Богородица

Библиотека

Константин НИКОЛАЕВ
Восточный обряд

 



ДОРОГА РИМА В РОССИЮ

(Рим – Польша – Россия)


Берегитесь лжепророков,
которые приходят к вам в овечьей одежде,
а внутри суть волки хищные.
Мф.7, 15.

И тогда объявлю им:
«Я никогда не знал вас; отойдите от Меня,
делающие беззаконие».
Мф.7, 23.

Притом я старался благовествовать не там, где уже было известно имя Христово,

дабы не созидать на чужом основании. Рим. 15, 20.



Священной памяти Великого Господина СВЯТЕЙШЕГО ТИХОНА

Патриарха Московского и всея Руси, исповедника православия

сыновне посвящает свой труд автор



Предисловие
 

Окончательный разрыв между Константинополем и Римом, известный под именем «разделения церквей», является, бесспорно, самым сильным потрясением, которое Христианство пережило за всю свою многовековую историю. Не надо забывать уроков прошлого и думать, что этот разрыв произошел неожиданно или что несогласия двух первенствующих престолов Востока и Запада возникли только в конце первого тысячелетия. Не следует упускать из виду все те исторические, канонические и политические подробности, которые постепенно подготовляли отделение латинства от Православия и создали невозможным дальнейшее общение.

Здесь не место перечислять все достаточно известные факты, которые накопляли в обеих половинах христианского мира взаимное непонимание, перешедшее потом в открытую неприязнь. Курс церковной истории может легко освежить в памяти весь этот длительный процесс, и при достаточной доброй воле и объективности историческая правда выявляется с неумолимой ясностью. Напомнить надо только одно, что так часто забывают на Востоке: самое явление папизма возникло ни в коем случае не в IX или XI вв. и выступило на поверхность исторического процесса далеко не неожиданно. Можно думать, что патриархи Фотий и Михаил Кируларий слишком поздно заметили нараставшую в истории тенденцию епископов Рима Древнего подчинить своему исключительному господству и Рим Новый, и вообще всю вселенную. Сам Восток неоднократно и бессознательно помогал Риму развивать в себе преувеличенное самосознание власти и примата в Церкви. Как бы то ни было, но столкновения обоих Римов при упомянутых патриархах были только заключительными патетическими аккордами в многовековой дисгармонии между этими двумя первосвятительскими кафедрами.

Со времени отъезда папских легатов из Константинополя домой фактически утвердилось то положение, к которому силой исторических обстоятельств и неизбежной внутренней диалектикой событий шли епископы римской церковной области, уверовавшие сами и заставившие поверить и весь западный мир в примат своей власти, далеко выходящей за пределы этой области.

Величайшее несчастие в истории христианства совершилось и повлекло за собой все последствия церковных разделений: разрыв нешвенного Христова Хитона, прекращение молитвенного общения, угасание жертвенного огня любви, носителем которого должен быть всякий пастырь в силу своего священнического служения, а особливо тот из них, кто в анаграмме имени своей кафедры хочет видеть начертание любви. «ROMA — AMOR» — знал еще Фотий (Ad Amphiloch. qu. 134 — М. P. Gr. 101, 736 С.), и его слова не могли не звучать укором Риму и в те дни.

Все последующие попытки исправить ошибку не могли привести ни к чему. Ни о каком примирении или воссоединении не могло быть и речи, так как неправильным и шатким было основание, на котором пытались строить это воссоединение. В глазах римского первосвятителя оно представлялось исключительно как признание его главенства в христианском мире, а не только как хотя бы первенство чести, «председательствование в любви», как писал древнехристианский писатель (св. Игнатий Антиохийский. Послание к Римлянам).

По своему историческому пути Запад шел независимо и отлично от Востока. Пути разошлись, различия культурные, племенные и богословские углубились, настроения обеих церквей становились все более и более чуждыми друг другу и непонятными. События и обстановка наложили свой отпечаток. Запад систематизировал и научно обосновывал богословское наследие прошлого, тогда как Восток оставался в более молчаливом преклонении пред преданием отцов. Запад строил свой земной град в то время, как Восток защищал Запад от полчищ нехристианских завоевателей. Запад стремился к централизованному единству управления из Рима, а Восток свободно предоставил многочисленным областным единицам самостоятельное право церковного самоуправления. Запад обвинял Восток в добровольном подчинении Церкви государственной власти («цезарепапизм»), а сам присвоил себе эту же государственную власть, сливая воедино царство мира сего с Царством Христовым, которое не от сего мира.

Властолюбивый централизм Рима явился и остался главным движущим фактором его жизни и миропонимания. Весь его пастырско-миссионерский пафос имел одну главную цель — подчинение всех христиан всего мира одному административному центру, восприявшему на себя ненезначительное звание «викария Христова». Понимание церковной самодовлеющей полноты в виде общины, объединенной своей иерархией, как это сознавали христиане во времена Игнатия и Киприана Карфагенского, было заменено понятием централизованного единства Рима.

На почве созидания культуры латинское христианство мощно и умело руководило творческими силами. Иерархия и клир у них стояли во главе строительства и шли впереди исторического процесса. Это строительство им удалось, и в этом, конечно, заслуга их перед Церковью и человечеством. Это особенно заметно в деле богословского образования, где Западу принадлежит честь основания великих орденов ученого монашества, духовных центров просвещения и создание непревзойденных синтезов Аквината, Бонавентуры, Дунс Скота и др.

Они неутомимо разрабатывали богословскую науку и, обосновав ряд теологуменов и доктрин, придали им на всекатолических своих собраниях иерархов (так называемые «вселенские соборы») значение церковно общеобязательных догматов. Эти канонизованные доктрины (Filioque, чистилища, непорочного зачатия Приснодевы, папской непо­грешимости и др.) еще больше углубили различие латинского и восточного обликов христианства. Но центр тяжести все же не в них, а всегда в учении о примате Римского папы.

Для взаимного ознакомления с инославными и ради миссионер­ски-педагогических задач Рим готов идти на очень многое. Он проявляет, особливо за последнее время, большую гибкость и терпимость в обсуждении этих вопросов. Его интерес к Востоку и к Свв. Отцам дает часто повод римским богословам внимательно и миролюбиво прислушиваться к голосу нас, своих восточных собратий. Изучая восточную патристику, Рим начинает углубляться в мудрость нашей аскетики и мистики. Он преклоняется перед сокровищницей наших песнопений и иконописи. В своей гибкости он готов признать ряд православных святых, канонизированных Церковью после отделения Рима от Православия (см. издания православных богослужебных книг в Гротаферратском аббатстве). Рим не настаивает даже на чтении Символа веры с прибавлением «и от Сына», когда он совершает византийскую литургию, мотивируя это словами папы Бенедикта XIV (1746 г.) о том, что в выражении «от Отца исходящего» не заключается обязательно исключительное понимание «от Отца только», а и не от Сына. Рим пошел по пути своего миссионерства еще дальше: он признал возможным совершение литургии и по так называемому «восточному обряду», т. е. легализовал для целей пропаганды православный тип богослужения, и даже в известных случаях особенно настаивает на этом, но... при обязательном условии признания главенства римского первосвященника. Это последнее является первым и безусловным основанием для «соединения церквей». Можно обсуждать любые доктрины римского богословия, кроме одной — примата власти Римского папы.

Следует отметить, что, как это ни странно, Рим не выработал однообразной и прочной терминологии по отношению к Православию. То из побуждений апостольской широты и миссионерской гибкости, казалось бы, категория церковности к нам могла быть вполне применима: переходящих в латинство православных клириков Рим не перерукополагает (что соответствует и нашей практике в отношении клириков римских), признавая таким образом действительность нашего посвящения; нечего говорить и о признании православного крещения; иногда и сам Римский первосвятитель считает возможным в отношении нас сказать, что «отколовшиеся части золотоносной скалы и сами по себе золотоносны» (папа Пий XI в обращении к итальянским студентам. «Osservatore Romano» от 24 января 1927 г.). Но гораздо чаще о нас говорят как о схизматиках: в целях миссионерства и «сближения» произносятся циклы проповедей о «грехе схизмы»; венчавшуюся в православной церкви католическую принцессу подвергают церковному прещению; католическому верующему народу запрещено присутствовать при православной литургии и т. д. И такое отношение вполне понятно и логично, ибо не из побуждений миссионерской широты, а вполне официально католический ученый историк употребляет выражение «православная церковь («chiesa ortodossa») только как технический термин», не придавая ему никакой богословской значимости. (Gugliemo de Vries, S. J. Il cristianesimo nell’unione sovietica. Roma, 1948). В глазах римокатолика мы только схизматики, непокорные Риму диссиденты. В таком случае в отношении к православному миру должна проводиться линия строгого прозелитизма, объясняемая чаще всего любвеобильными пастырскими заботами св. отца о находящихся вне единоспасающей римской церкви. Для этой цели устраиваются и недели молитвы о воссоединении нас с престолом св. Петра, страждущая русская Церковь поручается особому небесному покровительству св. Терезы, издаются журналы и книги, имеющие целью вернуть нас к Истине, переводятся наши богослужебные книги на европейские языки, в церквах больших центров западного мира устраиваются торжественные «показательные» литургические церемонии с целью все того же сближения; а главное, Рим систематически пропагандирует так называемый «восточный обряд».

Он в глазах Рима является сейчас самым мощным средством пропаганды. После неудавшихся попыток унии на соборах Лионском, Флорентийском, Брестском пришли к иному способу миссионерства. Когда церковное соборное сознание православного народа не признало и не оправдало слабости и неумеренной гибкости некоторых восточных иерархов на этих соборах и предпочитало скорее лишения, гонения и даже смерть, чем измену вере отцов, Рим обратился к новым методам миссионерства. Понимая огромную власть внешних форм в религиозной жизни, решили при помощи этих именно внешних подробностей православного быта пытаться уловлять в латинство.

«Восточный обряд» кажется Риму огромной уступкой, великодушной любвеобильной широтой римокатоличества. Внимание обращено не на отвлеченные теологические спекуляции, не на формальное подчинение католическим униатским прелатам, а на то, чтобы дать православным и сохранить даже при единении с Римом самое близкое, привычное, бытовое — т. е. унаследованный веками уклад богослужения.

Признать надо: имитировать и копировать литургические тонкости Православия римским миссионерам удается очень хорошо. Их церкви «восточного обряда» украшены отличными иконами византийского письма, поют они прекрасно, служат их миссионеры совсем по уставу и, может быть, даже иногда правильнее и уставнее самих православных. Но интересно, что чаще всего это дает обратный результат. С особой силой отталкиваются и не приемлют «восточного обряда» дети в католических интернатах. Непосредственному религиозному чувству резко бросается в глаза вся неискренность и опасность этого миссионерского метода. Нельзя не чувствовать, что тут что-то не то. И это «не то» обнаруживается при ближайшем внимательном наблюдении. За внешней приманкой наших облачений, бород, крестного знамения, распевов и самой литургии скрывается острие пропагандистской уловки: за всем «восточным обрядом» скрывается поминовение имени Римского папы и в дальнейшем признание его примата, его власти, его викариатства Христова на земле. «Восточный обряд» есть не что иное, как замаскированное средство уловления простодушных, доверчивых и малоосведомленных людей во власть все того же папизма, который нельзя миновать, о котором нельзя рассуждать, которому должно покориться все на земле.

Возникновению, историческому развитию и отношению разных слоев христианского мира к «восточному обряду» и посвящена настоящая книга К.Н. Николаева. Книга эта заслуживает самого внимательного отношения. Ее надо не только прочитать, но и хорошо запомнить содержащиеся в ней уроки. Автор по своему прошлому и своему положению имел возможность наблюдать очень многое и составить себе ясное представление о работе римокатолических миссионеров в Польше и России. Юрисконсульт Варшавской митрополии в течение ряда лет, близкий наблюдатель всего совершавшегося в пределах Польши, свидетель разрушения многих десятков православных храмов (о чем, кстати, не принято вспоминать и неловко говорить в наше время компромиссов с разными видами зла), борец за гонимое Православие в той же Польше и благодаря всему этому прекрасный знаток всего дела, К.Н.Николаев зорко следил и за развитием любвеобильной попечительности римских апостолов в среде отколовшихся от Рима «схизматиков».

Книга Николаева «Восточный обряд» особенно ценна потому, что она составлена не из обывательских впечатлений и переживаний, всегда личных и потому небеспристрастных, а на основании документов. Из накопленных в течение долгого ряда лет фактов, непосредственных впечатлений, вырезок из польских газет, итальянских католических журналов, официальных распоряжений Рима, разбросанных повсюду в повременных изданиях и потому уже забытых, К.Н. Николаевым восстановлен любопытный и очень поучительный исторический фильм, из которого выявляется вся сущность «восточного обряда», как пропагандистского средства Рима. Кроме того, книга воссоздает яркую картину нескольких печальных «обращений» православных священников в латинство и обратное затем их движение к Православию. Одной из интересных и поучительных подробностей этой книги является соревнование римских сторонников «восточного обряда» с польскими методами чистого обращения в католичество. Как оказывается, польские иерархи и администраторы боялись в «восточном обряде» средства русификации, что в глазах имперской политики Рима не могло не казаться мелочным провинциализмом.

Своей документированностью эта книга убеждает и заставляет помнить о непрекращающейся опасности обращения простодушных людей в католичество при помощи таких средств, как «византийский обряд», стилизация под русский быт, игра на национальном романтизме. Рим не забыл и никогда не может забыть своей главной цели — обратить в латинство, подчинить себе, заставить признать первое и основное требование, предъявляемое к некатоликам: прежде всего подчиниться римскому престолу.

Книгу К.Н. Николаева надо признать очень удачной и ценной именно как напоминание всем нам о непрекращающейся опасности римокатолических обращений всех растерявшихся, всех малодушных, всех малосведущих людей. Надо помнить, что за словами о любви Римского первосвященника скрывается желание подчинить себе; что за желанием «взаимного ознакомления» и «сближения» стоит единая цель — обращение в католицизм; что так называемый «восточный обряд» вовсе не есть какая-то незначительная внешняя ритуальная подробность. Здесь не может быть «все равно» или «это совсем не важно», «это только внешнее». «восточный обряд» — большая и реальная опасность для наших детей, наших простецов, наших малоцерковных людей. Опасность и потому, что он покоится на неискренности.

 

Профессор архимандрит КИПРИАН,
Сергиевское подворье,

ноябрь 1948 года
 
 
 
 
От автора
 
I

В ноябре 1933 года я получил предписание в двухнедельный срок вместе с женой покинуть Польшу, где я прожил тридцать лет, был семь лет юрисконсультом Синода и был хорошо известен правительственным верхам. Никаких поводов к высылке не было. Только что была закончена, при моем участии, большая работа по пересмотру Устава духовных консисторий. Удалось согласовать интересы Церкви с желаниями правительства. Четырехлетняя судебная борьба против требований католической иерархии о передаче православных святынь и имущества пришла к более или менее благополучному концу. Вначале в успех этого дела, кроме меня, никто не верил. Мы вели тяжелую борьбу за права духовенства и Церкви, за церковное достояние. Положение было тяжелое, но не безнадежное. На митрополита Дионисия давили правительство, католическая иерархия, «восточный обряд», украинцы. Либеральные круги требовали «соборности». Тем не менее Церковь себя отстаивала и даже вела работу в Галиции по обращению униатов.

Моя высылка была актом террора. Не только в Варшаве, но и во всей митрополии поняли, что это было началом нового курса. Правительство по этому вопросу не желало разговаривать. Президент республики отказал митрополиту в приеме. Проводили меня с почетом, после молебна архиерейским служением, и на вокзал пришла буквально вся варшавская русская колония.

Отныне только виды правительства должны были быть основой деятельности чинов церковного управления. Митрополит Дионисий, переоценивая возможности власти, вскоре встал на путь уступок, с которого не мог сойти. Все это окончилось катастрофой.

Я беспрепятственно получил визу в Югославию. В Сремских Карловцах я впервые встретил митрополита Антония, этого «Отца Церкви» XIX века. Волынь жила его памятью, и я привез с собою воспоминания волынского народа. Лампада его жизни догорала. Ничто земное его больше не занимало.

 
 
II

Сербский патриарх Варнава, этот замечательный человек, был занят строительством обновленного сербского патриархата. Положение Православия в Польше и «восточный обряд» он считал явлением местным.

Ко мне он отнесся отечески, оказал значительную помощь, но места в сербской церкви я не получил. В Варшаве увидели, что ни Русская Зарубежная Церковь, ни Сербская Церковь не поняли того, что происходит в Польше, и, отказывая в поддержке мне, в сущности отказывают в помощи Православной Церкви в Польше. В Варшаве у многих опустились руки. Трудно бороться без надежды на помощь. В 1934 году я представил патриарху Варнаве план работы о «восточном обряде», вопрос этот его не заинтересовал. В марте 1937 года мои статьи о «восточном обряде» были напечатаны в газете «Голос России» (София). Они встретили отклик в Америке и в католической печати. В 1938 году на Соборе в Сремских Карловцах было заслушано четыре моих доклада, освещавших общее положение Православия, в том числе и доклад о «восточном обряде». Собор постановил опубликовать послание и образовать при Священном Синоде специальный отдел для изучения материалов по «восточному обряду».

Постановления эти, как и многие другие, остались на бумаге.

Моя книга — первый опыт. Она изучает период около 18 лет, закончившийся смертью Пия XI и катастрофой Польши.

Я не останавливаюсь подробно на вопросе так называемой старой унии, на русском католицизме, а также и на вопросе о совращении эмиграции. Это особые вопросы.

Моя книга имеет недостатки, проистекающие из условий работы в эмиграции, вне большого центра. Но я надеюсь, что моя работа даст толчок к изучению этого вопроса, весьма опасного для Православия и славянства.

Считаю своим долгом выразить благодарность протопресвитеру Стефану Цанкову, обратившему внимание П.Ф. Андерсона на мой доклад, Павлу Францевичу Андерсону, профессору Б.Вышеславцеву и американскому издательству, давшему возможность закончить работу и выпустившему книгу. Выражаю благодарность также и о. Я.Урбану, снабжавшему меня материалами, несмотря на мое враждебное отношение к «восточному обряду».

Появление в печати моей книги является радостью, которая заставляет меня забыть все тяжелое, связанное с церковной работой и со второй эмиграцией.

Надлежит иметь в виду, что труд этот был закончен в 1939 году и оставлен без изменений в смысле хронологическом.

 
 
 

Глава первая

Католическая церковь и власть в России

 
1

«До большевистского ига католическая церковь в многострадальной России была, можно сказать, в цветущем состоянии. Несмотря на соревнование Православия, пользовавшегося, как государственная религия, особой поддержкой правительства, католичество в России было достаточно сильно, богато и активно в своей внутренней жизни. Церкви отличались благолепием, общественно-религиозная работа была поставлена среди католического населения широко, духовенство было вполне обеспеченно. Конечно, взаимоотношения с правительством оставляли желать лучшего, но и тут не так уж трудно было при доброй воле многое наладить» [1].

Это говорит прелат А.Около-Кулак, бывший секретарь барона Роппа, митрополита всех католических церквей в России, человек, в полной мере осведомленный о предмете и независимый. Слова эти сказаны в независимой Польше.

Он далее добавляет: «Достаточно указать для определения размеров понесенных потерь, что одни дома католической церкви Св. Екатерины в Санкт-Петербурге, с относящимися к ним площадями земли, оценивались до войны в 30 миллионов рублей золотом и давали возможность содержать великолепно устроенные, образцовые гимназии — мужскую и женскую, профессиональную школу и несколько начальных школ, в которых обучались тысячи католических детей» [2].

«Церковь католическая в России, — добавляет со своей стороны русский католик, ныне покойный священник Диодор Колпинский, — стояла на достаточно высоком моральном и культурном уровне со многих точек зрения, может быть, высшем, чем в других странах. Духовенство, не связанное на просторах огромной Могилевской архиепископии теснотою границ, могло проявить неизвестный в других местах размах. И это не могло не импонировать»[3].

Можно указать и на такой факт, о котором свидетельствует польский нотариус в Радоме Рогусский, что перед войной, при постройке костела католического в Тамбове, земство ассигновало 15 000 рублей[4].

Положение католической церкви в России осложнялось двумя обстоятельствами — католической пропагандой среди православных, особенно в Юго-Западном и Северо-Западном краях, и польским вопросом.

От пропаганды католическая церковь не могла отказаться, считая себя единой истинной церковью, обязанной всех привлекать в единую ограду и к единому пастырю — римскому первосвященнику.

Московская Русь прекрасно понимала это свойство католичества и охраняла свое национальное единство и покой религиозного православного русского народа, не допуская латинников в то время, когда к Лютеровой ереси было более снисходительное отношение. Лютеран­скому духовенству так же чужды прозелитизм и церковный воинствующий национализм, как и Церкви Православной.

В конце концов пришлось открыть двери и католицизму, особенно с того времени, когда в составе Русского государства оказались области Западной России, долгое время находившиеся под католическим влиянием Литовско-Польского государства и включавшие в себя значительное число русских подданных польской национальности и католической религии.

Русская Империя предоставляла полную свободу в области религиозного культа всем не только христианским и нехристианским вероисповеданиям, но даже язычеству.

«Все, не принадлежащие к господствующей Церкви, — говорили Основные Законы, — подданные Российского государства, природные и в подданство принятые, также и иностранцы, состоящие в российской службе или временно в России проживающие, пользуются каждый повсеместно свободным отправлением их веры и богослужения по обрядам оной» (ст. 66).

И следующая статья 67 утверждала:

«Свобода веры присвояется не токмо христианам иностранных исповеданий, но и евреям, магометанам и язычникам: да все народы, в России пребывающие, славят Бога Всемогущего разными языки по Закону и исповеданию праотцев своих, благословляя царствование Российских Монархов и моля Творца вселенной о умножении благоденствия и укреплении силы Империи».

Действительно, на всем протяжении Императорского периода никаких препятствий к исповеданию какой-либо религии в России не ставилось — при условии отказа от «совращения», как говорил Закон, православных русских людей.

Екатерина Великая прекратила всякие неясности, бывшие при Петре Великом и после него. Екатерина I сама была по рождению католичка; Анна Иоанновна, а засим Анна Леопольдовна, в качестве регентши, равно как и Елисавета Петровна, по объяснению католического историка иезуита Андриана Буду, не занимались католическими вопросами.

«Благодаря этому католики могли избежать обращения к правительственным органам, как духовным, так и материальным. Все вопросы разрешала Пропаганда»[5].

«По вступлении на престол Екатерины II, — говорит тот же историк, — такая независимость римско-католической церкви не могла удержаться». И далее добавляет: «Императрица воспретила вместе с тем всякий прозелитизм. Епископам, каноникам, белому и вообще всему духовенству было воспрещено проповедование католицизма явно или скрыто, ибо каждый ущерб, принесенный Православию католичеством, нарушал национальное единство и оказывал помощь усилению польского начала, которое Императрица обрекла на уничтожение»[6].

Во всей ясности перед государственным умом Екатерины II стоял вопрос о необходимости охраны православной веры как основания русского народного единства, и в этом направлении были ограничены всякие возможности католической пропаганды. Она запретила оглашение папских булл и иных распоряжений без согласия русского правительства, а монашеские ордены изъяла из-под власти генералов, проживавших вне России.

Вместе с тем она совершенно не вмешивалась в чисто церковную, догматическую и каноническую область.

В вопросах администрации Рим должен был уступить. Это соответствовало общим отношениям Рима и национальных правительств, ибо каждый конкордат — это и есть уступка Рима в пользу национального государства в части своих административных прав.

Екатерина весьма удачно выбирала людей. Прелат Станислав Систренцевич, назначенный в 1773 году белорусским епископом, а в 1782 году — митрополитом Могилевским и всех католических церквей в России, на протяжении почти трех царствований исполнял свои обязанности. И хотя Ватикан усматривал в некоторых действиях митрополита нарушение своих прав, в особенности когда Систренцевич, по желанию Екатерины, не огласил в России папского распоряжения о закрытии ордена иезуитов, распоряжения случайного и позднее отмененного, в конце концов Ватикан должен был признать организацию католической церкви, установленную в России, не противоречащей каноническому праву и весьма полезной для церкви. «Никогда, ни прежде, ни после, — замечает Ю.Ф. Самарин, — русское правительство не относилось к римской церкви так самостоятельно и решительно, так логично, просто и в то же время так прямодушно, как при Екатерине II»[7].

