Архив номеров Номер 17

Всякий раз как Россию называют православной страной, возникает ощущение какого-то легкомыслия. Очевидно, что государство, в котором главный национальный праздник — Новый год, причем не просто новый год, а год какой-нибудь свиньи или крокодила, православным быть не может. По определению.

Как будто по привычке христианской называют и современную западную цивилизацию, хотя и эта характеристика уместна разве что с приставкой — «пост». Вообще, неточности в идентификациях, а то и явные подлоги и подмены — характерный признак современной действительности, где бы и как бы она себя ни проявляла. Так, любопытно, что фактическая стоимость известной компании «Кока-Кола», составляет только 30% от существующей, остальные 70% приходятся на брэнд, товарную марку, собственно говоря,— на ничто...

К сожалению, явления, когда за радужной рекламной оболочкой в лучшем случае ничего не скрывается, характерны и для духовной жизни. Чего стоят те же, распространившиеся в 90-х годах практики отчиток и «младостарчества», которые при ближайшем рассмотрении оказывались лишь более или менее успешными коммерческими проектами.

Иногда «брэнд» — сила, часто... — ложь. Беда, когда приезжая, например, в Оптину Пустынь с намерением встретить старца, паломник встречает там иеромонаха, который не допускает его к причастию единственно из-за того, что на работе выдали ИНН. Наверное, у кого-то возникнет впечатление, что так оно и должно быть, — авторитет старцев столетней давности создал Оптиной такой непререкаемый имидж, что теперь всякая чушь, исходящая из этого места, выдается за эталон неповрежденного Православия.

Имидж — вещь обманчивая и опасная. Не стоит забывать, что и Христа распяли люди с имиджем абсолютных праведников. Ни для кого не секрет, что в красочно оформленной коробке может находиться товар самого сомнительного качества. Но, несмотря на это знание, всегда существует реальная опасность — за овечьей шкурой не разглядеть волка, а в повапленном гробе — костей мертвых.

Весьма характерной в этой связи представляется позиция чукотского епископа Диомида, стремительно стяжавшего славу непреклонного борца за чистоту веры и благочестие. Не хотелось бы останавливаться на содержательной части посланий и воззваний бесстрашного владыки: на первый взгляд в них много такого, с чем легко согласиться, есть с чем поспорить, порой же вырисовываются явные натяжки и профанации. Смущает другое: главными и радостными проводниками его «идей» явились СМИ, в симпатиях к Православию которые никак не заподозришь. Острые на язык «московские комсомольцы» придумали даже прозвище — владыка «динамит». Понятно, что «динамит» этот взрывает не что иное, как Церковь, принадлежность к которой всячески подчеркивается. Впрочем, коллизия, странная лишь на первый взгляд. На самом деле — ничего особенного, если распознать своеобразный комплекс гордящегося тем, что он не фарисей... Несмь якоже прочие архиереи, или сей патриарх...

Естественно, народная поговорка о не очень умном человеке, которого заставили молиться Богу, никоим образом не применима к лицу, облеченному в высший иерархический церковный сан. Проблема заключается в том, что таких, по-своему честных, не всегда рассудительных, но, как правило, чрезвычайно активных людей в Церкви уже достаточное количество, чтобы устроить в ней полномасштабную революционную смуту с ярко выраженным оранжевым оттенком. Складывается парадоксальная ситуация, когда борцов с ненавистным либерализмом и глобализмом используют силы, против которых и имитируется бескомпромиссная борьба.

«Пнуть» Церковь — давно считается правилом хорошего тона всякого уважающего себя либерального интеллигента. Стали бы они использовать свою прессу для критики того же экуменизма, если бы она прозвучала в другое время... Скорее всего, критикующего заклеймили бы как нарушителя прав человека, экстремиста и фашиста. Теперь же кому-то выгодно, чтобы к возможным беспорядкам политическим прибавились и церковные. Так что, оказывается, из самых благочестивых и антиэкуменических соображений, незаметно для себя, можно стать участником какого-нибудь «березово-каспаровского» проекта, направленного исключительно на разрушение России. Противоположная по цели деятельность владыки Диомида и «иже с ним» по результатам становится идентичной эпистолярному творчеству господина Гинзбурга и других уважаемых академиков, озаботившихся задачей  — во что бы то ни стало не допустить народного воцерковления.

Кроме того, прослеживается еще одно, на первый взгляд малозаметное, но чрезвычайно опасное искушение. Как когда-то, в начале двадцатых годов прошлого века, обновленцы путали свои откровенно антицерковные выпады с вопросами, реально требующими адекватного ответа, так и ныне идентифицирующие себя как их антиподы действуют примерно по тому же принципу. Смешение правды, неправды и полуправды, уравнивание важного и неважного создают какой-то нелепый, судорожный фон, хаос, не позволяющий не только разрешить, но и толком сформулировать давно перезревшие задачи, касающиеся, как ни странно, прежде всего их личного спасения. С другой стороны, он — благодатная почва для произрастания разного рода младостарцев, которые у части церковного и особенно околоцерковнаго народа давно заменили законное священноначалие.