Сумбурные идеи Павла I создавали в Риме, в глазах Пия VII, «прекрасные перспективы воссоединения в мире и Христовом единстве Запада и Востока. Казалось, что наступит новая эпоха для католической церкви в России. Однако это были сны без будущего. 11/23 марта 1801 года Павел I погиб»[8], — меланхолически замечает А.Буду.

Отношение Александра I к католической церкви было неровно и своеобразно, но на правительственной деятельности это мало отражалось.

Охрана религиозного единства русского народа от покушений католичества являлась совершенно здоровым государственным явлением, ибо Россия неразрывно связана с Православием.

Если в Европе можно было сказать: cujus regio ejus religio (чья власть, того и вера), то в России имело место иное начало. Власть могла быть только такой, какой была вера народа. Потрясения Смутного времени, трагикомедия Самозванца, окружившего себя панами-католиками и женатого на католичке, неудачная попытка польского королевича Владислава занять русский престол, оставаясь католиком, смуты при Петре Великом как результат сомнения в его Православии — все это говорило об одном: русская власть могла быть только православной.

В предоставленных Екатериной II границах католическая церковь в России развивалась и процветала, имея известное влияние в государственной жизни. Не было свободы прозелитизма, но было прочное и достойное положение, полное уважение со стороны власти, о котором в иных странах приходилось только мечтать.

Любопытен один из моментов сношений России с папским престолом в царствование Петра Великого (1697–1707 гг.), великолепно зарисованный покойным знатоком всего того, что касается отношений папской курии к России, историком Е.Ф. Шмурло.

По соображениям политическим, в связи с осложнениями Северной войны после поражения под Нарвой, произведшего на Петра Великого ошеломляющее и угнетающее впечатление, с трудностями в турецком вопросе, Петр Великий искал поддержки великой по тому времени политической силы — папского престола.

Не только беседами и лукавыми намеками, как это делал в свое время Иван Грозный, но своим внешним отношением к католической религии и князьям церкви Петр Великий давал Риму надежду на установление добрых отношений.

Расчетливые политики Рима обладают пылким воображением и за этими действиями видели надежду на подчинение себе «схизматической» России, т.е. всего православного мира. За частными вопросами пропуска через Россию католических миссионеров в Персию и права открытого исповедания католиками своей веры в Москве пред взором Рима возникал соблазнительный образ унии.

«Зимою 1704–1705 гг., — пишет Е.Ф. Шмурло в своей статье "Сношения России с папским престолом в царствование Петра Великого (1697–1707 гг.)"[9], — предвиделось свидание Царя с Августом.

Польскому нунцию Пиньятелли представлялся случай встретиться с русским государем и лично переговорить с ним о делах. В предвидении этой возможности курия снабдила его особой инструкцией (29 ноября 1704 г.). Свидание не состоялось, но самая инструкция осталась любопытным памятником в истории римско-русских отношений того времени.

Инструкция, говорит автор, разработана весьма детально, и главным пунктом был вопрос о «посылке епископа к Московскому Двору».

«Начните с похвалы царю, его качествам, талантам.

Если выпадет случай — а Ваше умение создать таковой, — укажите царю, что разницы между Русской и Латинской церковью по существу нет никакой: у той и другой основанием одинаково служат первые четыре Вселенских Собора, одни и те же Отцы Церкви: Василий Великий, Григорий Назианин, Афанасий, Кирилл, Хризостом. А если, даст Бог, состоится уния, то папа снабдит русских всеми привилегиями, какие даны униатам восточным; сама же уния избавит Россию от малопочетной зависимости от Константинопольского патриарха».

Уния не состоялась. Петр справился и без помощи папы с турками и шведами, но в 1705 году произошла полоцкая трагедия и кощунство в униатской церкви. Петр Великий раскаивался в проявлении своего гнева, и «от полоцкого убийства Римская курия скорее выиграла, чем проиграла». Заглаживая свою вину, царь не только выразил сожаление и сам осудил свой поступок; не только возобновил свои прежние обещания, но и даровал католикам новые льготы, разрешил их капуцинам обзавестись в Москве своим домом, построить там себе церковь.

По существу, льготы эти давались не в силу особого отношения Петра Великого к Риму, а по просьбе поляков, во имя дружественных чувств к королю польскому Августу.

От поляков Петр потребовал взамен равенственного отношения к православному населению в Речи Посполитой. Этими уступками Польши Рим был возмущен, тем не менее полоцкое дело было забыто и в Рим к папе послом был отправлен князь Куракин с определенным поручением просить о непризнании королем польским Станислава Лещинского. Правда, были «достоверные» слухи о церковном соглашении, которое везет князь Куракин. Но это были только слухи. Во всяком случае, так или иначе, польские осложнения для Петра также закончились, и он сумел и в это время в своих сношениях с Римской курией «уберечь» себя от формальных обязательств. А засим времена изменились, и Петр Великий стал держать себя совершенно независимо по отношению к римскому престолу. В конце концов в этом вопросе Петр Великий остался сторонником господствующей Православной Церкви в России[10].

Но если можно понять надежды Рима на Петра Великого, одевшегося в немецкое платье, посещавшего за границею католические храмы и бывшего в дружбе с польским королем Станиславом Августом, то совершенно непонятно, хотя и весьма характерно, отношение папского престола к московскому послу Ивану Ивановичу Чемоданову, которого царь Алексей Михайлович в 1656 году посылал за денежной и иной помощью к Венецианской Республике. Чемоданов ехал по делам, никакого касательства к Римской курии не имевшим, и проезжал через папские владения. Ему был оказан великолепный прием, приглашали даже заехать в Рим, от чего Чемоданов с ужасом отказался.

Рим всеми мерами стремился установить хотя какие-либо связи с Москвой.

«Но пути к этой цели, — говорит тот же неутомимый Е.Ф. Шмурло в другой статье[11], — казалось, совершенно были закрыты. Между Россией и папским престолом и без того всегда стояла стена отчуждения, а со времени Лжедимитрия I, после феерического появления на престоле православных государей тайного “латынника и папежника”, в компании иезуитов и поляков, этих, как их всегда в Москве считали, издавних врагов русской государственности, — с русской стороны тщательно захлопнули и ту единственную дверь, что была в этой стене проделана в предыдущие годы.

Повернувшись к Риму спиной, Москва пресекла в корне всякую попытку к сношению, упорно отказывалась переступить ту грань, что воздвигли между главою римской церкви и Православным Царем потрясающие события смутных лет».

Вот в надежде приоткрыть эту дверь Римская курия схватилась даже за Чемоданова.

Кардинал-секретарь Роспильони поручил венецианскому нунцию Караффе оказывать всевозможное содействие и внимание Чемоданову со товарищи. Забавно читать о всех подробностях предполагаемого приема послов в Ферраре, Болонье и проч., о чем волновался кардинал-секретарь курии. Да и было о чем волноваться. Польша была разгромлена шведами, на Украине гремел Хмельницкий, а Литву захватила Москва. Судьба Речи Посполитой висела на волоске, а вместе с ней и судьба католической церкви в Польше, этого истинного, верного стража истинной веры на отдаленной окраине католической Европы.

А тут, ко всему этому, возник еще вопрос об избрании царя в преемники короля Яна Казимира на польский престол. Замена кандидатуры царя его сыном мало меняла дело.

Словом, неожиданно для себя Иван Иванович Чемоданов попал в большие люди. Кардинал-секретарь предписал нунцию устроить тайное свидание с Чемодановым, сделать ему подарок в 150–200 скуди и заявить ему «о надежде папы на то, что царь и в дальнейшем не изменит своего милостивого отношения к католикам, тем более что расхождение Русской Церкви от римской не Бог весть какое».

Свидание, однако, не состоялось. Послы спешили домой. На выраженное нунцием сожаление, что папа не мог лично принять Чемоданова и поблагодарить царя за милости польским католикам, Чемоданов хотя и любезно, но довольно высокомерно ответил: «Мне известны высокие достоинства особы Александра VII» — и выразил уверенность, что, приехав в Рим, он был бы встречен с почестями даже большими, чем в свое время были приняты послы Ивана Грозного.

В дальнейшем отношение правительства к Римской курии было неравномерно и малопоследовательно.

С 1905 года открылись перспективы и для прозелитизма — правда, совершенно безнадежного — в центральных русских губерниях среди сплошного православного населения, но весьма опасного и вредного для русской государственной идеи на окраинах, в особенности в Юго-Западном и Северо-Западном краях.

Прозелитизм имел незначительный успех в столицах среди снобирующего высшего общества.

 
2

Россия являлась существенным фактором европейской политики, а при Александре I даже господствующим; она была богата и таровата, русский двор импонировал Ватикану, вот почему Рим, традиционно считавшийся с силою, готов был идти на уступки и не имел никакого желания усложнять своих отношений с Россией

Все, однако, портил польский вопрос. С момента падения Польши польский вопрос был самым большим и самым ненужным осложнением в жизни Рима. Правда, римская политика на протяжении веков помогала, чем могла, чтобы привести королевскую Польшу к гибели, а когда это случилось и политическая гегемония в Восточной Европе перешла окончательно к России, Рим не знал, что ему делать с требованиями поляков.

Если церковная уния в Польско-Литовском государстве, провозглашенная и утвержденная на незаметном и неканоническом соборе в Бресте в 1596 году, явившаяся в результате уверенности иезуита А.Поссевина, что путем этой унии можно подчинить Риму Москву, и нашла яркого сторонника в Риме, то все же хозяевами дела были поляки. И вели они дело унии так, что после падения Польши, при первом соприкосновении с Россией, от унии не осталось и следа. По здравому рассуждению Рим не мог особенно обвинять русское правительство в этом печальном для него факте.

Вместе с тем Рим не обладал средствами ни для того, чтобы уладить польский вопрос, ни для того, чтобы от него отказаться, и этот вопрос в течение почти 125 лет в корне пресекал все возможности Рима в отношении России.

Католики в России были поляками. Духовенство было польское, и взаимное нерасположение под влиянием национальной борьбы, исторической и современной, этих двух народов переходило иногда в ненависть: на борьбу с ней (Польшей) в продолжение веков, по замечанию В.О. Ключевского, были обращены народные силы России[12].

О каком прозелитизме среди русского народа можно было говорить при наличности того факта, что духовенство было польское?.

В России было твердое убеждение, что если русский — это православный, то поляк — обязательно католик. И в результате вселенские начала католической церкви свелись к польскому национализму, поскольку католицизм соприкасался с православной Россией.

Это предубеждение Рим мог попытаться ликвидировать только после разрешения польского вопроса.

И действительно, после восстановления независимой Польши Рим стал организовывать на польской территории, но уже вне польской национальной идеи, свои средства будущего религиозного наступления на православную Россию.

Однако в Польше Рим встретил препятствие. Рим пришел сначала в недоумение, а затем и в некоторое раздражение и принял свои меры.

Иностранный наблюдатель, правоверный католик, капитан Мак Гуллах, будучи в Москве в 1923 году, сделал вывод, что Россия «наверное в скором времени станет доступной для миссионеров всех исповеданий»[13]. Забывая, что в России есть Православная Церковь, живущая тысячу лет славной жизнью, связанная всеми своими нитями с народом и омытая страдальческой кровью во времена большевистского лихолетия, этот иностранец убежден, что главная роль духовного просветителя русского народа будет принадлежать католичеству и что единственным осложнением является недостаток католических священников русской национальности.

«Сам Рим, — продолжает автор, — держится тактики принятия обращенных (русских) скорее на обряд униатский, чем латинский, имея в виду, что церковь католическая в России находится в руках польских священников, которые в массе чувствуют антипатию к русским; эти же последние, к сожалению, платят им во сто раз больше. Страшная взаимная вражда, которая существует, между русскими и поляками, препятствует в значительной мере успеху проектов Рима на Востоке, подобно тому как в свое время такие же причины сильно помешали папской политике на островах далекого Запада. Одним словом, в случае, если Ватикан начнет оказывать излишнее внимание русским католикам — оскорбит поляков, особенно светских, которые более шови­нистичны, чем польское духовенство. K этому должен добавить, что сообщение большевистской печати о преследовании польским правительством православной церкви и даже униатов в колоссальной мере увеличило трудности в русском вопросе, осуществляемом Ватиканом» (с. 407).

К этой оценке, недалекой от истины, отношений польского духовенства ко всему русскому (исключения всегда и везде бывают) добавляет несколько осторожных, но еще более знаменательных замечаний покойный священник Диодор Колпинский, который, будучи католическим священником «восточного обряда», ввиду своего русского происхождения встретил такие осложнения в своей работе в Польше, что должен был ее покинуть.

«Мы имеем в виду скорее ограничения и стеснения, проистекающие из внутреннего содержания самого католицизма в России, который неразрывно был связан с польской идеей, являясь до известной степени ее оплотом. И не только простой народ, но и более просвещенные круги русской общественности в каждой католической церкви видели церковь польскую, в каждом католическом священнике— священника польского, не говоря уже о так утвердившемся, к сожалению, в России термине, определяющем католическую религию “польской верой”. Существовало, правда, и не польское духовенство католическое, но кто об этом знал? Основной стихией была стихия польская, и ей должны были подчиняться иные национальности. Положение это могло еще так или иначе существовать до манифеста Государя Николая II о веротерпимости; после же манифеста должна была произойти какая-либо перемена, в противном случае нельзя было и говорить о каком-либо насаждении католичества среди русских... Нет поэтому ничего удивительного, что всякого, принявшего католицизм в России, считали изменником русской народности и культуры. Это обстоятельство, вредное для католической идеи, как-то не останавливало на себе внимания польского духовенства, занятого своими делами и думающего почти исключительно о сохранении и развитии религиозного и национального духа среди своих. Влияло на это в значительной мере и некоторое традиционно-пренебрежительное устранение подавляющей части польского духовенства от сближения с русской культурой, более глубоко и широко понятой. Довольствовались исключительно необходимым сближением с русской стихией в целях самосохранения и администрации. Вместе с тем знание языка, часто весьма относительное, сношения с властью, чтение газет, временами личные отношения с русскими — все это, естественно, ни на один шаг не могло приблизить священника поляка к пониманию русской культуры, психики, ее стремлений, порывов, падений, потребностей. Иное, однако, отношение ко всему русскому могло быть достоянием немногочисленных единиц среди клира, которые морально и культурно поднялись над уровнем масс и могли своим личным, напряженным трудом преодолеть как внутренние препятствия, так и внешние неудобства»[14].

В 1870 году в России было издано распоряжение о совершении так называемых добавочных богослужений на русском языке. Епископ Станевский, управлявший Могилевской римско-католической архиепископией, писал Луцко-Житомирскому епископу В.Боровскому:

«Мы привыкли и сроднились с польским языком в религии, но если высшие соображения Государя, в общих интересах Его народа, повелевают нам пожертвовать им для общего блага, то мы должны это сделать с радостью»[15].

Однако этот призыв католического архипастыря не имел никаких последствий. Через несколько лет из донесений виленского, гродненского и ковенского губернаторов оказалось, что по-прежнему никто русским языком не пользуется.

Таким образом, русское правительство, не покушаясь нисколько на латинский язык как язык богослужебный и не понимая, почему в России, рядом с латинским языком, в католической церкви должен быть исключительно язык польский, а не государственный, все же не могло принудить католическое духовенства пользоваться русским языком.

5 апреля 1869 года Луцкий епископ Боровский писал Пию IX: «Если Петербургская Коллегия является сетями, которые должны завлечь всех католиков России и Польши в схизму, мечом прерывая отношения с Апостолическим Престолом, то русский язык, который стремятся ввести в церковь, будет ядом, который отравит рыбу»[16]. Между тем введение русского языка имело в виду приостановить полонизацию малороссов и белорусов, и в этом польское духовенство видело смерть католицизма, связанного именно с польской идеей. Выживая местные наречия из церкви, язык польский, по замечанию А.Буду, стал до известной степени языком церкви даже там, где он был для населения чужим[17].

Таким образом, борьба с полонизацией непольского населения России была, по убеждению польского епископа, борьбой с католической церковью.

Тот же Боровский уверял Рим: «Утверждают, что нужно отделить польский национализм от католицизма будто бы для покоя в государстве, но в этом и есть обман, и чем сильнее выдвигается этот подлог, тем сильнее подрывается положение католических властей»[18].

Историк А.Буду вынужден признать:

«Теоретически русский язык не мог ни в чем вредить ни вере, ни католическому благочестию, с другой стороны, было правильно также и указание, что вера не была так тесно связана с национальностью. Неудивительно поэтому, что этот вопрос, рассматриваемый абстрактно, создал затруднения для советников Апостолического Престола»[19]. Оказалась, как и следовало ожидать, «тысяча осложнений». Во всяком случае, Рим заявил, что этого вопроса нельзя решать без «предварительного заключения епископата Царства Польского и России», а для этого им должна быть предоставлена «полная и совершенная свобода обмена мнений с Римом»[20], т.е. должно не только возвратиться к конкордату 1847 года, но и пойти гораздо дальше. Таким образом, это основательное требование русского правительства было похоронено в 1873 году, ибо иначе это было бы действием «против польской национальности»[21].

Совсем иначе отнеслось к подобному вопросу католическое духовенство, польское правительство и общество в современной Польше. В своем объединенном походе на Православие оно принудило православную иерархию стать на почву полонизации непольского населения путем перевода не только «добавочных» служб (молебнов, панихид и пр.), но и самой литургии на польский язык, путем преподавания на польском языке Закона Божия и церковной проповеди. Народ оказывает упорное сопротивление, но положение его становится все более трудным, так как все образование православного духовенства в Польше полонизировано от верху до низу.

Такая же борьба ведется в литовских областях Польши с литовским языком.

 
3

В 1596 году в Бресте западно-русский православный епископат изменил Православию и под песнопение «Te Deum», под пушечную пальбу перешел в унию с Римом.

В 1839 году в гораздо более скромной обстановке и более мирно униатский епископат, вместе с владыкой Семашко и всем духовенством, возвратился в Православие. Эта «несчастная и навсегда прискорбная измена некоторых епископов» поразила Рим в самое сердце.

Папа понимал, что ликвидацию унии ускорило польское восстание 1831 года, но винить в этом русского Императора он не мог. Почему же, в самом деле, русский Император должен оберегать интересы той церкви, духовенство которой приняло участие в восстании против власти.

Польское восстание 1831 года в Риме поддержано не было, скорее наоборот.

«Наследник Пия VIII, папа Григорий XVI, застал Европу в разгаре кризиса. От июльских дней шла гроза, возбуждающая людей, рушащая троны; все, что было искусственного и временного, в здании, построенном в Вене (Венский конгресс 1815 года), — грозило падением. Якобинизм, полный анархического чувства, часто скрывается под формой либерализма... Ирландия, Испания, Бельгия, Польша, Италия кипели в огне восстания... Часть папских провинций бунтует, а у папы нет войска, и он вынужден, использовав мирные средства, обратиться за помощью к непопулярной Австрии... Григорий XVI остался владыкой, который царствовал, но не управлял... Скорее теолог, чем правитель, он предоставил власть государственному секретарю Ламбрускини, генуэзцу, стороннику абсолютизма»[22].

Из этих фактических данных тот же католический историк Буду делает вывод в пользу Рима: Григорий XVI осудил польское восстание 1831 года потому, что «революция была вызвана людьми, безразлично или даже враждебно относящимися к католичеству, которые после совершения решительных шагов хотели привлечь к себе массы через духовенство»... Нет ничего удивительного, что новый папа видел в польском движении скорее революцию, чем крестовый поход, а революции, начиная с июльской 1830 года, были враждебны религии. Папа писал польским епископам 15 февраля 1831 года: «Церковь ненавидит шум оружия и бунты; все, что нарушает покой государства, — строго воспрещено Божиим слугам, ибо Бог — Творец вселенной и явился, чтобы принести на землю мир»[23].

Такое отношение вызвало в Польше угнетенное настроение, а во Франции аббат Ламене пламенно протестовал, однако Рим был тверд.

Установление порядка в Польше Николаем I не встретило возражений со стороны Рима, ибо Николай I был восстановителем законного начала, а этого с таким большим трудом добился папа в своих собственных владениях.

Кроме того, папа увидал, что католическое духовенство в России так занято вопросами политическими, что ему совсем нет времени заниматься вопросами церковными.

По словам русского исследователя графа Д.Толстого, «папа с прискорбием обязан был, наконец, сознаться в жалком состоянии епархий, находящихся в России, в развращении нравов и ослаблении чувства веры среди латинской паствы».

Польская оппозиция в России и польское католическое духовенство были поражены поведением Рима и с ужасом смотрели на сближение папы с русским царем. Дабы воспрепятствовать добрым отношениям, когда постепенно изгладилась память событий 1831 г. и ликвидации унии в 1839 году, и даже воспрепятствовать самому свиданию царя с папой, была изобретена, инсценирована и осуществлена поразительная даже для привыкших к этой работе поляков история самозванки Макрины Мечиславской.

Историю Макрины необходимо внести в учебники русской истории как пример тех трудностей, с которыми боролась Россия на путях своего утверждения в Европе.

10 сентября 1845 года приехала в Париж монахиня в одеянии базилианки. Она назвала себя Ириной-Макриной Мечиславской, игуменией базилианского монастыря в Минске. Она привезла с собой наилучшие рекомендации, в том числе из Познани от знаменитого генерала-повстанца Хлоповского и других лиц.

Уже через 10 дней, 20 сентября, газета польских эмигрантов «Третье мая», издаваемая князем Адамом Чарторийским, рассказала о невероятных мучениях за веру, которым была подвергнута в России игумения Мечиславская и ее сестры.

Пребывание Мечиславской и ее спутников в Париже и путешествие по Франции было сплошным триумфом «мученицы». Когда они прибыли в Лион, «экипаж кардинала архиепископа де Бональда уже их ожидал». Там ее окружила толпа почитателей. В Марселе епископ после торжественной службы посадил ее в закристии рядом с собою, велел народу дефилировать и целовать его перстень и крест на Макрине.

Во всех городах, через которые они проезжали, происходило то же самое.

«Ее одежду разрывали на части, как реликвию, она получала множество писем с просьбой о молитве и о какой-нибудь вещи на память. Ее предупреждали не ехать на купеческом корабле, ввиду русских фрегатов, пребывающих на этом море».

Привез ее за границу Александр Еловицкий, участник восстания 1831 года на Подолии. В Париж он прибыл в 1832 году, организовал Общество научной помощи, был членом Литературного общества, созданного польской эмиграцией. В 1841 году он становится клириком, в 1842 году появляется в Риме и вступает в только что образованный польский монашеский орден Воскресения.

Это был польский патриот в сутане монаха. Несомненно, что именно он вывел Макрину в свет, служил этому делу за совесть. Это было служением польскому делу. Он был душой этой поразительной по тому времени мистификации.

1 ноября 1845 года Еловицкий появился с Макриной в Риме.

«В день приезда, т.е. в воскресение, были мы у кардинала (статс-секретаря), который принял нас со святым одушевлением и предложил всяческую помощь, свободный вход во все монастыри и вообще все, чего мы только пожелали».

И тут же, повествуя о ее успехе в Риме, добавляет: «Она святая. Много от нее можно ожидать для Польши».

В Риме такому визиту весьма обрадовались. В Риме по поводу политики Николая I накопилось много горечи, но фактов преследования не было. И вообще необходимо было отношения с Россией урегулировать. И в этом смысле Макрина оказалась посланной самой судьбой.

Мало того, прием и внимание, оказанные этой «мученице», должны были явиться целительным бальзамом на раны, которые причинил Рим Польше своим отношением к восстанию 1831 года.

История Макрины стала европейской сенсацией. Известный политический деятель О’Конель внес запрос в английский парламент о религиозных преследованиях русского правительства. В том же 1845 году была издана французская брошюра о Макрине и вместе с газетами проникла в Рим.

5 ноября Макрина была принята Григорием XVI. Сопровождал ее в числе других Еловицкий. Выслушав ее рассказы, папа со скорбью и удивлением воскликнул: «Семь лет, семь лет, столько выстрадала, а я ничего не знал. Была бы замечательная история, если бы государь встретился в моей передней со своей жертвой».

Еловицкий тоже не терял времени и устами Макрины просил папу установить юбилейный год в честь Польши. Папа просьбу отклонил, утешив просительницу, что «кровь мучеников с большим успехом взывает к Богу о спасении отечества».

Однако рассказы Макрины были настолько поразительны, что папа поручил Еловицкому их записать. Была создана комиссия. Комиссия составила подробный протокол, и вот что оказалось.

Летом 1838 года епископ Семашко трижды обращался к минским базилианкам с требованием перейти в Православие. Монахини отказались даже подписаться в том, что получили такое требование. Тогда явился сам Семашко и вступил в спор с монахинями. Через три дня явился епископ Семашко вместе с губернатором Ушаковым и отрядом солдат и погнал игумению, вместе с монашками, и они шли семь дней, пока не пришли в Витебск. В дороге их не кормили и над ними издевались.

В Витебске они были отданы под надзор некоего Михалевича, бывшего униатского священника, перешедшего в Православие. Они обслуживали мужской монастырь и питались вместе со свиньями. Через два месяца, по приказанию епископа Семашко, их стали сечь розгами, раздевая донага. Экзекуции были публичные, лилась кровь, висели куски мяса, но они были тверды в своей вере. Несколько сестер умерли от бичеваний, одну сожгли в печке, а другую монах убил, ударив поленом по голове.

Затем их выселили за город, где они должны были выровнять так называемую Лысую Гору, на месте которой предполагалось построить епископский дворец для Семашко. В течение работ, на протяжении нескольких месяцев, погибли 14 сестер. Однажды прибыл сам епископ Семашко и снова потребовал перехода в Православие; получив отказ, он собственноручно выбил игумении девять зубов, а засим показал царский указ нижеследующего содержания:

«Все, что бы то ни было, что архи-архи-архиерей Семашко совершил, и все, что совершит для расширения православной веры, все это признаю и одобряю и все за святое и наисвятое признаю и приказываю, чтобы ему ни в чем не ставилось препятствий. А в случае сопротивления приказываю, дабы, по требованию архи-архи-архиерея Семашко, в каждое время и в количестве, в каком ему необходимо, были ему даны войска, а указ этот собственноручною рукою подписываю: Николай I».

Несмотря на явный вздор, указ этот был тщательно записан в протокол.

В этот вечер, повествует далее Макрина, их бичевали до полуночи и одна из сестер умерла. Так продолжалось несколько лет, их перегоняли с места на место и в живых осталось только четверо, которые, в том числе и игумения Макрина, в ночь с 31 марта на 1 апреля 1845 года бежали. В последнее время они находились в маленьком местечке в Минской губернии, где, между прочим, православные монахи зашивали их в мешки, привязывали веревкой за шею и гатили по воде за своими лодками, требуя отречения от креста. Таких купаний было шесть, и в них захлебнулось три сестры. Убежав, все разошлись в разные стороны, игумения бродила около трех месяцев в холоде и голоде, пока не попала в прусские владения.

Допрос производился по-польски. Протокол составлен на польском, французском и итальянском языках. Допрос производился с 6 ноября до 6 декабря 1845 года и на протоколе значатся подписи ксендза Максимилиана Рылло — ректора Римской пропаганды, Александра Еловицкого, который доставил Макрину в Рим, и Алоизия Лейтнера — теолога из Римской пропаганды[24].

В Риме Макрина была источником живейшего интереса общества, которое ее весьма часто посещало. Всем этим в особенности интересовалась польская эмиграция в связи с предполагавшимся приездом в Рим Императора Николая I. Дело Макрины должно было быть весьма существенною палкой в колесах возможного соглашения Рима и России.

13 декабря нового стиля 1845 года Император Николай I прибыл в Рим.

При свидании с Императором папа о Макрине не сказал ни одного слова.

О всем этом деле Николай I знал еще до своего посещения папы, и оно вызвало в нем «бешенство».

25 октября (7 ноября) Император писал Паскевичу:

«Новое мошенничество, измышленное поляками в отношении монахини, вызвало в Риме такое впечатление, которого желали; женщина, которой указано играть роль, находится там, и ее подвергают формальному допросу. Никогда мы не избежим подобных авантюр, ибо теперь борются только при помощи лжи».

23 ноября (5 декабря) он снова возвращается к тому же вопросу.

«Кажется, они сами стыдятся того, что обнаружилось при допросе монахини, и несомненно не верят этому мошеннику Еловицкому, который ее привез и всюду показывал в качестве “мученицы”. Какой каналья».

Русский представитель в Риме Бутенев сообщил Императору о допросе; сведения об этом он получил от австрийского посла Лютцова, который говорил ему только о сомнениях и недостоверностях, которые возникли в результате этого допроса[25].

Допрос Макрины был закончен 6 декабря 1845 года, за неделю до приезда в Рим Николая I.

В день свидания с папой, 1/13 декабря, Николай I пригласил к себе статс-секретаря кардинала Ламбрускини. Император решил открыто пойти навстречу этой интриге.

Между кардиналом и Императором произошел живой обмен мнениями. Выводы можно было сделать не в пользу Рима.

Говоря о поляках, Император заявил: «Под маской веры они стремятся всегда интриговать и чернить мое правительство, дабы таким способом распространять свои революционные намерения... Знаю, что вы все здесь в Риме от этого весьма далеки; но поляки всюду вносят движение. И тут, даже в Риме, вы имеете польского ксендза, который, насколько только можно, враждебно к нам относится, а именно некоего Еловицкого, верного слугу князя Чарторийского. Он выявил здесь всю интригу игуменьи из Минска».

Кардинал ответил, что он не может сказать, есть ли во всем этом интрига и в чем она состоит. Если это правда, то апостолический престол не принимает в этом никакого участия. Что касается монахини из Минска, то сделано только то, что требовала христианское милосердие, ей представлено только убежище, дабы она могла спокойно жить; она даже не может ни с кем разговаривать, так как никто не знает ее языка.

«Но я знаю, — ответил Император, — что произведен ее допрос и записаны ее показания». «По чьему распоряжению?» — спросил кардинал. «Я это знаю», — сказал царь. «Я об этом не знаю, — ответил Ламбрускини, — и могу уверить Ваше Величество с полным убеждением, что хорошо знаю, что никакого распоряжения, никакого приказа в этом деле не было дано»[26].

Кардинал по существу творил неправду. Было ли дано распоряжение или нет, но факт только тот, что сам папа поручил записать показания Макрины, о чем и обозначено на самом протоколе допроса, и когда 25 января 1846 года протокол был опубликован в печати, произошло замешательство. В это время шли переговоры о конкордате с Россией и папский престол всеми мерами стремился выпутаться из этой истории, от всего отрекаясь.

12 февраля было помещено в газете «l’Ami de la Religion» письмо из Рима, в котором апостолический престол снимал с себя всякую ответственность. Папа заявлял, что он даже не видел протокола, не знает ни его формы, ни содержания. Рылло, в качестве миссионера, оказался в результате этой истории где-то в Африке, где и умер в 1848 г. Принужден был покинуть Рим и Еловицкий. «В весьма непродолжительном времени, он отправился, по распоряжению своей духовной власти, в Париж»[27].

Русское правительство произвело расследование, и никакой Макрины Мечиславской обнаружено не было, такой игуменьи базилиан­ского монастыря в России вообще не было, о чем в январе 1846 года и было официально объявлено.

«Нота была принята со скептицизмом», — говорит историк этого вопроса Я.Урбан.

По его мнению, не так было произведено расследование и что лучше было бы «поручить кому-либо из католической иерархии выяснить дело и заявить протест за границу». «Этого не было сделано, и европейское общественное мнение русской ноте не поверило, считая ее за новый обман петербургской дипломатии. Французский посол в Риме, Росси, прочитав ноту, будто бы сказал: “До сего времени сомневался в правдивости показаний Макрины Мечиславской, но теперь начинаю по-настоящему верить”»[28].

16 июня 1846 года престол занял Пий IX. Макрина оставалась в Риме и даже творила чудеса — вернула какому-то миссионеру утраченный голос[29].

20 октября ее посетил папа. Тут же оказался Еловицкий, снова вернувшийся в Рим.

Папа обратился к игуменье монастыря: «Вот достойная мученица, вам дано счастье иметь ее в своем монастыре», посадил ее рядом с собой, много говорил о Польше и благодарил Бога, который в лице ее избрал особу, ставшую оружием наказания врагов церкви. В результате поручил себя молитвам Макрины[30].

Макрина отдала визит папе 4 ноября. Со времени прибытия в Рим Макрины возникла мысль устроить для нее монастырь. Ждали сестер, которые вместе с ней ушли из России. «Однако, — говорит Я.Урбан, — шли месяцы, а подруги Макрины не являлись. В конце концов их перестали ожидать и решили, что они погибли»[3l].

Устройством монастыря занялся Еловицкий. Монастырь оказался в ведении ордена Воскресения, и не униатский, а латинский.

В феврале 1848 года Макрина встретилась в Риме с А.Мицкевичем.

В сороковых годах, под влиянием Товянского, А.Мицкевич порвал с католической церковью, которой руководили такие реакционеры, как папа Григорий XVI и кардинал Ламбрускини.

Новый папа обещал быть либеральнее. В Европе начиналось революционное движение. Мицкевич мечтал организовать легионы для освобождения Польши и борьбы с Россией. В Риме встретил своего старого знакомого Еловицкого, с которым резко разошелся в 1842 году.

Однако в Риме Мицкевич не нашел того, чего ожидал. Пий IX только что заключил конкордат с Россией и сам боялся революционных настроений. Первое свидание вышло неудачное. Мицкевич вышел уничтоженным. Еловицкий устроил второе свидание. Папа ведет себя растерянно, благословляет «знамя и польских солдат», но быстро опомнился и отказался от занятой позиции «бойца за свободу». Мицкевич с горстью легионеров марширует по Ломбардии, везде объявляя, что несет специальное благословение папы. Папа вышел из себя. Произошел разрыв и с Еловицким. В таких обстоятельствах и настроениях Мицкевич встретился с Макриной, под ее влиянием вернулся к церкви и исповедовался у Еловицкого. Потом они остались врагами, и вражду эту Еловицкий хранил и после смерти Мицкевича.

Вскоре после устройства монастыря Еловицкий поссорился с Макриной и уехал на постоянное жительство в Париж, изредка только посещая Рим.

Очень скоро выяснилось, что Макрина не способна управлять монастырем и жестоко обращается с подчиненными, так что «Святой престол должен был вмешиваться в эти домашние споры и наводить порядок». Наконец, она была устранена от заведования монастырем. В 1850 году много лиц, в том числе кардинал и святой отец, разочаровались в Мечиславской. Начали сомневаться в ее прошлом.

Несмотря на это, Ю.Словацкий в 1861 году написал поэму «Макрина Мечиславская», бывшую ее апофеозом. Большое внимание уделял ей и знаменитый драматург Выспянский.

А между тем в душе самой Макрины шла борьба правды с ложью. Исповедники монастыря быстро сменяли один другого и о Макрине говорили уклончиво. 11 февраля 1869 года Макрина умерла, по словам официальных реляций, in odore sanctitatis, а по словам Я.Урбана, «Макрина в последние дни своей жизни испытывала угрызения совести — вокруг себя видела ад, не хотела исповедоваться». С ней много хлопот имел ее духовник и требовал особого благословения папы и особого разрешения ее грехов[32].

И не удивительно.
Вот к какому выводу пришел ее историк иезуит отец Я.Урбан:

«Фамилия Мечиславской является такой же самой выдумкой обманщицы, как и другие ее выдумки. Настоящая ее фамилия Винчева». Она была вдовой и служила кухаркой у сестер-бернардинок в Вильне. Она не была игуменией, вообще не была монахиней, и все, что она рассказывала — чистейшее вранье от первого до последнего слова. Просто и ясно.

Однако эта выдуманная история в течение долгого времени была одним из главных доказательств преследования католиков в России, обсуждалась в европейской прессе и в парламентах, и опровержениям русского правительства не верили. Свою роль мученицы Макрина исполняла 24 года и чуть-чуть не была канонизирована. И после смерти ее ложь почиталась одним из главных доказательств преступлений русского правительства против католицизма в России.

«Ложь, да еще такая, — восклицает Я.Урбан, — не заслуживает благоговейного отношения»[33].

Все это было в свое время разъяснено митрополитом Иосифом Семашко. В его записках под 1845 годом значится:

«Еще прискорбнее случай, описанный в письме моем к графу Протасову от 6 декабря. Это была бесстыдная клевета, напечатанная польской партией во французских газетах, о гонениях на униатских монахинь и претерпенных якобы мучениях одной из них (Мечиславской). Здесь все выдумано: и факты, и местности, и самые названия... А между тем мнимую Мечиславскую водили по всей Европе напоказ, как мученицу. Впоследствии разъяснилось, что Мечиславская никогда не была ни русскою, ни униатской монахиней; что она была латинянка и даже неодобрительного поведения и что ее избрала, снарядила, отправила и руководила польская партия».

25 апреля 1855 года митрополит Иосиф Семашко отправил рапорт Святейшему Синоду о книге, изданной в Париже в 1853 году под заглавием «Рим», наполненной, как говорит митрополит, клеветой по делу воссоединения униатов. Книга эта написана какой-то французской путешественницей, довольно поверхностна по своему содержанию и написана в виде писем.

В письме от 28 марта автор книги описывает встречу свою в одном из римских монастырей с какой-то Марией Мечиславской, будто бы игуменией Минского униатского монастыря, которую превозносит как святую и мученицу.

В дальнейшем в этом письме повторены все рассказы Мечиславской, и дальше митрополит Иосиф Семашко пишет:

«Здесь все от начала до конца невежественное сплетение нелепостей и гнусной клеветы. Тут выдумано все — и происшествие, и само название.

Нужно знать, что женский базилианский монастырь существовал в Минске только по 1834 год, не имев даже особой церкви. Здание сего монастыря потребовалось для помещения госпиталя и, как взамен оных дан упраздненный Кармелитский монастырь, каменный с прекрасной каменною же церковью в местечке Мядзиолах, в 150 вepстах от города Минска, то минские монахини с их настоятельницей Прасковьей Левшецкой в том же 1834 году переведены были в Мядзиольский монастырь. С того времени ни одна из сих монахинь не только не была переводима из Мядзиоля, но даже никуда временно не требовалась... Следовательно, я не мог посещать в 1838 году Минского женского монастыря, когда его вовсе в Минске не было, да и притом весь этот год я безотлучно по должности находился в С.-Петербурге. Следовательно, не мог я тогда истязать и отправлять из Минска прежде в Витебск, а после в Полоцк игуменью Макрину Мечиславскую с 35 монахинями... Выдумав бессовестно небывалую игуменью Макрину Мечиславскую, небывалый в 1934 году Минский монастырь и небывалое число (35 монахинь) оного — сочинитель всей этой басни столь же бессовестно поименовал в примечании к письму целый ряд монахинь, подвергнутых якобы истязанию и замученных...

Вся эта гнусная выдумка, напечатанная в 1853 году, по-видимому, устремлена лично на меня одного, но самое содержание ее уже не ново. Еще в 1845 году разглашены были в иностранных газетах подобные клеветы, только в более пространном объеме и с явным намерением опорочить русское правительство... Еще позже доходили ко мне разновременные сведения, якобы Мечиславская была снаряжаема в одном из Виленских римско-католических женских монастырей.

Многие, в том числе, может быть, и Святейший Синод, подумают: зачем обращать внимание на эти гнусные выдумки, плод неправедной и бессильной злобы?.. Однако ж честное имя должно быть драгоценно для честного человека, и я обязан пещись о нем, не только для себя, но и для Церкви Православной, которой я усердный сын и небесполезный деятель».

Однако всем разъяснениям как русского правительства, так и митрополита Семашко, европейское общественное мнение не поверило. Макрина Мечиславская в качестве мученицы триумфально прошла по Европе и чуть была не причислена к лику святых католической церкви в качестве мученицы русского изуверства. И вот, почти 100 лет спустя, иезуитский деятель подтверждает правильность всего того, что говорило по этому поводу русское правительство, обнаруживает клевету.

Однако ложь эта была разоблачена после того, как она принесла все свои злые плоды.

Несмотря на историю с Мечиславской, на польское восстание и на возвращение униатов в Православие, Рим заключил конкордат с Россией. Поставив крест на вопросе возвращения униатов в Православие, Рим получил новую Херсонскую епархию с викарным епископом в ней, а также духовную семинарию.

Конкордат этот был встречен православными людьми с большим сомнением. Московский митрополит Филарет заметил: «Мы вынуждены скорее обороняться против Рима, чем на него наступать». Конкордат был подписан 22 июля/3 августа 1847 г.

Рим во всяком случае понял, что с Россией нужно действовать какими-то иными способами.

 
4
Конкордат оставил в стороне вопрос о нунциатуре.

В русских условиях нунций мог только осложнять и без того трудное положение вещей. Правительство имело своего представителя при Ватикане и через него сносилось с курией. Само католическое духовенство не очень желало появления наблюдателя курии в России.

Митрополит Систренцевич всеми мерами препятствовал появлению нунция, и при Екатерине II это ему удавалось.

Павел I, увлеченный всемирными задачами, принявший на себя заботу о католическом мальтийском ордене, смотрел на вещи иначе, и в 1797 году без всяких условий в Петербург прибыл папский нунций граф Литта — епископ Фивский. Пребывание, однако, продолжалось недолго. Граф Литта во все вмешивался, всех против себя вооружил и заявил протест против назначения Сероковского, избранного Императором на Каменецкую кафедру.

В результате 29 апреля 1799 года последовал именной, данный генералу от инфантерии Беклешову, указ о «нечинении исполнения по папским буллам без Высочайшего утверждения». Указ весьма краткий и энергичный.

«Нашед ненужным всегдашнее пребывание папского посла при дворе Нашем, еще менее правление его Католическою Церковью в Империи Нашей, рассудили мы за благо: окончив нунциатуру архиепископа Фивского, повелеть ему оставить владения Наши, начальство же над духовенством католическим препоручить митрополиту Систренцевичу, от коего во все епархии и послано будет о сем извещение. Вам через сие предписываю: впредь иметь наблюдение, дабы Папа, не взирая на изгнание его из престольного града и странствования по разным местам, не послал епископам или другим начальникам духовных католических властей в приобретенных польских губерниях булл, могущих произвесть недоумение и клонящихся на присвоение себе власти управлять оным краем. В таких случаях подобные повеления папские не допущать и не терпеть по ним никакого исполнения без предварительного утверждения нашего» (Полное собрание законов № 18949).

К этому надлежит добавить, что графу Литта было приказано оставить Петербург в двадцать четыре часа.

При вступлении на престол Императора Александра I была сделана попытка прислать нунция в виде специального посла для принесения поздравления. В суматохе правительство согласилось, потом спохватилось, но было уже поздно.

Назначенный послом Ареццо прибыл в Вену, но по совершенно случайной причине, по случаю выдачи папским правительством Наполеону I французского эмигранта Вернета, состоявшего на русской службе, поездка Ареццо в Петербург не состоялась.

На коронацию Николая I прибыл специальный посол папы, губернатор Рима монсиньор Бернетти. Однако его миссия никаких особых результатов не дала. Бернетти, по-видимому, в обстановке не разобрался и никакого плана действия не выработал.

Таким образом, приходилось обходиться без нунция. Это усложняло положение Рима, но во всяком случае положение было много лучше, чем в Англии, и не хуже, чем во Франции[34].

Дело шло и развивалось. Еще в 1807 г. по поводу войн с Наполеоном митрополит Систренцевич писал духовенству: «Мы исповедуем веру свою в России без малейшего стеснения и с такой свободой, как бы она была верою господствующей». Россия не все обещала, но то, что обещала, — исполняла. Бытовые условия сглаживали требования закона. Жилось широко и привольно, и среди этого укреплявшегося благополучия — неожиданный подводный камень, повлекший за собою катастрофу, которую, казалось, никто не предвидел, — польское восстание 1863 года.

«Что делают ваши ксендзы? Начальствуют над повстанческими отрядами?» — с грустью спрашивал Пий IX одного из священников, прибывших в 1863 году из Польши. «Отец святой, — ответил монах, — говорят только об одном из них (Мицкевиче), который добросовестно решил быть в роли Маккавея». «Тем не менее, это печальное дело», — добавил папа[35].

«Было больше таких, которые не поступали согласно с правилами Церкви: многие из них позднее прибывали в Рим, чтобы получить прощение за нарушение норм канонического права, к чему с удивительной бессмысленностью подвинуло их чувство экзальтированного патриотизма», — строго добавляет католический историк Буду[36].

11/23 мая 1863 года гневно и сурово писал Александр II папе:

«Я уже обратил внимание Вашего Святейшества на недопустимое поведение и даже преступления значительной части римско-католического духовенства в Царстве Польском. Этот союз слуг алтаря с разрушителями общественного порядка является одним из наиболее возмущающих явлений нашего времени. Вашему Святейшеству, равно как и мне, должно лежать на сердце их укрощение»[37].

Что на это мог ответить папа?

Государство, защищая себя, должно было привести в порядок то духовенство, которое участием в восстании угрожало государственному и общественному порядку. Польское духовенство должно было получить то, что оно посеяло. И Риму надлежало уклониться от всякого вмешательства в русские дела. Произошло, однако, иначе.

После начала восстания 1863 года и в связи с конвенцией России и Пруссии по польскому вопросу от 8 февраля 1863 года Франция — тогда Империя Наполеона III — пыталась возбудить иностранные кабинеты против России и действительно 17 июля 1863 года выступила с предложением созыва международной конференции по польским делам. Францию поддержали Англия и Австрия. После знаменитого меморандума канцлера Горчакова Англия устами либерала Росселя заявила: «Ни обязательства Англии, ни ее честь не требуют от нас объявления войны России по поводу Польши». Неудачное выступление Франции вызвало разочарование самих поляков, ибо Франция «только обольщала вождей восстания для того, чтобы в последний момент их покинуть». Наиболее сомнительной во всей этой истории была роль Австрии, которая, хотя еще недавно была разбита при Сольферино, все же подстрекала Францию вмешаться в польский вопрос в России, не касаясь своего собственного польского вопроса. В 1863 году судьба папской области была в руках Франции, защищавшей ее и против Австрии, и против Савойского дома. Франция оказывала, какое могла, давление на Пия IX, требуя его выступления. Первоначально Пий IX, исходя из чисто церковных соображений, осудил всякое участие духовенства в борьбе. Однако папу уверили, что имеется только два выхода: или независимая Польша — или Польша станет жертвой православной схизмы. Папа, с одной стороны, писал примирительные письма к русскому Императору и в то же время принял адрес народного революционного польского правительства, подписанный князем Владиславом Чарторийским и доставленный Стефаном Любомирским. В денежной помощи папа Польше отказал. 28 августа в Риме было торжественное моление за Польшу.

Папа продолжал оказывать влияние на австрийское правительство. Против действий папы заявили протест послы русский и прусский. В России начались репрессии против католического духовенства, в особенности в Литве и в Царстве Польском. Рим вступил в длительный конфликт. «Его Святейшеству желательно, чтобы все молились о Польше... Католическая Польша служит оплотом против нашествия ереси... нужно молиться, чтобы она, не изменяя своему характеру, оставалась верною данному ей от Бога назначению и сохранила неприкосновенным католическое знамя»[38]. Дело окончились тем, что конкордат, заключенный в 1847 году, был отменен указом следующего содержания:

«1866 год ноября 22 дня, именной данный Сенату, распубликованный того же ноября. О том, чтобы дела Римского исповедания впредь ведались установленными для того в государстве властями и управлениями на основании коренных законов Империи и Царства Польского.