Если у человека, первый раз пришедшего на исповедь и, возможно, не читавшего Евангелие, в самом начале разговора спрашивают, имеет ли он новый российский паспорт, то налицо симптомы опасного духовного заболевания — явный рецидив языческого сознания, причем не у исповедуемого, а у исповедующего. А так как прелесть  — болезнь заразная, появляется реальная опасность распространения эпидемии и, как следствие, еще одного церковного потрясения. Но это все, так сказать, внешняя сторона проблемы. Главное и самое неприятное заключается в том, что явление это — еще одно подтверждение нашей внутренней духовной недоброкачественности. Когда происходит подмена и на место, по праву принадлежащее исполнению евангельских заповедей, выдвигаются предметы, имеющие к духовной жизни самое опосредствованное отношение, отходит благодать, и естественно, радость, мир, долготерпение (Гал. 5, 22), замещаются унынием, злобой и нетерпением. «Христианство», забывающее о Христе, оказывается хуже, чем ничего...

Как ни странно, начало болезни — похвальная ревность о чистоте Православия, которая, однако, при игнорировании евангельской заповеди: «будьте мудры, как змии» (Мф. 10, 16), легко трансформируется в разновидность своего рода религиозного экстремизма. Все-таки положение, когда человека, приехавшего в монастырь помолиться и успокоиться, вгоняют в очередное стрессовое состояние, нормальным не назовешь никак. Причем часто причина болезни — нечестная позиция монастырских насельников, клириков, находящихся в противостоянии своему священноначалию, но воспринимающих это явное каноническое несоответствие лишь как досадное недоразумение. Не всегда и не везде афишируя свои взгляды и как бы разделив свою жизнь на части: для келейного, официального, прочего употребления, эти странные люди сами себе измыслили какое-то иезуитское искушение — всякий раз быть самим собой не до конца. При всем при том  — ощущение своей твердокаменной правоты и «церковности», в свете которой даже правящий архиерей воспринимается иногда не более чем помеха, которую до поры до времени можно потерпеть. Это состояние внутреннего раскола, впрочем, удобно вписывающегося в общий хаос современной жизни, пожалуй, опаснее раскола внешнего, когда вещи хотя бы называются своими именами.

На фоне утвердившейся демократической вседозволенности легко теряется само понятие церковной дисциплины. Например, факт, когда в официальном печатном органе Московской Патриархии, газете «Церковный вестник», некая дама, пусть и по существу, критикует действующего архиерея той же Патриархии, представляется все-таки несколько не вписывающимся в рамки исторически сложившихся церковных традиций. Не стоило бы в этом вопросе уподобляться своим оппонентам, которые истину в последней инстанции усматривают единственно в народном мнении. Если бы в свое время в полемике с еретиками, Церковь руководствовалась исключительно доводами «базарного» богословия, мы были бы теперь кем угодно: арианами, монофизитами, но только не православными. В Церкви, как и в человеческом организме, для осуществления функции мышления существует вполне определенный орган — голова; негоже, когда ее подменяют ноги, руки и прочие не приспособленные к этому части тела. Положение, когда все «благообразно и по чину», когда пастыри пасут пасомых, а не наоборот, представляется все-таки как само собой разумеющееся, вне зависимости от времени и места происходящего.

В 1990 году, накануне выборов нового Патриарха, почитаемому старцу нашей Церкви архимандриту Иоанну (Крестьянкину) было видение, которое он никогда ни от кого не скрывал. Отцу Иоанну явился Патриарх Тихон и, рядом с ним, тогда еще митрополит Алексий (Ридигер). В руке у Патриарха Тихона, от пола до потолка, большой, тяжелый жезл. Передавая жезл будущему Патриарху, святитель Тихон обращается к о. Иоанну: «Вот видишь, какой тяжелый патриарший жезл. Никто из архиереев не сможет поднять его, кроме митрополита Алексия». Как только митрополит Алексий взял жезл, тот сразу стал раскручиваться и становиться все меньше и меньше.

Не нужно быть пророком, чтобы понять, что уменьшающийся патриарший жезл — патриаршая власть, которая чем дальше, тем больше воспринимается многими как нечто подлежащее пререканию, обсуждению и несогласию.

Когда лет двенадцать назад у того же отца Иоанна спросили, возможно ли гонение на Церковь в ближайшее время, старец ответил, что нет, но будут предприниматься попытки разрушить ее изнутри. Главную же опасность современной жизни о. Иоанн усматривал в грязи, пошлости как некоем всеобъемлющем механизме самодеградации, без разрушения которого возрождение России невозможно. Так что у наших пассионариев, «борцов за народное счастье», есть обширное поле для приложения своих сил  — разумно-активное участие в социальной жизни общества. Возделывание этого поля — вполне адекватная альтернатива работе, которую часть их проводит весьма усердно: подпиливанию сучьев, на которых сами же и сидят.

Обидно, когда из внешне искренних, благочестивых, но внутренне несмиренных побуждений разрушается Церковь, вернее, спасение некоторых, формально к ней принадлежащих. Собственно, не только евангельское обетование (Мф. 16, 18), но и исторический опыт доказывает, что уничтожение Церкви невозможно. Возможно разрушение ее внешнего строя, оплотов и опор, которыми, между прочим, всегда являлись православные монастыри. Для этого бывает достаточно злой воли и человеческих усилий. Свойство их таково, что они не только раскаявшихся разбойников превращают в монахов, но и по-своему «покаявшихся» монахов — в разбойников.

Россия тогда подтвердит статус православного государства, когда в процессе, который называют иногда духовным возрождением, «православие» ее православных граждан будет преображаться в христианство, а не вырождаться в начетничество и шаманизм. Тогда только, когда Евангелие и его заповеди, а не сочетания чисел и суеверные страхи, станут руководством жизни количественно различимой части ее населения.