Действиями Римского двора прерваны сношения оного и вследствие того заключенные сим двором 22 июля/3 августа 1847 года условия и состоявшиеся в дополнение оных особые соглашения, относительно управления дел римского исповедания в пределах Российской державы, утратили всякую обязательную силу и не могут более служить руководством по управлению означенными делами, а потому дела сии должны впредь ведаться установленными для того в государстве властями и управлениями, на основании коренных законов Империи и Царства Польского» (Полное собрание законов, № 43879).

Шесть месяцев спустя после отмены конкордата, 6 июня 1867 года, в Париже поляк Березовский стрелял в Императора Александра II, гостя Императора Наполеона III.

Рим совершенно растерялся, ожидая самого худшего. Пий IX приказал принести поздравления Александру II по случаю неудачи покушения.

Все это, тем не менее, не побудило Рим поставить прямо вопрос об отделении католицизма от польских национальных стремлений в России. В этой неестественной связи католицизма с польской идеей Россия была неповинна, как неповинна и в том, что такая связь печально отражалась на судьбе католической церкви в России.

Заостряя отношения с Россией, Пий IX канонизирует 29 июня 1867 года Иосафата Кунцевича, униатского епископа, жестокого врага православных, убитого выведенным из терпения народом в 1623 году в Витебске. Таким образом, с кафедры Петра борьба с Православием обозначается как путь к святости.

Порядок, установленный русским правительством, не касался догматической и канонической стороны, он предусматривал только такой способ администрации католической церкви, при помощи которого исключалась бы возможность участия католического духовенства в революционном движении в России. Духовенству оставалось или уйти, или стать лояльными гражданами России. Оно выбрало среднюю линию, и при этом неискренне. Внешняя покорность соединялась с внутренним сопротивлением. Оно было и оставалось врагом России. И этим самым пресекался всякий путь какого бы то ни было прозелитизма католической веры в России.

Россия ставила вопрос ясно и отчетливо. Известный о. Беда Дудик, моравский монах, неизвестно по чьей инициативе начавший переговоры с русским правительством, получив ответ, что апостолический престол получит полную свободу действий в России, если согласится заменить польский язык русским в добавочных богослужениях и устранит поляков из иерархии, заменив епископов-поляков славянами из Австрии — чехами, словаками, кроатами[39]...

Это было признано неприемлемым.

А сейчас Ватикан дает равноправие русскому языку и желает обойтись без поляков. Епископ «восточного обряда» Н.Чарнецкий — малоросс, Евреинов — русский, Бучис — литовец.

Чем дальше, тем отношения Рима и России все более осложнялись. С обеих сторон допускались излишества, и таким излишеством, несомненно, была борьба с униатством на Холмщине с начала семидесятых годов. До некоторой степени это был ответ на отказ в допущении русского языка в церкви. Как бы ни были печальны события этой борьбы, где народ был жертвой борьбы между политикой правительства и агитацией католического духовенства, — они ни в какой мере не могут быть сравниваемы с теми трагическими событиями, которые польское правительство записало и записывает в историю Православия в наше время.

Казалось, что дело достигло крайней степени напряжения. Рим готовил новое выступление против России. В разгаре всей этой борьбы умирает Пий IX. Все вздохнули свободно[40].

На престол вступил Лев ХIII. Для этого политика большого стиля было ясно, что борьба с Россией не по средствам Риму и что в конце концов многомиллионное население католиков в России должно как-то устроить свои дела, ибо жить ему нужно не с курией, а с русским правительством.

20 февраля 1878 г., в день своего избрания, папа Лев ХIII пишет Императору Александру II:

«Сожалея, как мы это делаем, что взаимные отношения, существовавшие прежде между Св. Престолом и Вашим Величеством, не поддерживаются более, мы обращаемся к великодушию Вашего Императорского Величества, дабы исхлопотать покой и безопасность для многочисленных Ваших католических подданных. Они же не преминут, согласно с поучениями своей веры, выказать себя в духе повиновения, добросовестными и преданными Вашему Величеству. Полагаясь на Вашу царскую справедливость, мы просим Бога ниспослать Вам в изобилии небесное благословение, и молим Его, дабы Он соединил Ваше Величество с нами самыми тесными узами христианского милосердия».

18 марта 1878 г. Государь послал папе ответ:

«Мы разделяем выраженное Вашим Святейшеством желание видеть хорошие отношения между нами, вновь восстановленными. Религиозная терпимость является в России принципом, освященным политическими традициями и национальными обычаями. Вовсе не от нас зависит устранить могущие существовать затруднения, дабы Католическая Церковь оказалась в состоянии выполнять на основании равенства с другими Церквами, существующими в нашем государстве под покровительством законов, свою миссию, являясь в то же время чуждой политическим влияниям. Ваше Святейшество, можете быть уверенными, что в нашей стране все средства покровительства, могущие согласоваться с основными законами Государства, которые мы призваны защищать, будут применены к Церкви, являющейся для них духовным руководителем, и что мы будем с величайшим усердием способствовать всем усилиям, имеющим в виду гарантировать религиозные интересы римско-католических подданных».

И вскоре начались переговоры в целях выработки соглашений, которое в какой-то мере должно было заменить собою Конкордат 1847 года, о котором долго и горько сожалели в Риме.

Предварительное соглашение было подписано в Вене 31 октября 1880 года[41], а 1 марта 1881 г. Император Александр II пал жертвой злодеяния.

Личным письмом от 2/16 марта папа выразил глубокое возмущение по поводу злодеяния и высказал несколько справедливых мыслей в связи с происшедшим.

В ответ на это 20 марта Император Александр III отправил личное письмо папе, уведомляющее о вступлении на трон. Письмо, по высочайшему повелению, доставил русский посол в Вене. Папа ответил собственноручным письмом от 22 апреля.

В это время в Рим прибыли Мосолов и Бутенев для выработки окончательного соглашения, которое и было подписано 24 декабря 1882 года [42].

Наступила новая эпоха.

На коронацию, которая состоялась 27 мая 1883 г., папой была отправлена особая делегация.

«В третий раз в течение XIX века папское посольство исключительного характера отправлялось в Россию, неся православному царю поздравления от верховного главы католического мира».

Выбран был член курии В.Ваннутелли, бывший апостольский делегат в Константинополе, и с ним свита.

Избегая участия в церковных торжествах, делегация прибыла с опозданием и 29 мая была принята в аудиенции Императором Александром III [43].

Начался новый период отношений Рима и России.

Курия постепенно отказывалась от чисто польских интересов России. Она по-прежнему имела много хлопот и беспокойства в связи с требованиями поляков в России, но понемногу все входило в разумные границы. Рим понял, что Россия слишком значительна, чтобы можно было ее подчинить частным интересам. Русские подданные-католики жили не только в Царстве Польском. Они могли требовать от Рима помощи без нарушения прав и достоинства России.

Положение значительно изменилось в пользу католицизма со времени законов 1904 и 1905 гг. о веротерпимости. Никаких препятствий свободному развитию римо-католической церкви в России не было, и она развивалась.

Вместе с тем величие и значение Православной Церкви в России, верность Церкви православного народа, самая русская культура и склад русской народной души делали бесплодными все мечты об обращении России в католичество.

Русская революция, захват власти большевиками, Голгофа Православной Церкви в России в корне изменили положение вещей.

Из хаоса и кровавого тумана пред взором Рима, устремленным на Восток, подымалось видение новой России, России католической.

 
 
 

Глава вторая

Борьба за светскую власть и со светской властью

 
1

Почти двухтысячелетняя история папства являет собою картину непрерывной борьбы за власть.

Во время этой борьбы папство выковало замечательную организацию, переросшую свое содержание. Сложный по технике и совершенный по рутине административный аппарат управления Римской церковью ищет места своего применения. Поразительно то, что, совершенно отказавшись от всякой надежды на воссоединение протестантов, захваченный врасплох беспощадной антирелигиозной политикой советского правительства, столкнувшийся с испанской революцией и мексиканскими насилиями, Рим главное свое внимание в настоящее время обращает на Православную Церковь, как будто бы для полного завершения власти ключей ему не хватает только православной части христианского мира.

Сложная задача борьбы с окружающими католичество врагами оказалась подмененной устремлением на Восток. По-видимому, сама Римская церковь понимает, что для своего укрепления она нуждается в каком-то нетронутом источнике религиозных и национальных сил. Таким источником для нее может явиться только одна Россия. Вот почему вырабатывается особый взгляд на «восточный обряд» и Рим готов отказаться от всех своих вековых утверждений и возвратиться к тому положению, в котором находилась Западная Европа во главе с римским епископом перед конфликтом с Византией, окончившимся так называемым разделением церквей.

Это еще скрывается от католиков, но это в полной мере выявляется перед Православием. Начинается новая эпоха церковной политики Рима, совершенно иная по своим методам и задачам.

Основание борьбы за инвенституру Григория VII лежит в учении блаженного Августина о преимуществах духовного меча над светским. Борьба эта, по крайней мере в настоящее время, является проигранной.

В 1931 году, во время испанских событий, иезуит Я.Урбан писал:

«Католицизм повсюду должен защищать независимость своих религиозных и нравственных влияний на публичную жизнь и на души молодежи, а также бороться с чрезмерными притязаниями современных правительств, стремящихся подчинить государству даже человеческие души, принадлежащие самим себе и Богу»[1].

Между тем были другие времена и намечались другие пути, если взять исходным моментом хотя бы борьбу Григория VII с Генрихом IV.

«Рим никогда, — говорит русский исследователь профессор Е.Н. Трубецкой, — не был в большей степени, чем в те времена, мирообъемлющим центром, в котором узлом сходились нити западноевропейской истории, пружиною, все приводившей в действие[2].

Сам папа, «Раб рабов Божиих», хочет всех привести к единству стада Христова под властью вселенского пастыря, сплотить человечество во единое социальное тело, устроить на земле единое «божеское царство». И вместе с тем он сознает «несоответствия между идеалом католического единства и жизнью современной ему церкви», в которой уже тогда чувствовался дух реформаторства[3].

Григорий VII вообще отрицательно относится к светской власти, которая не хочет понять его идеи спасения всего мира в лоне церкви. По поводу французских дел он в раздражении замечает, что цари ведут свою генеалогию от разбойников, узурпировавших власть над себе подобными.

Он считает себя вправе распоряжаться почти над всей Европой, ибо в силу легендарного «дара Константина» Италия является собственностью Св. Петра, Саксония принадлежит верховному апостолу в силу столь же легендарного дара Карла Великого. Права на Венгрию определяются мнимым даром венгерского короля Стефана I. В конце концов, папство желает стать всемирной империей, и папа утверждает, что вселенная, ради спасения своих душ, должна быть подчинена его власти[4].

Вильгельм Завоеватель покорил Англию с благословения папы Александра II, переславшего ему священное знамя Петра, и потому он «должен владеть ею, как вассал, воин св. Петра». И, кроме всех этих стран, Григорий считает себя верховным сувереном также и в Киеве, который он «отдает в дар князю Изяславу Ярославовичу»[5].

Для Блаженного Августина «мир всех вещей есть спокойствие порядка; порядок же есть расположение вещей равных и неравных каждой на своем месте». Точно так же и Григорий понимает мир вселенной как иерархический порядок — лествицу существ, в которой низшие ступени подчиняются высшим и единый владыка мира — папа — царит над князьями[6].

По существу, между королем и папой шла борьба из-за Италии, «причем Григорий боролся за господство в ней независимого папства, а Генрих — за право Священной Римской Империи». Столкнулись две теократии. В феврале 1076 года Григорий отлучил Генриха и воспретил ему царствовать в Германии и в Италии. В ответ на это Генрих заявляет о своем праве замещать кафедру св. Петра. На Пасху 1076 года он требует, чтобы Григорий сошел с престола и чтобы его место занял такой папа, который помнил бы слова св. Петра: «Бога бойтесь, царя чтите» (1 Петр., 2, 19) [7].

Григорий требует свободных церковных выборов в Германии и он заявляет, что Генрих может быть восстановлен в своих правах лишь в том случае, если он вообще перестанет рассматривать Церковь как подчиненную и рабу и вместо того признает в ней повелительницу и госпожу.

Папа вообще хочет присвоить себе духовную инвеституру по отношению к королевской власти. Для того чтобы папа мог распоряжаться царствами, королевская власть должна быть не наследственной, а избирательной. И это начало он проводит после низложения Генриха IV. Мало того, избирательная монархия должна носить такой характер, чтобы каждый раз избранный кандидат утверждался папой. Оказалось, что папа может ограничить королевскую власть сверху, в союзе с теми, кто хочет ограничить ее снизу. Получается компромисс между боговластием и народовластием, своеобразное соединение клерикальных течений с идеей народного верховенства[8].

В 1077 году Григорий был встречен Генрихом в Каноссе. Здесь папа остановился по дороге в Германию, куда он следовал по приглашению немецких князей, чтобы судить короля и решить дальнейшую судьбу королевства.

В Каноссе было снято отлучение с Генриха, но он не был восстановлен в своих царских правах. Папа сохранил за собой право судить короля с точки зрения несоответствия его правления благу подданных[9].

Выдвигая против короля права народа, Григорий имеет в виду христианский народ, подчиненный церкви, «которая определяет и указывает те цели, во имя которых подданные должны повиноваться или сопротивляться своему королю».

Победа над Генрихом, казалось, надорвала силы Григория, и после смерти антикороля Рудольфа (1080 г.) папа, не отказываясь от принципиальной точки зрения, на многое смотрел иначе. Фактически удержаться на той высоте, на которую поднялся Григорий, не было возможности.

За всей этой политической и церковной борьбой стоял тот теократический идеал, на который только и мог опираться Григорий.

«Апостол Петр, “всемирный рыболов”, (piscator communis) представляет собою теократию, как деятельное в мире начало; поэтому сам Христос, высший Первосвященник, олицетворяет собою церковь преимущественно как царство не от мира сего. В том изображении папской теократии, которое дает нам Григорий, фигура св. Петра наполняет собою весь первый план; за ним, на втором плане, виднеется в облаках неясный облик Спасителя. Христос не наполняет собою настоящей земной жизни церкви Петровой. Он представляет собою преимущественно отдаленное палестинское прошедшее и ее будущее, грядущее царство»[10].

В формуле присяги, которую папа в 1081 году хочет продиктовать будущему германскому королю, преемнику низложенного Генриха и убитого Рудольфа, мы находим требование: король должен клятвенно обязаться «с помощью Христа (adjuvante Christo) воздавать должное служение и честь Богу и св. Петру».

«От имени верховного апостола он говорит как Папа, глава церкви; ко Христу он обращается преимущественно как частное лицо, с личной своей просьбой: ускорь мой конец, освободи меня ради любви к св. Деве и к св. Петру»[11].

Из всей теории и практики Григория не мог не родиться догмат папской исключительности, а засим и непогрешимости.

Указание Генриха IV на то, что ведь было же время, когда византийский Император утверждал римского епископа, прошло мимо внимания папы, однако уже при заключении Вормского конкордата в 1122 году папа Калликст II должен был признать права светской власти. Символы инвеституры были изменены, король должен был инвестировать не кольцом и посохом, а скипетром. Было также определено, что «предметом императорской инвенституры» является светское имущество церкви, через инвенституру избранный епископ или аббат должен был получить только регалии (но не духовную должность). Устанавливался канонический порядок избрания на духовную должность. Но во всяком случае, несмотря на разные побочные обстоятельства, право замещения должностей, и до настоящего дня принадлежащее государственной власти, хотя и в различной форме, представляет собою, тем не менее, следствие королевских прав инвенституры, создавших когда-то средневековое право как в Германии, так во Франции и Англии и вообще в области романо-германских средневековых государств[12].

Это начало достигло своего апогея в праве апостолического австрийского императорского престола налагать свое «вето» на кандидатуру избираемого папы. Последний раз это право было применено в 1903 году, после смерти Льва ХIII. Кандидатом был намечен кардинал Рамполла, считавшийся другом России и Франции. Краковский епископ, кардинал Пузына, от имени австрийского правительства, заявил «вето». Против Рамполлы был также и орден иезуитов, руководимый немцами. Был избран кардинал Сарто, под именем Пия X. При нем огромную роль играл статс-секретарь по иностранным делам, кардинал Мерри-дель-Валь, испанец, друг немцев и орудие иезуитов[13].

 
2

Папство, которое воспиталось на политической борьбе, перенесло это и на католическую церковь, которая, по словам Е.Трубецкого, «не будучи в силах искоренять дурные страсти людей, вступает с ними в компромисс и пользуется ими для достижения своих целей». В конце концов, сама церковь становится игрой политических сил.

Французское духовенства так же, как и испанское в наше время, приветствовало великую французскую революцию. Революция сначала отняла церковные имущества, объявив их национальной собственностью. Имущества эти, стоимостью свыше 3 миллиардов франков, никогда не были возвращены духовенству. Затем было объявлено гражданское устройство духовенства, и папская власть потеряла всякое влияние во Франции. Францию, порядок и церковь спас Наполеон I. Но засим возник тот же спор, что и с Генрихом IV, только Наполеон был сделан из другого теста и обстановка была иная.

15 июля 1801 года был подписан конкордат Франции с Римом.

2 декабря 1804 года папа Пий VII короновал Наполеона в Париже, от принятия причастия Наполеон отказался, во время коронования вырвал из рук папы корону и сам на себя ее возложил. Папа лишь совершил миропомазание. Такого коронования не было со времени Пипина Короткого. Кроме того, 26 мая 1805 года Наполеон короновался в Милане железной короной.

Папа вынужден был идти на уступки, принимая во внимание, что конкордат 1801 года был первым после конкордата 1516 года.

Затем начались осложнения. Под предлогом, что папская область может быть занята враждебными войсками, Наполеон 13 февраля 1806 года писал папе: «Вы — владыка Рима, я же Император: мои враги должны быть Вашими». В результате генерал Миолли вступил в Рим 1 февраля 1808 года. Рим оказался оккупированным. После 14 месяцев оккупации, в течение какового времени папа жил пленником, не имея возможности сноситься с кардиналами, из которых 24 были сосланы, декретом из Вены, от 17 мая 1809 года, Наполеон объявил папские владения присоединенными к Французской Империи, а Рим свободным имперским городом. Таким образом, светская власть папы упразднилась; Наполеон взял назад у св. престола дар Карла Великого, «своего славного предшественника». Наполеон мечтал о водворении папы в Париже.

10 июня папа издал буллу об отлучении Наполеона. Наполеон напечатал в Мониторе, что, согласно принципам Галликанской церкви, папа не вправе отлучать французского государя.

В ночь с 5 на 6 июля жандармский генерал Рода окружил Квиринал и потребовал отречения папы от светской власти, грозя увезти его из Рима. Папа не подчинился и был увезен, вместе со статс-секретарем Пакка.

«Больше никакой пощады», — пишет Наполеон Мюрату.

Через Флоренцию, Турин, Гренобль папу отвозят в Саванну (20 августа 1809 г.), разлучив со статс-секретарем. Папа отклонил предложение поселиться в Париже с содержанием в 2 миллиона франков.

Император велит отправить всех кардиналов и папскую канцелярию в Париж, туда же думает переселить и папу, чтобы иметь его под рукою в полной власти. Впоследствии перевозят его и заточают в Фонтенебло, где заставляют подписать второй конкордат 25 января 1813 года, с отречением от светской власти.

В Фонтенебло он живет под надзором жандармского офицера. С 1810 года у него отняты секретарь, все бумаги, даже чернила и перья. Но он остается тверд: «Дело идет о нашей совести, и тут от нас ничего не получат, если бы даже с нас содрали кожу».

Папа выигрывает борьбу. Наполеона осуждает весь мир. Популярность Пия VII росла. Наполеон все свалил на Мюрата[14].

Наполеон пал, и в Париже появился освободитель Европы, русский Император Александр I. Союзники, под главенством Императора Александра I, восстановили папу в его светских владениях, а папа восстановил старые порядки. Католическая реакция охватила папскую область, Испанию, Португалию, отдельные области Италии. Однако Австрия и Франция сохранили свободу веры. В Австрии продолжал господствовать иосифинизм, во Франции продолжал действовать конкордат Наполеона.

Остались в силе и так называемые органические статьи, опубликованные Наполеоном 18 апреля 1802 года без всякого соглашения с Римом.

«Эти правила, так же как старые галликанские правила, касались проверки актов курии и постановлений иностранных синодов. Даже постановления общих соборов подлежали “placet”. Восстанавливалось со стороны Императора запрещение епископам собираться в пределах Франции на соборы, без разрешения правительства, а равно выезжать из пределов епархии, а также устанавливалось право апелляции по делам духовным Государственному Совету».

Отказ папы «ради сохранения мира» от конфискованных церковных имуществ остался в силе и при восстановлении Бурбонов. Папа вообще осудил конституционную хартию, данную восстановленными Бурбонами Франции.

Таким образом, папу спас от Наполеона «схизматик» Александр I. За это спасение Александр потребовал уступок в пользу России. Если могли быть сделаны уступки Наполеону, вплоть до участия в короновании, то почему в них должно быть отказано Императору? Папа был удивлен, надеясь на личное свидание в Риме. Александр готов был встретиться, но встреча не состоялась.

Александр I восстановил Польшу в тех пределах и в тех формах, в каких можно было это сделать в 1815 году.

После непрерывного марша наполеоновских войск через Польшу и полного разорения Польши саксонцами, вюртембергцами и прочими союзными наполеоновскими войсками Варшава встречала Александра I в Мокотове на коленях и со слезами на глазах как своего избавителя. Поляки предложили соорудить триумфальную арку в память «на вечные времена».

Александр I от этого отказался. Поляков он знал лучше, чем они думали. Однако Рим не совсем давал себе отчет в происшедших событиях.

Папа продолжал разговаривать с Александром I, как будто за ним стояла какая-нибудь реальная сила. В таком же роде было отношение и к Николаю I, хотя здесь некоторым осложнением являлось подавление польского восстания 1831 года и воссоединение униатов с Православием в 1839 году.

Рим не мог установить правильной точки зрения на Россию и не понимал, что во всяком случае Россия ни в какой мере не зависит от Рима. В результате неосторожного вмешательства в польские дела папа поссорился с правительством Александра II. Папа оказался совершенно изолированным и в полном одиночестве смотрел, как 20 сентября 1870 года войска генерала Кадорны заняли Рим, последний клочок папских владений. Осуществлялась идея национального итальянского объединения и отодвигала в тень папу, ставшего ватиканским узником.

 
3

На Ватиканском соборе 1870 года был провозглашен догмат папской непогрешимости и окончательно уничтожена возможность соединения Западной и Восточной Церквей, ибо догмат примата римского епископа, в соединении с догматом непогрешимости, оставлял только один путь соединения: безусловное подчинение Восточной Церкви не только авторитету первенствующего римского епископа, но и всему содержанию догматической стороны Римской Церкви.

Восточная же Церковь в это время вылилась в Русскую Православную Церковь как естественное сосредоточие восточного Православия. Она стала защитницей и хранительницей восточных и славянских автокефальных церквей, и, разойдясь с ослабевшей Византией, Рим встретился с могуществом России.

Папа Лев ХIII, великий политик, явился слишком поздно. Уже в 1848 году был провозглашен коммунистический манифест и явился новый пророк страждущего человечества — Карл Маркс.

То, что должна была провозгласить Римская церковь, как церковь земного устроения людей, провозгласил противохристианский Интернационал.

Силы народовластия, вызванные Григорием VII против ГенрихаIV, обернулись против церкви. Народ стал ниспровергать королей, но вовсе не в интересах папы.

Лев ХIII сделал попытку попасть в ногу времени. Энциклика о социальных отношениях «Rerum novarum», изданная в мае 1891 года, произвела беспокойство среди католической буржуазии и была встречена иронически социал-демократией.

Политические противоречия в Европе становились угрожающими. Протестантская Германия разбила католическую Австрию и стала центром немецкого объединения.

Вмешательство Франции в польские дела повлекло за собою нейтралитет России в момент нападения Германии на Францию, и Франция под Седаном была разбита.

В Версале родилась Германская Империя и угрожающе обернулась к Риму, требуя, чтобы он стал глашатаем ее национальных устремлений.

Своим военным шумом Германия наполнила всю Европу. Лев XIII сохранял то равновесие, без которого папский престол должен был стать игрушкой политических страстей.

Осложнения начались непосредственно после его смерти, когда кардинал Рамполло был устранен и папой был избран бесцветный Пий X.

Эпоха Пия X в настоящий момент получила некоторое освещение во французской печати.

В 1913 году Пий X почувствовал, что немецкая камарилья внутри ватиканских стен осуществляет над ним настоящую диктатуру. Он отстраняется от Мерри-дель-Валля, навязанного ему иезуитами, и приближает к себе Рамполло, доверенного Льва XIII и наследника его политики. Влияние Мерри-дель-Валля падает, ожидается его отставка, и вдруг внезапно кардинал Рамполло, пользовавшийся завидным здоровьем, заболевает. Его приближенный слуга имеет неосторожность лично бежать за знакомым врачом, но... когда появляется врач, он застает его уже мертвым.

Пропадает одновременно ларец с документами, доверенными ЛьвомXIII кардиналу Рамполло, где имелось завещание папы Льва ХIII и запись его беседы с Вильгельмом II, которую Рамполло имел опубликовать на случай войны.

«Война начинается. Пий X, пленник своих канцелярий, возмущается... хочет действовать, пишет личное письмо Императору Францу Иосифу... призывает к себе секретно кардинала Феррато, бывшего нунция в Париже, друга Франции. Однажды Мерри-дель-Валль, зайдя в кабинет папы, застает его в интимной и продолжительной беседе с Феррато. В тот же вечер с папой случается припадок удушья... он не поправляется, начинается агония, и он умирает спустя три дня 19 августа 1914 года».

Новым папой был избран кардинал Делла Кеза (Бенедикт XV), ставленник немцев и иезуитов. Он все же разговаривает с кардиналом Феррато.

Спустя несколько дней, 20 октября 1914 года, кардинал Феррато, в руках которого находились все секреты и папки с тайными бумагами, с которыми он не успел еще ознакомиться, после легкого ужина заболел. Начались рвоты. Он пал, как пораженный громом, агония продолжалась сутки, и он скончался 21 октября, как уверяют, от аппендицита, причем, однако, хирургической помощи ему не оказали. Разбитый бокал должен был пояснить, почему в его сахарнице нашли толченое стекло».

Сведения эти, взятые французским журналом «Le Graponillot» из книги «Le Bapteme de Sang», были в 1931 году опубликованы в польской печати и вызвали необычайное возбуждение и возмущение католического агентства печати, которое резко все опровергло.

В ответ на это в варшавской газете «Kurijer Роrаnny» от 1 августа 1931 года, под заглавием «Заметание следов или корректирование истории», появилась статья графини М.Велепольской, в которой она, между прочим, пишет:

«В 1914 году началась великая война... Все борющиеся были заинтересованы в том, чтобы папский Рим высказался в их пользу, в особенности же этого желали центральные державы, ибо их союз с Италией стоял под знаком вопроса... Ватикан по понятным причинам не сочувствовал государствам согласия. Зато сверхкатолическая Австрия, которой правили иезуиты, и Бавария — были единственной опорой Ватикана. Во всяком случае, последнее слово было за иезуитами, и хотя в государствах, участвующих в войне, они вели себя прилично, осторожно и даже патриотически, но в нейтральных государствах вели политику явно в пользу Германии. Например, в Испании они были посредниками между королевой и Венским двором, а в Индии наиболее терпимое в религиозном отношении английское правительство должно было применить острые репрессии в отношении ордена иезуитов, столь активным стал этот, последний, в своей деятельности против держав согласия».

И далее автор приводит телеграмму от 26 июля 1914 года баварского посланника при Ватикане, М.Ф. Ригера, своему правительству:

«Апостолическая столица одобряет энергическое выступление Австрии против Сербии. Кардинал статс-секретарь надеется, что на этот раз Австрия не уступит. Ибо, по его мнению, когда же объявлять войну, если не теперь». В этих декларациях обнаруживается боязнь Римской курии перед панславизмом[15].

26 июля была послана телеграмма, а 19 августа того же 1914 г. папа Пий X, не бывший сторонником немцев, умер.

 
4

Победа над немцами свела на нет политическую роль Ватикана. В Версале папы не было. С падением Австрии православные южные славяне освободились от католической и немецкой опеки. Наступление на Православие через Балканы прекратилось.

Казалось, все потеряно.

И в этот самый момент перед глазами Рима возникает великолепное видение России, без царской власти — хранителя Православия — и без всяких препятствий движению Рима на Восток.

Католическое духовенство в России приветствовало русскую революцию как в интересах Рима, так и в интересах Польши.

«Если бы когда-то, накануне войны, — замечает иезуит Я.Урбан,— нам кто-либо с полным ручательством предсказал падение связывающей религиозную свободу царской власти и восстание из гроба Польской республики, католического государства, то, наверно, с этим образом мы соединили бы в своих надеждах также образ напряженной католической работы над обращением восточных диссидентов к церковному единству. Несомненно, в нашем воображении рисовался бы также быстрый процесс этого обращения и заранее радовал бы предполагаемый результат. Если мы не лелеяли в душах наших таких картин, то единственно только потому, что не надеялись на такие радикальные политические перемены, какие неожиданно повлекла за собою мировая война».

«Однако, как оказалось впоследствии, «работа эта более трудна в осуществлении и гораздо скромнее по результатам»[16].

Это говорил иезуит Я.Урбан в 1930 году на первой конференции духовных лиц по вопросам церковной унии в Польше. Конференция происходила в Пинске.

Если польский вопрос был разрешен, то оставалось разрешить вопрос обращения России в католичество.

Рим стремился договориться с большевиками, не веря в возможность договориться с православной иерархией.

Большевики шли навстречу, ибо считали Рим силой в смысле влияния на католические буржуазные правительства. Но весьма быстро большевики поняли, что за Римом никакой реальной силы не стоит. Они прервали переговоры. Надо сказать, что общее заключение большевиков было правильно.

11 февраля 1929 года между королевским итальянским правительством и папой Пием XI «был заключен так называемый Латеранский договор. Папа отказался от притязаний на земли папской области, «дар Константина». Он признал итальянское государство. Правительство признало образованное внутри стен Рима новое государство — город Ватикан.

Муссолини низвел папу с небес на землю и сделал его участником итальянской политической жизни. Папа снова стал римским епископом. Римскому престолу были сделаны уступки в делах школьных и брачных. Римская церковь была введена в общую систему строительства фашистского государства. Трудным и сложным путем пришло к этому соглашению папство. Было 110 встреч представителей папы и короля, Пачелли — нынешний папа Пий XII — с Барроне. Кардинал Гаспари имел 129 аудиенций у папы. Папа прекрасно понимал, что отныне он бесповоротно связывает себя с итальянской политикой. Однако он очень хорошо помнил, что благодаря Муссолини вообще было спасено положение папства от угроз римской черни, впитавшей идеи большевизма.

В Латеранском договоре установлен полный нейтралитет папы и его невмешательство в международную политику.

«Святой престол в силу суверенитета, который ему принадлежит также и на международном форуме, объявляет, что он желает оставаться и останется в стороне от преходящих споров между отдельными государствами и от международных конгрессов, созванных с такою целью, разве только спорящие стороны, по обоюдному согласию, обратились бы к его мирному призванию, оставляя за собою в каждом отдельном случае возможность использования своей моральной и духовной власти.

В силу этого Ватиканское государство всегда и в каждом случае остается неприкосновенной и нейтральной территорией» (ст. 24) [17].

Что Латеранский договор знаменует собою такое соотношение политических сил, которое явно не в пользу Ватикана, это с полной очевидностью выявилось уже через два года, в связи с конфликтом Ватикана и Муссолини по вопросу о подчинении молодежи католическому руководству.

Несмотря на конкордат, Муссолини заявил, что идея фашистского государства выше католической идеи, и отказался предоставить Ватикану полную свободу в деле воспитания молодежи. Дело приняло довольно острый оборот.

2 мая 1931 года из Рима сообщали: сегодня произошли новые демонстрации, которые являются продолжением вчерашних.

Толпа демонстрантов ворвалась в помещение известной католической газеты, издаваемой орденом иезуитов, «Cicilica Catholica», сорвала со стены портрет папы и разорвала его на мелкие куски. Вытащив из библиотеки ряд книг, толпа выбросила их на улицу, где и уничтожила с криком: «Долой папу!».

В городе настроение очень напряженное. Группы студентов расхаживают по улицам и кричат: «Долой папу!» Полиции с трудом удается поддерживать порядок.

Муссолини отказался принести извинения, но прекратил демонстрации[18].

Муссолини дал почувствовать Ватикану руку фашизма.

Возник вопрос о перенесении столицы римского епископа. Указывалось, в качестве примера, на факт семидесятилетнего пребывания пап в Авиньоне, во Франции. Было несколько проектов. Франция предлагала перенести столицу на Корсику. Это тем более было приемлемым, так как в это время уже происходили осложнения в Испании. Параллельно образовался особый комитет в Польше и возник проект о перенесении столицы в Краков на исторический Вавель. К тому же Польша обладает двумя величайшими католическими святынями — чудотворными иконами Божией Матери Ченстоховской и Остробрамской в Вильно. Попутно возник вопрос о перенесении папской столицы в Вену. Однако это серьезно не обсуждалось. В конце концов конфликт был улажен.

Весьма грозными оказались события в Испании.

Полторы тысячи лет католическая церковь вместе с монархией владела душами и сердцами Испании. С момента захвата страны маврами в течение восьми веков, до XV столетия, католическая церковь в Испании подчинила себе все. После освобождения страны положение ее стало исключительным, ибо, как замечает Бокль, характер испанского народа стал теологическим.

Испания дала св. Доминика, зажегшего костры инквизиции, она дала Лойолу, создавшего воинственный орден иезуитов, вернейших из верных слуг католической церкви.

Испанское духовенство разгромило без остатка все ереси, и не только в Испании. Оно уничтожило протестантизм в Нидерландах, оставив в памяти жестокость герцога Альбы. Заставив остатки мавров принять христианство, духовенство настояло на изгнании этих «морисков», ибо оно не было уверено в качествах их христианской души.

«Вся мыслящая часть населения, — говорит Бокль, — посвящала себя на служение или церкви, или военному делу. Часто даже соединялись оба рода занятий, и говорят, что обыкновение духовных ходить на войну сохранилось в Испании еще долгое время после того, как оно было оставлено в других странах Европы».

Веками Испания знала только два благородных класса — духовенство и рыцарство, военный и духовный меч.

Мало того, в эту эпоху вся интеллектуальная деятельность так или иначе была связана с духовным саном. Сервантес за три года до своей смерти сделался францисканским монахом. Лопе де Вега был священником и имел должность при инквизиции. Знаменитый поэт Кальдерон был капелланом Филиппа IV и унизил свой блистательный талант до таких проявлений фанатизма, что его считали поэтом инквизиции. Поэт Заморра был монахом. Аргенсола был каноником Сарагоссы.

Усиление влияний испанской церкви в течение XVII века было исключительным. В Испании оказывается девять тысяч монастырей, не считая женских. В 1623 году доминиканский и францисканский ордены заключали в себе до 32 000 человек. В Севильской епархии было 14 000 капелланов, в Калабрской — 18 000.

Народ был в буквальном смысле пленником духовенства.

Монархия веками служила церкви и духовенству, жертвуя всем, останавливая развитие общественных форм жизни. Испания, величайшая держава в XVII веке, растратила все свое национальное достояние, и та страна, которая посылала Армаду для восстановления силою власти папы в Англии, стала второстепенной державой. Она потеряла все свои колонии и все свое влияние[19].

Но в час испытания монархии духовенство все забыло и от всего отреклось.

Когда король, охранивший свою страну от участия в Великой войне, должен был ее покинуть, духовенство торопливо пошло навстречу республике. Еще не успела улечься пыль от королевского автомобиля, как клир отрекся от монархии и сделал это с такой свободой и непринужденностью, что стало вчуже страшно.

Пятнадцать веков испанскому духовенству совсем не все равно было, какой строй должен быть в Испании, и вдруг в один день оказалось, что в конце концов безразлично, какой строй и какое правительство, лишь бы все осталось по-старому для духовенства. Один только Примас, Толедский архиепископ, что-то прошептал в пользу исторических начал и сейчас же от своего шепота отрекся.

А через месяц можно было подвести итоги. В Мадриде было подожжено десять монастырей и костелов, среди них огромная иезуитская коллегия на Виа Гранде. В течение одного дня, 12 мая, в Севилье был подожжен монастырь капуцинов. Затем севильская толпа подожгла костел иезуитов, освистав пожарную команду и не допустив народную гвардию, которая пыталась разогнать толпу. В тот же день подожгли два монастыря в Триане, каплицу св. Иосифа — замечательный памятник XVIII века. В Алликанто террористы ограбили и подожгли резиденцию иезуитов, семь монастырей, две типографии, архиепископ­ский дворец и здание школы. В Кадиксе — четыре монастыря, на Малаге — два монастыря и дворец епископа. Всего за это время было сожжено до 205 монастырей и костелов.

В Малаге женщины сбрасывали платья и нагие публично танцевали на пожарище. Толпы ходили со знаменами с надписями: «Да здравствует Ленин!», «Долой иезуитов!», «Долой церковнослужителей!»

Из захваченных зданий выносили на улицу иконы, статуи, литургические книги, часто бесценные предметы искусства, складывали в огромные кучи и поджигали. Причиненные убытки определяются в 300 миллионов песет.

По сведениям парижских газет от 15 мая 1931 года, за три дня в Испании было разрушено 205 церквей и монастырей. Из них 27 монастырей — в Севилье, 25 — в Малаге, 18 — в Кордове, 14 — в Валенции, 9 — в Гренаде и т.д. Словом, разрушение шло по всей стране[20].

Примас Испании уехал в Рим, а засим на Гибралтар. Иезуиты были выметены без остатка.

Неустойчивое равновесие в стране продолжалось до тех пор, пока не вспыхнула гражданская война, война невероятная по жестокости и количеству жертв. В той части Испании, которой владели красные, католическая церковь была уничтожена до основания.

Не осталось в буквальном смысле ни одного храма, ни одного священника.

Все, что сохранилось, — это спас генерал Франко при помощи Муссолини и Гитлера.

Такова ирония судьбы. Верные католичеству народы — Франция, которую так превозносил статс-секретарь Пачелли во время своего посещения Парижа, была по существу на стороне красных, Польша не двинула пальцем. Она была в это время занята разорением Православия у себя.

Русский народ, к православной религии которого католики относятся с таким пренебрежением, не прикоснулся ни к одной святыне. Все разрушения храмов и уничтожения святынь и церковных ценностей были произведены правительством. Со злой волей правительства православное духовенство, при поддержке народа, боролось и борется до последней возможности. Однако голод и современная техника во­оружения сломили сопротивление. Только часть духовенства оказалась за рубежом с единственной целью вести церковную борьбу против богоборческой власти и организовать религиозную жизнь миллионов русских беженцев.

Стоит задуматься над отношением испанцев и русских к своей религии. Сравнение будет весьма поучительно.

К этим тяжелым урокам прибавилась трагедия в Мексике, где правительство применяет уже большевистские методы.

Насколько положение Римской курии оказалось шатким, видно хотя бы из того, что даже микроскопическая Литва, недовольная деятельностью папского нунция Бартолони, позволила себе 7 июня 1931 г. выслать его из страны, отправив с полицейскими на немецкую границу.

Борьба национал-социализма с католичеством в Германии приняла настолько беспощадный характер, что Пий XI счел необходимым обратиться к католическому миру с особой энцикликой от 18 марта 1937 года. Энциклика эта непосредственно связана с энцикликой о безбожном коммунизме от 19 марта.

Это совпадение весьма знаменательно. Рим как будто ставит национал-социализм и большевизм в отношении к религии на одну доску. Такая постановка вопроса свидетельствует о растерянности и бессилии Рима.

Какова бы ни была политика национал-социализма, в Германия не разрушено ни одного католического храма, не убито ни одного священника.

Голоса протеста, которые раздаются из Рима в сторону Москвы и Берлина, если они хотят быть услышаны, должны звучать по-разному.

Берлин ведет борьбу с клерикализмом, Москва — с Богом.
Лев XIII во всяком случае умел иначе разговаривать с Бисмарком.

Скала Петра со всех сторон окружена враждебными силами, и в такие исторические минуты, через бедствия настоящего, Рим пытается приуготовить будущее.

В этом будущем пленительным обликом стоит Россия, разоренная и духовно обнищавшая, нива, ждущая сеятеля, и стадо — пастыря, как думает Рим.

На Западе все кончено. Для католичества — холод и пустыня.
Восток — вот содержание жизни сегодняшнего дня для Рима.

И, конечно, Рим не слышит тех слов, какие Местоблюститель Патриаршего Всероссийского престола — митрополит Петр поместил в своем послании от 25 июня 1925 года:

«Много врагов у Православной Христовой Церкви. Теперь они усилили свою деятельность против Православия. Католики, вводя наш богослужебный обряд, совращают, особенно в западных, издревле православных церквах, верующий народ в унию и тем самым отвлекают силы Православной Церкви от более неотложной борьбы с неверием»[21].

Русскими душами и русскими средствами, а в грядущем и силами национального русского государства, всегдашнего охранителя церкви, думает Рим восстановить свои силы и свое величие.

Иного источника нет и иных путей не видно. Только теперь он понял, какой умиротворяющей и созидающей силой в Европе была Россия.

В этот страшный час Рим в тоске взывает к Промыслу Божию о спасении России... для себя. В этом все содержание политики Рима в русском вопросе.

 
 

Глава третья

Русский католицизм

 
1

На известном московском процессе, проходившем с 21 по 25 марта 1923 года, на котором рассматривалось дело по обвинению в контрреволюции 16 католических духовных лиц во главе с архиепископом Яном Цепляком и прелатом Константином Буткевичем, между прокурором Крыленко и архиепископом Цепляком произошел нижеследующий диалог.

Крыленко. Обвиняемый Цепляк, как вы смотрите на октябрьскую революцию и советское правительство?

Архиепископ. Мы очень надеялись на революцию, которая дала нам свободу. При старом строе мы были связаны и была ограничена наша религиозная свобода[1].

Свобода, действительно, была полная: в декабре 1922 года и раньше в костеле св. Екатерины на Невском проспекте в Петербурге, «рядом со службами латинскими и проповедями польскими, совершались каждое воскресенье две униатские службы по-старославянски, с проповедями по-русски». Это удостоверяет очевидец, капитан Мак Гуллах, а издатели книги (книга издана орденом иезуитов) добавляют, что проповеди на русском языке имели место уже с 1909 года. Это при общем отвращении католического духовенства к русскому языку. Когда русское правительство требовало ввести русский язык в интересах народа и государства, тогда католическое духовенство оказало решительное сопротивление и не встретило никаких препятствий для пользования русским языком в целях ведения католической и униатской пропаганды.

«Архиепископ Ропп (митрополит Могилевский и всех католических церквей в России) и епископ Цепляк, по словам того же М.Гуллаха, вначале склонны были думать, что католицизм будет располагать большей свободой под управлением Советов, чем царской власти, ибо, хотя царское правительство имело своего представителя при Ватикане, но постоянно вмешивалось во внутренние дела католической иерархии в России»[2].

«Правительство Керенского, — меланхолически добавляет автор, — мало чем было лучше царского»[3]. Это неудовольствие католического духовенства проистекало, главным образом, в силу первоначального отказа Временного правительства признать «восточный обряд»[4].

Католическая пропаганда в России, если и не достигла значительных результатов, то к моменту революции наметила кое-какие пути и установила методы.

Послушаем, что по этому поводу говорит арх. Каревич, бывший профессор Императорской Петербургской духовной римско-католической академии, а с 1914 по 1921 год — епископ Ковенский.

«Движение по привлечению русских к католичеству генетически связано с тем моментом, когда в только что открытую духовную семинарию в 1879 году был приглашен профессором и духовным руководителем ксендз Константин Маевский, из виленской епархии, человек большой ревности и горевший Божьим духом»[5].

В своих воспитанников К.Маевский вселял не только католический дух, но и отвращение ко всему, что является схизматическим или правительственным. В следующем году уже 26 священников-академиков присоединились путем выдачи временных обязательств к указанному «апостольству»[6] или, проще говоря, совращению православных. Особенной ревностью отличался некий Жмудяк Ломсаргис, настоятель прихода в Нарве. Он часто приезжал в Петербург и своей «идеей апостольства» среди русских увлек между прочим священников Жыскара и Зельбу.

Жыскар особенно помогал Ломсаргису. Он был викарием в костеле св. Екатерины в Петербурге.

«Пользуясь, — эпически повествует арх. Каревич, — дряхлостью настоятеля костела св. Екатерины, Шкилондза, восьмидесятилетнего старца доминиканца, кс. Жыскар составлял акты браков и крещений новообращенных, вписывая их от имени кс. Шкилондза, будучи уверен, что даже русское правительство не станет применять суровых мер воздействия в отношении старца, стоящего на пороге гроба»[7].

В результате такого пастырского делания правительство потребовало убрать Жыскара и Зельбу. В таком же роде действовали и другие лица.

Жыскар, однако, долго в провинции не оставался и отправился в Рим. Там он был принят Львом XIII, который оказывал большое внимание русским католикам. Кс. Ломсаргису с товарищами было разрешено в России причащать в частных домах и совершать браки вновь обращенных без оглашений. «Упросил Жыскар св. отца поручить тайную миссию в России иезуитам», а для Краковского епископа Пузыны получил бреве, дающее право назначить одного из краковских настоятелей для составления метрик браков и крещений для обращаемых в католичество православных. Все это делалось тайно, а когда открывалось, то не влекло никаких последствий, так как все эти проступки покрывались манифестом Императора Николая II, данным по случаю коронации.

Тайная миссия иезуитов тоже давала кое-какие результаты, и, например, иезуит Пыдынковский обратил кузину Столыпина Наталию Ушакову. Иезуит Урбан, работающий ныне на униатском поприще в Польше, обратил петербургского священника Медведева и его жену[8].

После указа о веротерпимости ксендз-иезуит Я.Урбан продолжал работать открыто, но не как иезуит, а как священник Плоцкой епархии, в клире которой он состоял.

Ушакова наняла дом в Петербурге на Петербургской стороне, в котором была устроена церковь «восточного обряда» и жил священник. Униатских священников было три: Зерчанинов, Дейбнер и Сусалев, тайно принятый митрополитом Шептицким. На униатской службе Дейбнера был даже однажды, по поручению петербургского митрополита Владимира, его викарий Никандр, который после службы и проповеди признал, что «такие богослужения ударяют в самое сердце Православия».

Пий X произвел целую революцию. «Он разрешил принимать в унию православное духовенство с оставлением их на занимаемых местах при православных храмах, под юрисдикцией православных архиереев и петербургского Синода, в литургии разрешал не произносить Filioque, не поминать папу, разрешал молиться за Синод, словом, вполне согласовываться с православными формами[9].

«Закончим настоящий очерк о предвоенном апостольском движении в России, — говорит автор, — заметкой об о. Михаиле д’Эрбиньи, иезуите, в настоящее время епископе и председателе Папской комиссии “pro Russia”, который на средства митрополита Шептицкого готовил новообращенных русских к роли священников-миссионеров для России. Всех их поставил в священники митрополит Щептицкий во Львове в своей частной капелле. Из этих поставленных митрополитом священников — русских католиков, особенными способностями, энергией, ревностью и образованием отличался Л.Федоров, в настоящее время экзарх и узник на Соловках[10].

Картина весьма колоритная, и это в стране среди миллионного православного населения, от самого принятия Христианства всей своей духовной жизнью неразрывно связанного с Православной Церковью. Не удивительно, что при захвате Львова русскими войсками правительство вывезло митрополита Шептицкого в глубь Россия.

Кое-что прибавляет и русско-униатский священник Диодор Колпинский, недавно скончавшийся на Дальнем Востоке.

Колпинский происходит из московской дворянской православной семьи, родился в Пскове в 1892 году и окончил 1-й кадетский корпус в Петербурге. В 1911 году принял, вместе с матерью, бабушкой и теткой, католичество. В Риме он окончил Папский Грегорианский университет со степенью доктора богословия и принял сан священника по католическому обряду в Петербурге, так как униатский обряд был воспрещен.

В 1917 году он окончил Петербургский университет по историко-филологическому отделению и в том же году перешел в «восточный обряд» и стал «хартофилаксом» русского католического экзархата.

С 1926 года жил в Польше и преподавал в Люблинском миссионерском институте. Он занимался также и живописью. В 1927 г., вместе с прелатом А.Около-Кулаком, он стал издавать русский католический вестник в Варшаве «Китеж». С поляками он разошелся на почве отношений к русскому католичеству и покинул Польшу в августе 1929 года, высказав полякам много горьких, но справедливых слов. Как видимо — человек незаурядный[11].

Вот что рассказывает о. Диодор Колпинский:

«Чем-то совершенно новым было появление на сцене пока очень скромного русского католицизма. Первым явлением этого рода был облик седовласого священника Алексея Зерчанинова, некогда православного священника, а ныне католика еще до манифеста о религиозной свободе»[12].

 
2

«Патриархом» русских католиков является бывший православный священник Алексей Зерчанинов. Родился 8 марта 1848 года в селе Большом Мурашкине Новгородской губ., в семье священника. Окончил духовную семинарию и 15 октября 1871 г. был хиротонисан в пресвитера. Был приходским священником в нескольких местах, и последним его местом было село Борисово. Здесь он встретился с кс. Марианом Фульманом, который был сослан в Нижний Новгород в связи с закрытием семинарии в Кельцах. Впоследствии Фульман оказался епископом люблинским.

9 января 1896 года А.Зерчанинов перешел в католичество, оставаясь в приходе. Принявший его втайне М.Фульман составил акт и отправил его римо-католическому митрополиту С.Козловскому в Петербург. Митрополит новообращенного в свою юрисдикцию принять не мог, акт же распорядился включить в дело о своей службе. А.Зерчанинов не скрывал своего перехода в католичество и был сослан в Суздальский монастырь, где находился с июля 1898 г. по январь 1901 г. Когда возвратился в Борисово, занялся писательством и воспитанием своих детей.

Между 1901 и 1907 годами происходит его встреча с иезуитом о.Генрихом Пыдынковским, о котором вспоминает арх. Каревич.

В 1907 году он свободно, в качестве католического священника, выезжает за границу, посещает во Львове митрополита Андрея Шептицкого, потом едет в Рим, где его принимает Пий X, посещает Лувр и в Закопане в Австрии служит у иезуитов литургию по «восточному обряду».

Осенью 1907 г. возвращается в Петербург, поселился на Петербургской стороне у некоей Варвары Тимофеевой, которая пыталась устроить какой-то католический женский монастырь, но из этого ничего не вышло.

В 1908 году ему удалось в том же доме устроить первую церковь «восточного обряда». Возле этой церкви находилось еще два священника — Иван Дейбнер и Сусалев из старообрядцев. Дело шло неважно. Самостоятельного прихода открыть нельзя было. Неизвестно, в чьей юрисдикции он находился. Зависел то от митрополита Шептицкого, то от римо-католического митрополита. Прихожан была горсть.

«Кроме того, развитию этого слабого растения, каким являлась группа восточных католиков в Петербурге, препятствовали внутренние трения и мелочные споры между работающими для нее священниками о разных подробностях обряда, об отношениях к католическому клиру и т.д.». В таких словах говорит об этом начинании Я.Урбан, который находился в числе «близких друзей» А.Зерчанинова[13].

Дело изменилось в 1911 году благодаря Наталии Ушаковой, родственнице П.А. Столыпина, тогда председателя Совета министров, перешедшей в унию. Церковь была переведена на Бармалееву улицу, и священником при ней был назначен Иван Дейбнер, бывший чиновник, еще до Манифеста о свободе совести тайно посвященный митрополитом Шептицким за границей в «восточный обряд».

Сам А.Зерчанинов остался в клире церкви св. Екатерины на Невском проспекте, что имело большое значение для пропаганды католицизма среди православных, особенно после революции 1917 г. Он и проповедовал там по-русски.

«В 1921 году о. Алексей отпраздновал свой священнический 50-летний юбилей; служил в костеле св. Екатерины арх. Цепляк при большом участии клира и стечении многих любопытствующих православных священников. Тогда же он получил от св. Отца Пия XI титул прелата двора Его Святейшества».

После обычных в советской России испытаний он был сослан сначала в Екатеринбург, затем в Тобольск. В Тобольске он был встречен весьма холодно прихожанами-католиками, «не ориентирующимися в католичестве «восточного обряда», но потом «привлек сердца всех».

А.Зерчанинову после больших хлопот удалось возвратиться на родину, и он в Нижнем Новгороде умер на руках своего сына 23 сентября 1933 г. 86 лет от роду[14].

Наталья Ушакова, по словам Д.Колпинского, «имела возможность добиться некоторого молчаливого разрешения со стороны правящих сфер». И это было весьма удивительно, ибо «этот по виду незначительный факт был в действительности событием большого значения, ибо после ликвидации унии на западных землях славяно-католический обряд перестал существовать на территории Российской Империи и не был вообще предусмотрен в законодательстве»[15].

Все понемногу развивалось, но произошло нечто вроде катастрофы, о которой повествовал и арх. Каревич.

Русские католики дело вели, опираясь на Наталью Ушакову, а через нее на П.А. Столыпина, открыто, и однажды службу посетил викарный епископ Никандр и каплица была закрыта, однако не надолго. Богослужения стали совершаться тайно.

По этому поводу в «Церковном вестнике», органе С.-Петербургской Духовной академии, появилась статья «Латинская пропаганда в России».

«Накануне блестящих юбилейных торжеств, к которым готовилась Россия для достойного прославления заслуг и деяний на пользу Отечества и Церкви Царствующего Дома Романовых, в Петербурге, благодаря неусыпному бодрствованию епархиальной власти, был раскрыт новый очаг латинской пропаганды. В храме, прикровенно устроенном на одной из удаленных от центра столицы улиц, ставленник известного врага Православия — униатского митрополита Андрея Шептицкого, совершал богослужения по униатскому обряду, путем определенных иезуитских приемов, организовал общину своих последователей и под покровом “католического православия” невозбранно творил всякие дела пропаганды латинства. Раскрытие в столице очага латинской пропаганды произвело сенсацию. Печать, и не только правая, забила тревогу. Правительство произвело детальное расследование относительно постройки униатского храма и распорядилось закрыть его. В Государственной Думе речь была и о формальном запросе правительству».

В дальнейшем в статье приводятся факты пропаганды католичества в России, указывается на книгу Пальмиери «Русская Церковь» (1908 г.), припоминается саксонский принц Макс, известный своими «лекциями» по восточному церковному вопросу, говорится о деятельности свящ. И.Дейбнера, припоминается одобрительное отношение католических кругов к деятельности В.Соловьева, которого известный боснийский католический епископ Штросмайер рекомендовал кардиналу Рамполло «как человека, всю душу положившего на то, чтобы привести Россию в лоно латинской Церкви».

«Пусть же не дремлет православное церковное общество, — так заканчивается статья, — во главе со своими руководителями и пусть противопоставит латинскому завоевательному походу необходимые средства защиты и взаимопомощи».

Нужно признать, что русское православное общество придавало мало значения этому вопросу и весьма беспечно смотрело на пропаганду русского католичества при помощи «восточного обряда» в России.

Совершались службы по «восточному обряду» и в других местах, в частности в так называемом Мальтийском костеле при Пажеском корпусе, где учились и католики. Служил там Глеб Верховский, а разрешал пользоваться церковью, вопреки закону, ныне покойный — тогда каноник — Зигмунт Лозинский, впоследствии епископ Пинский, двигатель новоуниатского движения в Польше.

 
3

Москва также стремилась не уступить Петербургу, несмотря на свои сорок сороков. Там священнодействовали Евстафий Сусалев и тот самый Николай Толстой, подпись которого значится на акте присоединения к католичеству Вл.Соловьева, позднее совсем иначе оценивавшего католичество.

Сусалев привез из Рима признание силы за старообрядческими священническими поставлениями, с чем не мог согласиться Московский Собор 1917–1918 гг. «Признание Рима в старообрядческих кругах вызвало огромное положительное впечатление», — замечает о. Колпинский. Кто мог думать, что Рим найдет дорогу даже к русским старообрядцам?[16]

А между тем нашел:

«В 1916 и 1917 гг. происходили известного рода совещания русских католиков со старообрядцами по инициативе находящегося ныне в эмиграции епископа Иннокентия (Усова) Нижегородского и епископа Геронтия Петербургского, видных деятелей старообрядчества. Факт этот весьма знаменателен, если принять во внимание, что после первого, весьма, говоря в скобках, многолюдного собрания, как-то непроизвольно вырвался из уст епископа Иннокентия возглас: “А может быть, и наступит соглашение между вами и нами”.

Вообще, все наши встречи со старообрядцами были ознаменованы взаимной искренностью и сердечностью, причем старообрядцы стремились подчеркнуть пункты совпадения своего вероучения с католическим, в противовес учению официальной Русской Церкви. В особенности всегда обращали внимание на общность старообрядчеству и католичеству догмата непорочного зачатия Пресвятой Девы Марии, не признаваемого, как известно, официальными русскими богословами.

Необходимо указать, что немалое во всем этом значение имел момент психологический: общая, до некоторой степени, судьба и общее настроение любви к русской древности. И если нельзя было после этих разговоров и диспутов строить надежды на какие-нибудь непосредственные результаты, то все-таки лед был до некоторой степени сломан»[17].

Этот удивительный рассказ свидетельствует о широком подходе Рима к русскому Православию. Он готов захватить даже старообрядчество, т.е. признать обряд, который возник, как самостоятельное явление, только в XVII веке.

Можно все-таки думать, что признание Римом важности старообрядческих посвящений Риму никакой пользы не принесет.

Русские же католики пошли так далеко, что Сусалев, сам бывший старообрядец, и Д.Колпинский, «близкий к сферам старообрядческим», имели в виду приблизиться как возможно точнее к литургическим дониконовским обычаям.

Старообрядчество, признающее власть папы, — вот та высота, на которую подымается воображение Рима.

В Москве организатором русского католичества явилась Анна Абрикосова из известного богатого купеческого дома. После окончания гимназии в Москве она училась в Оксфордском университете и в Англии перешла в католичество. Замуж вышла она за своего дальнего родственника Владимира Абрикосова, который затем тоже перешел в католичество. Анна Абрикосова была женщиной образованной, знала иностранные языки, имела интерес к богословским предметам, была женщиной властной и в то же время экзальтированной.

Богатый и открытый дом Абрикосовых стал местом католической пропаганды в сердце православной Москвы. Бывало много православного народа из кругов высшего московского общества, бывали и люди бедные, студенты, курсистки. По-видимому, многие даже толком не знали, в чем дело и какую пропаганду ведет Абрикосова. Абрикосова часто ездила за границу и дважды была принята Пием X, который, вероятно, с любопытством смотрел на этих представителей богатой православной Москвы — третьего Рима. За границей она вступила в третий орден св. Доминика, и Анна стала Екатериной, отдав себя под покровительство Екатерины Сиенской.

Жизнь Абрикосовой в Москве изменилась. Свой дом она обратила в подобие монастыря. Собралось несколько молодых русских девушек — до десяти. Абрикосова и монахини принадлежали к латинскому обряду, к приходу католической церкви Петра и Павла. Так продолжалось до 1917 года.

После революции митрополит А.Шептицкий положил начало правильной организации русских католиков «восточного обряда» и посвятил Владимира Абрикосова. Екатерина тоже, вместе со своими сестрами, перешла в «восточный обряд». Екатерина отдала всю себя монашеской деятельности и пользовалась общим уважением. Засим они попали под колеса большевицкой противоцерковной политики.

В 1922 году Владимир Абрикосов был выслан за границу. Это был большой удар для Екатерины, хотя они и перестали быть супругами. Место Абрикосова занял Николай Александров, тоже принадлежавший к доминиканцам «восточного обряда».

До ноября 1923 года этот русский католический монастырь в Москве существовал более или менее благополучно, пользуясь церковью «восточного обряда», устроенной еще в 1917 году там же, в доме Абрикосовых. Засим все были арестованы и заключены на Лубянке. Большевицкий следователь весьма удивлялся этим русским католикам, не совсем понимая, в чем дело. В начале июня 1924 года Екатерина и сестры были высланы в Сибирь, Екатерина в Тобольск. Засим в 1929 году она была отправлена в Ярославскую тюрьму. Во время ссылки Екатерина выявила большую силу характера и смирения. Она оказывала возможную помощь окружающим в тюрьме и ссылке. В конце 1931 года заболела раком. В июне 1932 года была перевезена в Москву, некоторое время находилась на свободе, затем снова была арестована и умерла в Москве 23 июля 1936 г., пятидесяти лет от роду[18].

Так самым причудливым образом на заре русского католичества столкнулись и перемешались православный священник Зерчанинов, молодой дворянин Колпинский, родственница П.А. Столыпина Н.Ушакова, представители богатого московского купечества Абрикосовы, и все это скрепил своим авторитетом митрополит Андрей Шептицкий с особого благословения Рима.

 
4

Возникает вопрос: стоила ли игра свеч и могло ли это «слабое растение» вырасти в нечто, представляющее ценность для Рима?

«Что касается числа католиков в России в этой предвоенной и предреволюционной эпохе, то нелегко его определить. Единственно, что можно сказать, что было сотни две сознательных католиков, не считая тех, которые переходили в католичество в разных местах Империи, побуждаемые к этому внешними причинами, чаще всего вступлением в брак с католиками»[19].

Таким образом, все католическое движение в России корней не имело и серьезных результатов не приносило. Редкие случаи действительного и искреннего перехода в католичество не могли иметь никакого значения, а часто бывали просто дворянской дурью.

Народа это ни в какой мере не касалось. Его душу разъедало скорее сектантство и пропаганда внецерковной интеллигенции. Католичество для него было мертво.

Интернированный в Ярославль митрополит Андрей Шептицкий по освобождении прибыл в Петроград. Возле него собрались русские священники «восточного обряда»: Леонид Федоров, Алексей Зерчанинов, Иван Дейбнер, Евстафий Сусалев, Глеб Верховский, Трофим Семяцкий, Владимир Абрикосов и Диодор Колпинский. Как видим, немного.

По мнению польских авторов, главным препятствием к развитию русского католицизма было русское царское правительство. По мнению же русских католиков, главным препятствием было то обстоятельство, что католицизм в России был связан с польской идеей и потому неприемлем для русских.

По словам Д.Колпинского, развитие русского католицизма возможно было только в том случае, если бы соединение католицизма с польской идеей в сознании русского общества потеряло свое господствующее значение.

Теперь наступили другие времена.

Митрополит А.Шептицкий, старый деятель русского католичества, в столице Российского государства, вероятно, к большому собственному изумлению, 29 мая 1917 года открыл Съезд или Синод «греко-католической церкви в России». Синод продолжался до 31 мая, проходил в здании католической мужской гимназии при костеле св. Екатерины.

Кроме перечисленных русских священников «восточного обряда» на нем присутствовали митрополит барон Ропп, архиепископ Цепляк, ксендз Иосиф Боцяно, каноник С.Лозинский, настоятель Мальтийского костела при Пажеском корпусе, и другие — С.Лозинский, впоследствии епископ Пинский, был одним из главных деятелей униатского движения в Польше. Епископ С.Лозинский умер накануне Пасхи 1932 года в г. Пинске. Независимо и вопреки своим личным качествам человека религиозного и преданного своей церкви и своему народу, он остался в памяти православного народа в Польше как один из организаторов судебной борьбы с православным народом, организуя предъявление от имени католической иерархии в Польше в 1929 г. 724 исков к Православной Церкви в Польше об отобрании святынь. Это ложится тенью на имя этого человека как христианского пастыря. К нашему глубокому удивлению, мы прочли в журнале «Slowo Katolickee» заметку об этом епископе с указанием, что это один из будущих польских святых. Описывая его подвижническую жизнь и его христианское терпение во время болезни и спокойное ожидание смерти, автор заметки К.Беркан отсюда делает вывод, что епископ Лозинский обладает качествами святого.

Совершенно непонятно, каким образом католические церковные деятели могут надеяться на соединение Западной и Восточной церквей в любви и согласии, если Западная церковь высоко возносит таких гонителей Православия, как Иосафат Кунцевич, который уже признан святым, и таких соблазнителей и нарушителей церковного мира среди православных, каковым является епископ Лозинский, имеющий, по мнению католических общественных деятелей, право на особое внимание со стороны католической церкви.

Постановления Синода заключают в себе 68 параграфов и в общем сводятся к следующему: признается примат папы и отдельный обряд, причем воспрещается принятие какой-либо латинской формы. Догматических вопросов, кроме примата и непорочного зачатия Пресвятой Богородицы, Синод не касался. Изменения в культе могут быть допущены только по желанию подавляющего числа верующих. Следует почитать всех святых Западной церкви, и в особенности Иосафата Кунцевича. Что касается русских святых, то, признавая их долголетний культ формой канонизации, постараться получить разрешение св. престола на их литургическое почитание. Признаются обязательными канонические правила Восточной церкви, а правила Западной церкви после 7-го Вселенского Собора «необязательны». Дисциплинарные постановления Римского епископа обязательны постольку, поскольку прямо указано, что они распространяются и на Восточную церковь. Российской католической церковью управляет экзарх в сане протопресвитера, и его права распространяются на всю территорию России. На этой территории он обладает епископской властью. Впредь до особого распоряжения апостолического римского престола законы, издаваемые экзархом, утверждаются митрополитом Галицким Андреем. Русский обряд сохраняется без изменения, причем могут быть и формы старообрядческого обряда, но они не должны быть смешиваемы с обрядом русским. Сделаны также постановления, касающиеся пастырской деятельности, а также и церковной дисциплины. В частности, не разрешается духовенству курение табака, оставляется борода, но не требуется отпускание волос, согласно апостольскому предписанию. За священниками остается право ношения креста поверх рясы, — привилегия, дарованная русским Императором.

«Считаем для нас в настоящее время необходимым полную независимость церкви от государства.

Однако считаем нужным легализацию общим явочным порядком (§ 25 и 26)»[20].

Экзархом был назначен Леонид Федоров.

Любопытна личность этого экзарха. Леонид Федоров по рождению православный. Родился 4 ноября 1879 года в Петербурге. Мать гречанка. На Петербургской стороне они имели столовую, которую сами обслуживали. По окончании гимназии в 1901 году он поступил в Петербургскую Духовную академию. Это время совпало с пробуждением религиозных интересов среди интеллигенции, тогда было организовано Философско-Религиозное Общество. Начали говорить о соединении церквей.

В костеле св. Екатерины на Невском проспекте произносились проповеди на иностранных языках, и эти проповеди слушали православные, а в квартире ксендза Яна Сциславского, настоятеля прихода св. Екатерины, собирались и католики, и православные. Там оказался и Леонид Федоров. Его совратил Я.Сциславский.

В 1902 году Сциславский привозит его в Рим. 31 июля он принимает католичество и получает аудиенцию у папы Льва XIII. Папа его направляет в организованную им семинарию, а бывший в Риме митрополит А.Шептицкий добывает для него стипендию, и 20 октября 1902 г., под руководством иезуитов, он начинает свое образование.

В 1903 году он был в Риме на интронизации Пия X. Л.Федоров сохранял «восточный обряд» и в этом находил поддержку у Шептицкого. Ему приписывают слова, сказанные в то время: «Россия не обратится иначе, как пройдя через море крови своих мучеников и через великие страдания своих апостолов». Таким образом, оказывается в пророческом предсказании Л.Федорова, большевицкая революция — это путь соединения Западной и Восточной церквей.

В 1907 году он окончил иезуитскую коллегию. Там он уже мечтал о правах проповеди на Востоке и с грустью смотрел на обрядовые недоразумения в Церкви и на несправедливое отношение латинян к Востоку.

В ноябре 1907 года Федоров был принят в коллегию Пропаганды и принимает участие летом того же года в первом Велеградском конгрессе (в Моравии).

В том же году, в присутствии Пия X, по поводу 1500-летия со дня смерти Иоанна Златоуста, была отслужена литургия восточными иерархами.

В 1909 году он приехал во Львов, а в 1911 году был посвящен в сан священника в Константинополе болгарским епископом «восточного обряда» Михаилом Мировым. Затем он вернулся во Львов, вступил в орден студитов и был пострижен в 1913 году и получил имя Леонтий. Новициат он проходил в монастыре Каменица в Боснии, который должен был оставить с началом мировой войны. В том же году он прибыл в Петербург, был арестован и отправлен на поселение в Тобольск. Оттуда он поддерживал переписку со священниками «восточного обряда» в Петербурге и работал в журнале «Слово правды».

После революции, накануне Пасхи, Федоров возвратился в Петроград и на Синоде в мае 1917 года был сделан экзархом[21].

По поводу этого назначения современница событий, русская католичка София Лихарева пишет: «Мы, русские католики, чувствовали себя счастливыми, что можем начать новую страницу в истории Вселенской Церкви. Задачей нашей было показать в литургическом действии, что для нас путь к апостольскому Риму пролегает не через латинизацию, а путем сохранения духа и древних форм Восточной Церкви, которая дала России веру и культуру и которая в лице некоторых своих святых признавала верховенство св. Петра и его наследников».

Временное правительство пригласило, его, как представителя «восточного обряда», в комиссию по делам католической церкви в России, а в октябре 1917 года министр исповеданий А.Карташев легализовал греко-славянский обряд католической церкви в тех формах, какие были установлены на Синоде в 1917 году. В звании экзарха Леонид Федоров был утвержден папой Бенедиктом XV в марте 1921 года[22].

На «московском процессе» Леонид Федоров, между прочим, заявил: «Вся моя жизнь была основана на двух началах — любви к Церкви, к которой я принадлежу, и любви к Родине, которую я чту». А в дальнейшем на вопрос председателя объяснил:

«Я хотел сказать, что мы не были поняты правительством. Преследовали нас во время царской власти, и при Керенском имели мы большие затруднения. Поэтому, когда произошла октябрьская революция, арх. Ропп и весь католический клир в конце концов свободно вздохнули. Но не менее были обрадованы и русские католики, ибо только при советском строе греко-католическая церковь была поставлена в равное положение с остальными исповеданиями. Поэтому я сам с восторгом встретил декрет об отделении Церкви от государства. Приветствовал с радостью человека, который ненавидел противную природе связь, какая существовала в России между Церковью и государством. Еще более был счастлив, когда в 1918 году арх. Ропп получил от Бонч-Бруевича приглашение принять участие в комиссии, которая имела в виду обработку исполнительного распоряжения к декрету об отделении Церкви от государства»[23].

Далее шел уже рассказ о всех тех осложнениях, какие получились на почве того самого декрета, об исполнении которого были совещания у Бонч-Бруевича. Нужно думать, речь идет о декрете от 23 января 1918 года, который установил начала, ничего общего не имеющие с понятием свободной церкви в свободном государстве, и создал обстановку, при которой никакая правильная церковная жизнь вообще не могла иметь место.

 
5

Католическое духовенство в России, по-видимому, было уверено, что при своих средствах, дисциплине и поддержке Рима оно извлечет все выгоды из октябрьской революции и обезвредит все вредное для католичества в большевицком законодательстве.

Лояльность католического духовенства к советской власти могла казаться заслуживающей внимания, ибо в отношении католического духовенства русская власть вообще не была властью национальной, исторически связанной с церковью, как это имело место в отношении православного духовенства. Советское правительство некоторое время весьма снисходительно смотрело на деятельность католического духовенства, полагая, что своим наступлением на Православную Церковь оно ослабит оппозицию Православной Церкви к советскому правительству.

«Московский процесс» является одной из величайших глупостей петербургского сатрапа Зиновьева, создавшего советскому правительству большие осложнения в среде весьма расположенного в это время к советскому правительству католического духовенства.

С другой стороны, арх. Цепляк, а главным образом прелат К.Буткевич, люди в стиле традиционного польского клира в России, создали без всякого видимого основания весьма большие осложнения для пап­ского престола. Во время самого процесса было получено разрешение папы на принятие условий советского декрета об аренде церковных зданий и храмов для нужд культа, по каковому вопросу и возникло главное осложнение.

Радость, с которой русские католики встретили большевицкую революцию, окончилась катастрофой. Была разгромлена не только Православная Церковь, но и католическая вместе с «восточным обрядом», и экзарх Л.Федоров умер 7 марта 1935 года в ссылке в Вятке.

«Через год после учреждения Всероссийского экзархата, во главе с экзархом, протопресвитером Леонидом Федоровым, — рассказывает русский католик, князь Петр Волконский, — прибыл в Петроград настоятель православного прихода села Богдановки Старобельского уезда Харьковской губернии иеромонах Потапий Емельянов и явился к экзарху с прошением принять его и всех его прихожан в общение с Апостолическим престолом. К прошению был приложен приговор сельского схода, собрания всех домохозяев села с восемью тысячами подписей мужчин-домохозяев, приговор постановлял принять унию и уполномочить настоятеля о. Потапия совершить этот акт от их лица у всероссийского экзарха».

Из дальнейшего рассказа об этом замечательном происшествии мы узнаем, что о. Потапий родился в 1889 году в Уфимской губернии в крестьянской старообрядческой семье беспоповского толка, от отца начетчика Емельянова. Уфимский епископ Антоний Храповицкий все семейство обратил в Православие, а мальчика Петра взял с собою при переводе на Волынь в Почаевскую лавру в качестве послушника. Там же он был пострижен в монахи и засим был отдан на устроенные в Житомире пастырские курсы. 22 лет он был рукоположен во священники.

В 1916 году архиепископ Антоний забрал его с собой в Харьков и сделал настоятелем единоверческого прихода, а засим он после революции был послан в единоверческий приход в село Богдановку. В этой части рассказ князя П.Волконского вполне совпадает с рассказом В.Заикина, молодого украинского ученого, бывшего делопроизводителем Епархиального совета в Харькове.

П.Волконский рисует о. Потапия монахом-самоучкой, посвятившим себя изучению патрологии и убедившимся в правде и превосходстве католичества. Он изображается замечательным проповедником русского католичества, увлекшим за собою почти 50 000 коренного православного населения и при этом в области, сохранившей истинную религиозность. Факт действительно потрясающий и открывающий широчайшие перспективы перед русским католицизмом в народной среде.

В.Заикин, который лично знал о. Потапия, изображает его полуграмотным монахом с большими претензиями. Переходом в католичество он желал ликвидировать свои недоразумения с церковной властью, а «свою проповедь унии» соединил с демагогической социальной пропагандой: «Земля — народу, помещичье добро — крестьянам», фактически поощряя и подстрекая крестьян к самочинному разделу земли и грабежу имений. Такая «проповедь» имела успех: униатским лозунгам Потапия крестьяне, конечно, значения не придавали, о католичестве и унии никакого понятия они, конечно, не имели, а все богослужение и все обряды оставались те же; зато открывалась возможность со спокойной совестью, с благословения «батюшки», не только завладеть помещичьей землей, но и расхитить помещичье имение. И действительно, богдановские крестьяне переходили в потапиевскую унию».

Особенного успеха Потапий достиг после прихода немцев на Украину весной 1918 года, ввиду порядков, установленных немцами, «проповедь» Потапия обратила на себя внимание и украинского правительства, и немецкого командования. Потапий пострадал. Он даже возвратился в Православие, но засим опять стал на путь авантюр и неодно­кратно подвергался арестам со всеми последствиями.

Всю эту довольно обычную в эпоху безвременья историю П.Волконский изображает подвигом новонародившегося миссионера. Надо заметить, что в таком роде весьма успешно действовали и действуют некоторые миссионеры «восточного обряда» и в Польше, соблазняя крестьян материальными выгодами.

«Этот случай в селе Богдановке — воссоединение со Вселенской Церковью 50 000 русских — показывает нам, — заканчивает свой рассказ П.Волконский, — что может сделать один православный священник, когда он, кость от кости и плоть от плоти своего народа, проникается вселенскою истиною».

Этот рассказ, помещенный, между прочим, и в «Возрождении», произвел впечатление на эмиграцию.

Вся же история, по словам В.Заикина, окончилась тем, что большевики освободили Потапия из тюрьмы как арестованного за пропаганду в пользу советской власти. Этим и завершился первый и единственный случай пропаганды русского католицизма среди народа[24].

Такова в общих чертах история русского католичества, или «восточного обряда», в России.

Большевики похоронили все надежды.

«Вся работа, которая так много обещала, говоря по-человечески, — замечает Д.Колпинский, — разрушена».

Однако «не следует, по словам автора, «впадать в пессимизм: зерно все же было брошено в землю и где-то втайне созревает»[25].

Рим на дело смотрит трезвее, без сентиментальности.
 
 

Глава четвертая

На рубеже России

 
1

В мае 1918 года в качестве апостолического визитатора прибыл в Варшаву шестидесятилетний Ахилл Ратти.

Ахилл Ратти не принадлежал к политической группе курии. Это был ученый-библиофил, долгое время работавший в Милане, в знаменитой Амвросиановской библиотеке. Он был ее префектом.

«Имея дело с большим количеством русских книг, он должен был предпринять изучение русского языка»[1].

Русский язык он, по-видимому, знал только теоретически, по крайней мере нам неизвестны случаи пользования им русским языком в разговоре.

Засим он работал в Ватиканской библиотеке и был ее префектом.
Любовь к книгам сопровождалась любовью к альпинизму.

Это был человек, стоявший вне повседневных политических интересов Ватикана, доброжелательный ученый, политическим способностям которого курия не очень доверяла просто потому, что их не знала.

«В поисках кандидата в апостолические визитаторы в Польшу, — замечает иезуит Белов, — не находя лица, знающего польский язык, Бенедикт XV остановил свое внимание на А.Ратти, как “немного знающим русский язык”»[2].

По этому поводу Пий XI мог однажды сказать с улыбкой: «Русский язык помог нам стать папой»[3].

Для Бенедикта XV А.Ратти был, по-видимому, также величиной неизвестной.

«Мы знаем, как он обращается с книгами, но еще не знаем, как он будет обращаться с людьми», — будто бы заметил Бенедикт XV при его назначении.

Ватикан в это время был весьма озабочен. Приближалось окончание войны, победа склонялась на сторону союзных держав, в отношении которых Рим допустил много ошибок.

Русская революция ставила на очередь русский вопрос. Захват власти большевиками впервые за всю многовековую русскую историю ставил Ватикан в сношения с таким русским правительством, для которого Православная Церковь не только не представляла никакой ценности, но являлась враждебной.

Этого никто предвидеть не мог, и к этому Рим не был подготовлен. Вопрос сразу же был поставлен весьма ясно — наступило время обратить Россию в католичество или, во всяком случае, поставить ее в зависимость от курии. Но как это сделать? Весь опыт и вся рутина ватиканских канцелярий оказалась совершенно бесполезной, и началась та импровизация в русском вопросе, которая привела Рим к поражению со стороны большевиков и лишила его возможности быть действительной силой в борьбе с коммунизмом.

Это происходило в отсутствие А.Ратти, и он только издали наблюдал события.

«В конце июля 1918 года его права визитатора были распространены на Россию, где ему была дана миссия изучить созданное революцией новое положение религии»[4].

А.Ратти был человеком искренним, и на него большевицкая революция произвела сильное впечатление. Кажется, что он сразу почувствовал, что эта катастрофа христианства отразится не только на России.

Он просит у Бенедикта XV разрешения ехать в Россию и пишет ему с некоторой экзальтацией:

«Я думаю, что для того, чтобы спасти эту обширную страну, нужна не только молитва, но нечто большее, нужна кровь, кровь католических священников, и не только местных, но также пришедших из Рима»[5].

Ватикан на дело смотрел более трезво, и вместо разрешения поездки в Россию А.Ратти получил назначение нунцием в Варшаву.

Какие были даны инструкции нунцию, мы узнаем лет через сто. Можно только думать, что его внимание было обращено на Польшу как на страну, где уже однажды был сделан, правда неудачный, опыт подготовления мер для обращения в католичество России.

«Варшава, ставшая передовым бастионом Римской церкви, была для него великолепным наблюдательным пунктом, где на его глазах сталкивались западные и восточные течения в это катастрофическое время»[6].

В этом наблюдении помогало и истолковывало смысл событий католическое духовенство в Польше. Заслуги его перед польским народом велики. Оно умело бороться, страдать и ждать. Но велики и прегрешения его пред народом и прежде всего его нетерпимость, пренебрежение и высокомерие к православному и благочестивому соседу — России.

В польском кризисе XVIII века, который окончился утратой самостоятельности, одной из главных действующих сил было духовенство, которое вместе со шляхтой со времен Сигизмунда III, верного сына католической церкви и воспитанника иезуитов, поставило своей задачею борьбу с Православием. Этим была вызвана Москва на защиту своих единоверцев, и спор был решен в конце концов в пользу России. В утрате своей независимости виновата Польша, и никто другой.

Между тем не только до освобождения, но и после восстановления независимого государства польский народ и общество воспитываются в ложных взглядах о каком-то особом призвании Польши в Европе, и что это особое призвание возлагает на Европу обязанность охранять Польшу. Эти нездоровые взгляды с особой силой поддерживаются духовенством, и укрепляется дурного тона клерикализм, мешающий здоровому развитию Польши. Польша — государство разноплеменное и разноверное, и залог ее развития — в мирном сожительстве этих различных национальностей.

Ко времени появления А.Ратти католическое духовенство успело уже вполне распорядиться на землях русской Польши.

5 августа 1915 г. в Варшаву вступили немецкие войска. Вскоре германская и австрийская армия заняла все Царство Польское, то есть десять Привислянских губерний. Польское население встречало немцев, как врагов. Оно еще не забыло ужасов Калиша в начале войны. При наступлении немцев ушла не только русская администрация, но и православное духовенство, за немногими исключениями. Была эвакуирована и часть населения.

Польские легионы под начальством Пилсудского в составе австрийской армии в русской Польше встретили враждебное отношение. B ноябре 1914 года, при занятии русскими войсками Львова, ответственные польские политические деятели во главе со Станиславом Грабским, позднее министром в Польше, осудили легионы и обратились с призывом о их роспуске.

Немцы, занимая Варшаву, не допустили вступления легионов. Вообще, будущее Польши не было еще ясно, и этим определялась политика немцев.

Мало того, при оккупации не была сохранена целость Царства Польского, и оно было разделено на две части: на большую — оккупированную немцами, с генерал-губернатором Безелером в Варшаве (с 4 сентября 1915 года) и меньшую — оккупированную австрийцами с генерал-губернатором Диллеромом в Люблине (с 1 октября 1915 года)[7].

Католическое духовенство встретило немцев как своих друзей и сразу же проявило необычайную враждебную активность в отношении беззащитного Православия.

То, что происходило в начале войны, больше не повторялось. При первом занятии города Келец местный римо-католический епископ со всей энергией протестовал против обращения православного собора в конюшни. Он был впоследствии награжден орденом св. Станислава первой степени, причем ленту и звезду передал ему лично помощник варшавского генерал-губернатора Д.Н. Любимов[8].

Через 18 лет, на глазах и по требованию того же епископа, тот же православный собор был разнесен по кирпичам.

На территории своей оккупации немцы не допускали насилий над православными и не позволяли по общему правилу захватывать и обращать в костелы православные храмы. Как могли, они сохраняли церковное достояние от расхищения. Благодаря этому удалось многое сохранить в Варшаве и почти все в Лодзи. Православный собор в Варшаве был обращен в гарнизонный костел, с него сняты были кресты и металлическая облицовка крыши на военные надобности, но ключи хранились у немецкого коменданта, и имущество, которое не было вывезено, оставалось в сохранности до самого ухода немцев.

Совсем иное наблюдалось на территории австрийской оккупации. Они отдали на поток и разграбление католическому духовенству достояние православного народа. На всей территории многострадальных Холмщины и Подляшья началась ликвидация Православия. Были за­хвачены храмы, никогда не бывшие католическими и даже построенные перед самой войной. Захвачен собор в Холме, в Люблине и в других местах. Немедленно после ухода немцев, 16 декабря 1918 г., правительство И.Пилсудского издало декрет, по которому забрало в государственное управление около 20 000 гектаров церковной земли с постройками и угодьями.

В 1939 году все это имущество обращено в собственность казны.

В общем, из 383 бывших до войны храмов к концу 1918 года было закрыто 111, разрушено 59 и обращено в костелы 150. Православным удалось сохранить только 63 храма.

В 1938 году разрушены все закрытые храмы, часть открытых и построенных за время с 1920 года — всего около 200 храмов.

Несмотря на захват храмов и имущества Православной Церкви, католическое духовенство встретилось с неожиданным явлением. Русской власти больше нет, и, казалось, Православие потеряло всякую опору, а между тем население оставалось православным. Не было никаких препятствий населению возвратиться в унию, но оно не возвращалось.

Словом, на территории Холмщины и Подляшья находилось 200 тысяч православных людей, и они не собирались менять веру. Наоборот, просили об открытии церквей и о присылке священников.

В такой обстановке прибыл в Варшаву накануне праздника Тела Господня апостолический визитатор А.Ратти. Он принял участие в процессии, которая в Варшаве привлекает массу народа. Это не могло не произвести на него впечатления. Он сразу же выявил свое знание церковных дел Польши.

Весьма интересен рассказ бывшего министра А.Пониковского о первых шагах А.Ратти, который тогда проживал у Варшавского архиепископа А.Каковского.

«Архиепископ рассказал мне, — повествует А.Пониковский, — что был весьма смущен, когда в первые моменты после появления у него кс. А.Ратти апостолический визитатор спросил архиепископа, был ли он в Пратулине. Архиепископ ответил ему: “Как вам известно, я родом из Плоцка и никогда не был на Подляшье”. Признаюсь, что в первый момент я не мог дать себе отчета, о каком Пратулине спрашивает кс. А.Ратти, засим я быстро сообразил, что идет речь о Пратулине, месте страданий униатов. Как происходящего из Седлеца, это вас больше заинтересует.

При этом случае апостолический визитатор рассказал архиепископу, что он еще мальчиком прочитал книжку о польских мучениках в Подляшье. Итальянская книжка говорила об «обращении униатов в 70-х годах прошлого века“. Книжка на мальчика произвела громадное впечатление. Молодой Ратти сказал себе, что он должен когда-то быть в Польше, увидеть места мученичества и узнать людей, по характеру похожих на первых христиан. Поэтому апостолический визитатор спрашивал архиепископа о Пратулине. В памяти его навсегда остались мученичества униатов и ряд исторических местностей, и прежде всего Пратулин, где униаты отдавали жизнь за веру»[9].

В октябре 1918 года Регентский совет объявил независимость Польши. Немецкие и австрийские войска ушли, а из Магдебурга прибыл И.Пилсудский, враг России.

11 ноября 1918 года — это дата, с которой начинается история возрожденной Польши.

На праздник Троицы 1919 г. «апостолический визитатор посетил Унию, — рассказывает тот же А.Пониковский, — с благоговением осматривал исторические места и благословил немногих живущих еще людей, на телах которых были следы мученичества 70-х годов».

Как ни старались скрыть от А.Ратти то обстоятельство, что в этих местах, несмотря на все, сохранилось Православие, он не мог не видеть, проезжая полями, православных храмов и православных людей. Внешнего различия не было никакого. Тот же народ, так же одетый и сожженный солнцем, ведет одинаковую трудовую земледельческую жизнь, несмотря на разницу религий. У православных и католиков одинаково золотятся поля рожью, и над теми и другими жаворонки поют свои песни.

Впервые за свою долгую жизнь А.Ратти увидал православный народ, и при этом на польской земле. Что он мог думать, созерцая «схизму» не как отвлеченное измышление самолюбивых греков, а как нечто, облеченное реальной и живой плотью Православия? И, может быть, взволнованный взор А.Ратти охватывал православный Восток, лежащий недалеко за горизонтом и раскинувшийся на широких просторах, этот бескрайный мир, загадочный и такой упорный в своих верованиях.

Об этом посещении рассказывает и о. Ян Урбан.

«Вспоминаю праздник св. Троицы 1919 года в Янове на Подляшье». Там восстанавливалась епархия. «На это торжество прибыл также визитатор Ратти и хорошо знал, что приходит на землю, орошенную кровью исповедников “восточного обряда”, пролитой в защиту Унии... Визитатор знал об этом из монографии кс. Прушковского, которую имел с собой... Можно догадаться, какие чувства наполняли сердце А.Ратти, когда после пламенной проповеди нового подляшского епископа Пшездецкого на тему об этих преследованиях униатов уделил собравшемуся народу благословение от имени св. Отца. B какой славе должна была стать перед его душой эта трагедия и эта восточная униатская церковь, которая воспитала таких мучеников.

На обратном пути из Янова в Варшаву я имел счастье сопровождать апостолического визитатора. На основании обрывков разговора о старой унии и ее преследовании, которые сохранились в моей памяти, о миссии среди униатов, — будет позволено мне высказать убеждение, что, если когда-либо “воспламенился” А.Ратти к делу Унии, то именно тогда, во время пребывания на Подляшье»[10].

6 июня 1919 года А.Ратти назначается первым нунцием в Польше после векового перерыва и возводится в сан епископа.

После хиротонии, которую совершает арх. А.Каковский, впоследствии кардинал, 28 октября 1919 года в соборе св. Яна в Варшаве, на торжественном обеде А.Ратти, между прочим, сказал:

«Да будет забвенна десница моя, если я забуду тебя, Польша»[11] (псалом 136).

Так завязывались отношения между будущим папой Пием XI и католическим духовенством в Польше. Из этих отношений обе стороны извлекли все, что можно было извлечь.

 
2

Для Польши начались дни испытаний. Вызванная И.Пилсудским советско-польская война в связи с походом на Киев, чуть не закончилась катастрофой для поляков. Большевики были у ворот Варшавы, и Польшу спасло «чудо над Вислой». Значительную помощь оказали и французские генералы.

Нунций не желал покинуть Варшаву. Он решил встретить большевиков, истинное лицо которых еще ему не было вполне ясно.

Россия потеряла часть Волынской и Минской губерний и около 4миллионов православного населения. В пределы Польши снова вернулась часть тех русских областей, на которые свои права заявлял еще Иван III. Эти области Польша считает своим «жизненным простором».

Православный вопрос принял совсем иное очертание. Между Польшей и Россией оказалась довольно широкая полоса сплошного русского православного населения, и нетрудно было Риму учесть выгоду этого положения. Рим получил территорию и население, где мог производить новые опыты воздействия на православный русский народ.

А.Ратти встретился с Россией, куда он предназначался, в Польше.

«Он приобрел, по его собственным словам, непосредственный широкий опыт в познании дел и лиц Востока, переходя и проходя в течение трех долгих лет вдоль границы восточного мира, и в особенности мира славянского»[12].

Едва ли это справедливо. Настоящего опыта он не приобрел. Он утвердился в господствующем в Риме взгляде на православную Россию как на объект католического воздействия, который делает такой бесплодной политику Рима в русском вопросе.

Можно сказать, что, проявляя интерес к русским делам и имея полную возможность непосредственно познакомиться с Православием в Польше, А.Ратти этого не сделал. Больше того, он не почувствовал ни духа Православия, ни его внутренней силы, ни его огромной способности к сопротивлению.

Из Польши А.Ратти увез, в виде исторической истины, глубокое историческое заблуждение, что душой русского человека можно овладеть при помощи «восточного обряда» и ему подобных выдумок римских бюрократов.

Сознание А.Ратти в отношении Православия и Востока было отравлено в Польше на всю его жизнь.

Одновременно с подписанием Рижского договора (18 марта 1921 года) Законодательным сеймом Польской республики утверждена конституция (17 марта 1921 года).

Вокруг этой конституции, в особенности в связи с вопросом положения католической церкви, велась напряженная борьба между силами польского клерикализма, облеченного в национальные формы, и началами современного государства, равного в правах и обязанностях для всех граждан. Победил национализм и клерикализм. Речь Посполитая, в которой поляки и католики составляют только 60%, была построена как государство национально-польское.

«Римско-католическое вероисповедание, — говорит конституция, — будучи вероисповеданием преобладающей части населения, занимает в государстве первенствующее положение среди иных равноправных исповеданий» (статья 114).

Это преимущество чести практически было понято в том смысле, что католическая религия господствующая. Теперь в этом никто не сомневается.

«Римско-католическая церковь управляется по своим собственный законам», и каноническое ее право стало обязательным для государства.

«Церкви религиозных меньшинств», в том числе и Православная, говорит ст. 115, «управляются по их собственным законам», однако законы эти не должны «содержать каких-либо постановлений, противных государственному закону».

Иными словами, Кормчую книгу нужно рассмотреть с точки зрения ее соответствия польскому законодательству, и тогда «государство не откажет в признании» этих церковных законов.

Что это должно было означать — показало будущее. Польское правительство, основываясь на этой статье, признало такие «собственные законы» Православной Церкви, которые передали все управление церкви в руки правительства.

С апостолическим престолом Польша должна была заключить конкордат, отношение же государства к церквам меньшинства, в том числе и к Православной, будет установлено, говорит Конституция, «в законодательном порядке по соглашению с их законными представителями». Соглашение это выразилось в том, что Православная Церковь должна была принять все то, что ей предложило правительство[13].

Какую долю участия в эту конституционную работу внес апостолический визитатор, мы не знаем, но победу Рим одержал полную, и А.Ратти в Польше нечего было больше делать.

Осенью 1921 г. А.Ратти покинул Польшу, назначенный архиепископом Милана и возведенный в сан кардинала.

Некогда сказанные им слова, что русский язык помог ему стать папой, можно расширить в том смысле, что большую ему помощь оказало пребывание в Польше. О нем стали говорить как о кандидате на папский престол.

В числе разных приятных воспоминаний А.Ратти увозил из Польши убеждение, что польское духовенство знает русский вопрос и что в этом вопросе на него можно опереться.

Бенедикт XV был тяжко болен. K концу его недолгого понтификата иезуиты могли считать свои позиции прочно закрепленными. В центре стоял русский вопрос. Вначале он не представлял особых затруднений. Временное правительство, после некоторого сопротивления, легализировало «восточный обряд», и в 1921 году экзархом с правами епископа этого обряда был утвержден Леонид Федоров.

Католики «восточного обряда» в России получили законную организацию. Рим мог считать себя удовлетворенным и за 1792–1794, и за 1839, и за 1875 годы. Уния, ликвидированная при Екатерине II, Николае I и Александре II, победоносно возвратилась в Россию и угрожает всей ее территории.

Мало того, Православная Церковь на Святой Руси оказалась гонимой. Для Рима было ясно, что это явление всемирно-исторического значения. Но, вообще говоря, смысл этого явления Рим не понял, ибо вообразил, что это начало свободного завоевания России католичеством.

Обращение России в католичество... Напрасная мечта — думаем мы. Как знать — говорит Рим.

У курии большой опыт сношений с Россией. У нее прекрасно сохраняются архивы. Достали старые акты времен Флорентийской унии, Софии Палеолог, Ивана Грозного, Смутного времени, Петра Великого и новых времен и пришли к выводу, что нужно еще раз попробовать договориться с Москвой.

Нашлись живые люди, такие как М. д’Эрбиньи, молодой, блестящий, самоуверенный, будущий чрезвычайный посол курии к Советам.

Что такое большевизм — Рим узнал позднее.

Пока казалось, что с большевиками договориться легче, чем с царским правительством!

Из России шли довольно утешительные вести. Конечно, есть затруднения, и большие, и их не стоит скрывать, но не с такими затруднениями приходилось бороться Риму.

Католичество интернационально, и это должны понять большевики. Борьбу большевиков с Православием необходимо отделить от борьбы с религией. Первая понятна с политической точки зрения, вторая — бессмысленна.

Борьба с Православием для большевиков есть борьба с русской национальной идеей, а так как католицизм никакой связи с русской национальной идеей не имеет, то надлежало, показав большевикам политическую благонадежность католицизма, создать соблазнительную мысль утверждения вненационального католицизма как средства охранения народа от политической реставрации.

Это весьма странно, но не менее странно и то, что у таких выдающихся людей, как бывшего митрополита католических церквей в России барона Роппа и его заместителя архиепископа Цепляка создалось убеждение, что католическая церковь именно при большевиках может получить в России полную свободу.

Многое, что выявилось впоследствии, было еще в тайне. Многое останется в тайне навсегда.

Весной 1922 года Ватикан отправил миссию под руководством священника из Америки, Др. Вальха, для оказания помощи голодающим.

Тогда же проходила знаменитая Генуэзская конференция, и кардинал Гаспари вступил с Чичериным в переговоры по церковным делам. Весьма дипломатично были смешаны вопросы и православные, и католические, говорили вообще о гарантиях религиозной свободы, но все понимали, что дело касается католической церкви в России.

Во время завтрака на королевской яхте в Генуе архиепископ Генуэзский оказался рядом с Чичериным. На вопрос о свободе католической церкви в России Чичерин ответил, что она пользуется не меньшей свободой, чем в Америке. Это было похоже на то, о чем еще недавно доносили из России католические епископы.

Разговор между Чичериным и архиепископом носил самый изысканный характер, засим они чокнулись и выпили за здоровье друг друга.

Говорили еще о красной розе, которую архиепископ преподнес Чичерину, но вопрос этот остался невыясненным.

Перед этим, в связи с посылаемой в Россию миссией, монсиньор Пизардо, заместитель Гаспари, посетил Чичерина в С. Маргерит.

Как будто для Рима все складывалось наилучшим образом. Однако тактика католического духовенства, которая приносила свои плоды во время царского правительства, оказалась совершенно негодной при советской власти.

Как бы то ни было, Рим пытался осуществить какие-то проекты соглашения с Советами. Деятельность эта до известной степени становилась известной, и в этом чувствовалась угроза положению Православной Церкви в России.

Все это вместе взятое в минуту катастрофы и гонения на Православную Церковь производило такое впечатление, что пользующийся европейским авторитетом, ныне покойный, заслуженный профессор Н.Н.Глубоковский, заявил, что «Рим кружится, как изголодавшийся волк, и готов пожрать, как свою добычу, погибающее Православие».

Любезности курии к большевикам с особой силой выделяются на фоне хотя бы того Послания, которое Русский Всезаграничный Церковный Собор отправил Генуэзской конференции и в котором, между прочим, писал:

«Народы Европы! Народы мира! Пожалейте наш добрый, открытый, благородный по сердцу народ русский, попавший в руки мировых злодеев! Не поддерживайте их, не укрепляйте их против ваших детей и внуков! А лучше помогите честным русским гражданам. Дайте им в руки оружие, дайте им своих добровольцев и помогите изгнать большевизм — этот культ убийства, грабежа и богохульства из России и всего мира».

С большим политическим предвидением послание заканчивается такими словами:

«Если поможете восстановиться исторической России, то скоро исчезнут те, пока неразрешимые, политические и экономические затруднения, которые по всему миру сделали жизнь столь тяжелой; тогда только возвратится на землю желанный для всех людей мир (Ефес. 8, 13)»[14].

 
3

Таков был план соглашения. Но был еще и другой план.

Трудно сказать, думал ли Игнатий Лойола о России и знал ли он вообще что-либо об этой стране, когда в 1540 году организовывал Общество Иисуса, но уже в марте 1582 года, т.е. через 42 года, блестящий политик своего времени, иезуит А.Поссевин вел богословско-политический диспут в Москве с Иваном Грозным и соблазнял его выгодами подчинения папе.

А.Поссевин содействовал примирению Ивана Грозного со Стефаном Баторием и окончанию несчастной Ливонской войны. Он был принят любезно в Москве.

На все богословские аргументы, сам неплохой богослов, Иван Грозный возражал: «Антоний. Нам с вами не сойдется; вера наша, вера Христианская из давних лет была себе, а Римская церковь была себе... Нам мимо своея истинныя христианския ни которыя веры хотети нечего, ни учения ни которого мимо истинныя христианския своея веры не требуем... А мы веру истинную христианскую веруем и с нашею христианскою Римская вера во многом не сойдется. Да только мы о том говорить не хотим для супротивных слов, что вам будут за досаду наши речи, и мы для того и говорити не хотим, чтобы розни меж нас с папою за то и гневу не было, и любовь бы наша, что почалась меж папы Григория и нами тем не порвалась; и ты, Антоний, о том перестани».

Но Антоний перестать не мог, и Иван Грозный ему весьма твердо заявил: «А что папу называешь, что он наместник верховного Апостола Петра, а Петр Апостол в Христово место; и Апостол Петр так не делал, как папу на столе носят и целуют в ногу, и то есть гордостная, а не святительская; а Апостол Петр на коне не ездил и на столе его не носили, а ходил пеш и бос».

Не помогли и соблазны.

«А коли будет вера одна, — говорил А.Поссевин, — то и церковь одна Греческая с Римскою совокуплена будет вместе. А ты, Великий Государь, будешь с папою и с Цесарем и все государи в любви и соединении; и Ты, Великий Государь, не токмо будешь на прародительской вотчине на Киеве, но и в царствующем граде (в Константинополе) Государем будешь; а Папа и Цесарь, и все государи великие о том будут стараться».

Потерпев неуспех в Москве, А.Поссевин писал 5 ноября 1582 года папе Григорию VIII:

«Поелику вера Московского государства прежде всего зависела несколько от той части России, которая ныне под державою Польского короля, ибо и не очень давно Московские епископы поставляемы были митрополитом Киевским (город, королевской России принадлежащий): то весьма бы способствовал к обращению московского народа, если бы епископы или владыки королевской оной России присоединились к католической церкви»[15].

Вот когда еще намечался путь Рима в Россию через Польшу.

«Увидав совершенную невозможность убедить, заговорить или обольстить Москву, — замечает Ю.Ф. Самарин, — Поссевин присоветовал папе круто повернуть атаку от центра к окружности и направить главные батареи не на Москву, а на Вильно и Киев, употребив в дело ad mijorem Dei gloriam (к вящей славе Божией — Ред.) материальную силу и государственное владычество Польши. Один этот совет и план кампании, составленный Поссевиным, для отклонения Юго-Западной России от естественного ее тяготения к Москве и Византии, для систематического подкупа высшего православного духовенства и для введения латинства, не касаясь на первых порах обрядовой стороны Православия, — этот совет и этот план по широте и смелости замысла, по необыкновенной дальновидности и по истинно сатанинской злонамеренности в выборе средств ставит Поссевина наряду с первоклассными политиками XVI и XVII веков и нас, русских, заставляет отнести его к числу самых заклятых врагов России, наиболее ей повредивших»[16].

Со времени А.Поссевина иезуиты больше не отрывали своего взора от России. Своей главной и, можно сказать, единственной задачей они поставили подчинение этой огромной страны и народа Риму.

Нужно сказать, что иезуиты с первых шагов поняли невозможность вести пропаганду на Востоке без сохранения «восточного обряда». Борьба за этот обряд внутри католической церкви — одна из поучительных страниц церковной истории Запада.

В 1546 году И.Лойола был занят организацией миссии в Эфиопию в целях «отыскания для католичества этой древней церкви, зараженной ересью александрийских якобитов». Миссия была организована только в 1556 году, в год смерти И.Лойолы.

«Экспедиция в Эфиопию впервые поставила перед апостольской работой Ордена вопрос обряда. Из 12 участников миссии в Эфиопию трое по указанию св. Престола должны были принять епископский сан, а один из них, о. Баррето, был назначен патриархом, и, несмотря на это, все они сохранили латинский обряд. Это совпадало с канонически-богословскими взглядами того времени, и никто не допускал, в особенности после декретов Иннокентия IV и Пия V, чтобы латинский миссионер мог изменить свой обряд на восточный».

B Эфиопии выяснилось, что латинский обряд не мог быть применен. Начальник миссии Баррето это предвидел и указывал еще Лойоле, что «было бы глупостью уничтожать столь древнее христианство». Он требовал, чтобы Рим разрешил вопрос обряда. Рим этого вопроса не разрешил, «восточного обряда» не признал, и дело в Эфиопии окончилось катастрофой и кровавыми преследованиями.

Вскоре возникли осложнения в Польше в связи с развитием протестантизма. На Тридентском Соборе этот вопрос поднял известный кардинал Гозий.

«Он видел, что защита католицизма должна была быть разделена на два фронта: протестантский, с одной стороны, и православный — с другой. Быстрое подчинение протестантизму Руси (Западной) может неожиданно привести к объединению двух противников в очень грозную для церкви силу».

Вот почему Гозий считал необходимым прежде всего объединить католицизм с Православием, этим пресечь наступление ереси на польском востоке, а засим общим фронтом стать на борьбу с протестантизмом, идущим с Запада. Дело это должно было быть возложено на иезуитов. Снова возникал вопрос о «восточном обряде». Хотя Поссевин и Скарга относились к «восточному обряду» без всякого расположения, так как для них идеалом было «единство во всем», тем не менее Поссевин в 1583 году обратился в Рим. Рим отнесся весьма скептически к этому вопросу, «не желая приложить руку к делу, о котором потом можно было бы жалеть».

Брестская уния сохранила «восточный обряд», тем не менее она требовала помощи со стороны монашеских орденов, и В.Рутский, будущий униатский митрополит, около 1600 года поднял этот вопрос в Риме. Рим как будто согласился и в 1625 году послал ему несколько кармелитов, которым было позволено принять «восточный обряд». «Однако, история не оставила никаких следов исполнения этого важного распоряжения».

«На новый призыв из Руси (Западной), — говорит исследователь этого вопроса кс. С.Лаский, — о восточных иезуитах нам придется ждать еще целый век».

Немного ранее, а именно в 1609 году, вопрос «восточного обряда» возник у миссионеров, работавших среди греков. Миссионеры эти ставили задачу широкой организации унии на всем Востоке, а для этого требуется «восточный обряд». Снова обратились в Рим, и вопросом этим занялся знаток Востока, кардинал Беллярмин. Несмотря на все расположения курии, к «восточному обряду» он отнесся отрицательно. Он нашел, что доводы в пользу обряда недостаточны, «чтобы рисковать столь деликатной и до сих пор небывалой импрезой».

«Дело обряда, поэтому, снова утихло на многие десятки лет». Однако иезуиты не сдавались.

Николай Пападополи, профессор академии в Падуе и ученик иезуитов, обратился к папе Клименту XI, своему другу, с длинным меморандумом, в котором, между прочим, писал, что «католическое движение среди православных греков так долго будет бесплодным, пока туда не будут посланы отцы Общества Иисуса, но греческого обряда».

В 1696 году, в связи с заключением Ардельской унии православными румынами, кардинал Колония желал, чтобы иезуиты приняли румынский обряд, т.е. восточный, пока не будет образован клир «восточного обряда». Конгрегация рассмотрела вопрос и, несмотря на сочувствие папы, отказала. Папа подчинился.

Кардинал Колонич получил бреве, восхваляющее его ревность, которая, однако, должна искать иных средств для осуществления унийных планов, чем принятие иезуитами «восточного обряда».

Затем происходили разные события, орден был ликвидирован, снова восстановлен, а вопрос обряда не двигался с места. В виде некоторого снисхождения на протяжении XVIII века некоторым маронитам и халдеям, которые, вступив в орден иезуитов, перешли из восточного в латинский обряд, было разрешено возвратиться в «восточный обряд».

Засим этим вопросом занялись русские иезуиты: князь Гагарин, вступивший в орден в 1843 году, затем Иван Мартынов (в 1845) и Евгений Балабин, все люди хорошего общества, а князь Гагарин — даже Рюрикович.

При наличности иезуитов «восточного обряда», по мнению князя Гагарина, можно рассчитывать на широкое поле деятельности в Галиции среди русин, в Боснии, Болгарии и даже в некоторых местах России. В 1861 году возник у него вопрос об организации миссии «восточного обряда» в Иерусалиме для русских православных паломников. Засим он и Мартынов оказались в Константинополе и, ввиду церковных недоразумений между Болгарией и Вселенским Патриархом, опять возбудили вопрос о «восточном обряде» в целях подчинения болгар. Гагарин ставил вопрос очень широко:

«Мы находимся у порога великого кризиса, который, наверно, отворит нам двери в Россию, но ни в России, ни в Австрии мы не сможем сорганизовать церковной группы восточных славян, переходящих в унию, если нам не удастся сделать это в современной Болгарии.

Болгарию нельзя удержать, если не будет прочно поставлен восточный обряд, и исключительно важным является то обстоятельство, чтобы в тот момент, когда Россия будет для нас открыта, уже существовала солидно организованная восточная Церковь того самого, что и в России обряда, способная подготовлять для нее апостолов».

Как видим, ничего нового нет. План, который сейчас осуществляется в Польше, есть именно создание «солидно организованной восточной церкви того самого обряда, как в России», но под главенством папы.

Планы Гагарина осуществлены не были. В общем, нужно было ожидать инициативы св. престола, и только тогда будет ясно выявлена «воля Божья».

Дело было внесено на Ватиканский Собор. Доклад представил Мартынов, но Собор не был закончен и «дело восточных иезуитов снова замерло».

Тем не менее Пропаганда разослала запросы монашеским орденам о принятии «восточного обряда». В конце 1870 года были получены ответы от францисканцев, капуцинов, босых кармелитов, доминиканцев, варнабитов, пассионистов, августинцев, лазаристов, асумпсионистов и иезуитов. В общем, все соглашались, но с разными оговорками. С наибольшей осторожностью выразился генерал иезуитов. Он полагал, что, согласно дисциплине восточной церкви, епископы выбираются среди монашеского клира, а принятие иезуитами епископского сана противно традициям и духу ордена. Нахождение двух обрядов внутри одного ордена могло создать несогласие, и во всяком случае это могло бы повлечь за собою изменение правил Общества, что не может быть допущено. С этим согласилась Пропаганда, и дело снова замерло.

В 1884 году этот же вопрос возник в связи с работой иезуитов в Румынии и Галиции и, хотя Лев ХIII отнесся к вопросу благоприятно, но ввиду оппозиции гилицийского духовенства «осуществление проекта снова было отложено и при этом надолго».

Великая война и русская революция все изменили. Иезуиты увидали свои сны наяву. Однако и здесь их ждали разочарования. Уже в 1922 году «ввиду возрастающих предубеждений в отношении Ордена в России экзарх (Федоров) стал опасаться вредных последствий для развития католической миссии в России, переживавшей очень критический период, от перехода иезуитов на восточный обряд. Он советовал им вести свою работу очень скромно и шаг за шагом[17].

В 1923 году иезуиты одержали вековую победу. Епископ Пшездецкий нашел в Риме все готовым, короткий разговор с генералом Ордена Ледоховским — и оказалась налицо восточная ветвь Ордена.

Борьба велась 376 лет, и, хотя в рядах иезуитов не было согласия, дело закончилось в пользу «восточного обряда». Орден пошел дальше, чем это предполагали инициаторы унии. А.Поссевин представлял себе оставление Руси и Москве «восточного обряда» как некоторую уступку, носящую временный характер, которая после укрепления церковного единства окажется ненужной. Скарга мечтал «об единстве во всем».

Создавая «восточный обряд», независимый от Православной Церкви, и переходя в него, иезуиты стремятся создать такое положение, которого не было и до разделения церквей. Они хотят Православную Церковь возглавить папой, считая, что в настоящий момент нет ни Византии, ни России, и стало быть, нет той силы и того авторитета, который мог бы спорить и противопоставлять себя римскому епископу.

 
* * *
 

В начале 1922 года было ясно, что Бенедикт XV неизлечимо болен. Складывалось убеждение, что преемником ему будет А.Ратти. Это понимали и этого желали в Польше.

13 января 1922 года Иосиф Пилсудский наградил кардинала А.Ратти высшим польским орденом Белого Орла.

«В это время, — рассказывает А.Пониковский, — тяжело заболел папа Бенедикт XV. В качестве премьера, а равно министра исповеданий и народного просвещения, немедленно отправляю в Рим представителя правительства, дабы вручить кардиналу Ратти знаки ордена, ибо папа никаких орденов принимать не может и потому нужно спешить. Кто знает, если в случае смерти Бенедикта XV выбор падет на кардинала Ратти, то будет поздно вручать орден не кардиналу, а папе. Кардинал любезно орден принимает, а Начальника государства благодарит за орден уже как папа».

20 февраля 1922 года папа благодарит личным письмом А.Пониковского, в котором, между прочим, пишет:

«С удовольствием принимаем эти отличия, и мы особенно тронуты этим новым доказательством благоприятного расположения, каким И.Пилсудский пожелал нас одарить. Это еще больше усилит нашу привязанность к Польше, которая уже и так дорога нашему сердцу»[18].

6 февраля 1922 года папой был выбран кардинал Ратти, которого, по утверждению А.Пониковского, правильно называли «польским папою».

 
 

Глава пятая

Старые пути и новые средства

 
1

6 февраля 1922 года Ахил Ратти, кардинал, архиепископ Милана, был избран папой и принял имя Пий XI.

Он застал вполне выработанную программу действий в отношении России: соглашение с большевиками и «восточный обряд». Программу эту он принял.

Первое начинание проводил испытанный политик и дипломат статс-секретарь кардинал Гаспари. Здесь все шло по выработанному плану, и, как вообще в делах Римской курии, было немного места для личной инициативы нового папы.

Несколько иначе складывался «восточный обряд». Этого вопроса в прошлом касались Пий IX [1], Лев XIII [2], на энциклику которого Вселенский Патриарх отвечал посланием в августе 1895 года, и Бенедикт XV [3]. Пий XI берет инициативу в свои руки и проявляет особый интерес к восточным делам.

1 декабря 1922 года в консисторской речи он довольно подробно говорит о восточных христианах.

23 декабря того же года в интронизационной энциклике «Ubi arcano Dei» было сказано, что необходимо создать Pax Christi in regno Christi— ибо только одна церковь способна сблизить в чувстве любви все классы, сословия, всех людей и все народы.

«Только церковь способна защитить человеческое достоинство и так улучшить частную и общественную жизнь, чтобы все управлялось и руководствовалось законами Бога».

В ней сделано замечание о соединении церквей[4].

19 июня 1923 года кардинал Гаспари от имени папы хвалит о.Жанена, асумпсиониста, по поводу его книги «Восточные церкви и восточный обряд».

«Рим не одобряет, — пишет Гаспари, — необдуманных латинизаторских стремлений, напротив того, охраняет древние обряды с полным уважением и любовью, поддерживает развитие униатских иерархий, соединяющих в себе обрядовые различия с единством в догматах»[5].

В Польше пришли к выводу, что наступило время действовать.

Подляшская епархия была восстановлена Бенедиктом XV в 1918 году. На торжественном ее открытии в 1919 году присутствовал апостолический визитатор А.Ратти.

Казалось, что восстановление этой епархии само собой должно ликвидировать Православие на Подляшье. Однако этого не произошло, вместе с тем, по словам епископа Пшездецкого, умершего в мае 1939 года, православные, которые просили в 1919–1921 годах и даже в 1922 году о соединении с католической церковью, ни слова не говорили о «восточном обряде» и просто переходили в католичество. Переходили единицы, и этим вопрос не решался.

«С 1923 года начинаются со стороны православных, ищущих соединения, разговоры о “восточном обряде”. Можно было думать, что идет речь о греко-католическом обряде, который существует в Малопольше (Галиции). Быстро, однако, выяснилось, что не хотят они того обряда и просят о том самом обряде, которым пользуются православные, или так называемом восточно-славянском».

Если расшифровать эти слова епископа Пшездецкого, сказанные на Велиградском съезде в 1927 году, и сопоставить с действительностью, то дело представлялось в таком виде. Власти Подляшской епархии, не замечая никакого движения со стороны православных в смысле перехода в католичество, решили восстановить унию, которая была ликвидирована в 1875 году.

«Для объяснения дальнейшего, — говорит епископ, — должно припомнить, что в 1919 году в Восточной Галиции разгорелась борьба между русинами и Польшей, откуда возникли трения между католиками латинского обряда и обряда греко-русинского или греко-католического»[6].

Смысл этого заявления в том, что униатское население Восточной Галиции, во главе с духовенством, с оружием в руках боролось против поляков, которые силой захватили Восточную Галицию. Этот захват впоследствии был санкционирован союзниками, но с этим галичане не примирились и вели в той или иной форме борьбу до последних дней существования Польши.

Поэтому ясно, что восстанавливать унию на Подляшье при посредстве галицийского униатского духовенства было невозможно. Галицийская уния — это орудие украинского национализма, и насаждать этот национализм на Подляшье для епископа-поляка не было никакого смысла. Было решено создать новый, независимый от галицийского, тип унии в виде восточно-славянского, а по существу в форме православно-русского, или, как еще говорили, синодального обряда. С церковной точки зрения это объяснялось тем, что желающие перейти в унию требовали обряда не измененного, подобно галицийскому, и вообще не желали менять православного обряда. Проще говоря, для епископа Пшездецкого было ясно, что если можно рассчитывать на подчинение православного населения папе, то при условии полного сохранения православного обряда в его русской форме.

Таким образом, начало «восточного обряда» заключалось в том, что брался русский православный обряд в его чистом предвоенном виде и папа на него клал свою каноническую печать. В силу этого православные приходы переходили из юрисдикции православного епископа в юрисдикцию епископа католического. Не было никакой унии в смысле соединения, а было поглощение католической церковью «восточного обряда» вместе со всей той «схизмой», которую этот обряд собою осуществлял. Здесь нет никакого соединения православной иерархии с Римом, как это было на соборах Флорентийском и Брестском, вообще ни Православная Церковь, ни православная иерархия во внимание не принимаются. Нет никакого и перехода православных в католичество, ибо нет никакого нового исповедания веры, а две веры — православная и католическая — и два обряда, смешиваясь, но не соединяясь, подчиняются власти Римского епископа.

В основу соединения положен только один догмат Римской церкви, догмат конца XIX века — первосвященства и папской непогрешимости.

«К этому вопросу, — замечает Н.Ф. Степанов (Н.Свитков), — папа Пий XI многократно возвращается, ставя признание своей власти как основное условие для единения Церквей, почти умалчивая о различии других догматов, имеющих значение гораздо высшее».

По словам аббата Кольве, «в римском понятии единство есть поглощение. Прежде всего, ни от кого не требуют отречения, а лишь объяснений; никого не просят подчиниться, а войти в единение. И в этом созданном единении всякая церковь сохраняет собственное лицо». И дальше аббат Кольве соблазняет православных тем, что им оставляется все, им принадлежащее.

«И здесь мы не видим ничего нового, — замечает Н.Ф. Степанов, — лишь только некоторое уточнение: служите литургию, как вам угодно, охраняйте ваш церковный уклад, ваш епископ остается вашим иерархическим начальством, служите на любом языке, употребляйте какие вам более подходят миссионерские средства, организуйте и блюдите ваши церковные финансы, устраивайтесь с вашими гражданскими властями — все это, будто, Ватикан вовсе не интересует; единственное “коренное”, по выражению аббата Кольве, условие: признайте Папу и его непогрешимость». Нет, это новое...

Такая постановка вопроса в его практическом осуществлении была сущей революцией в католической церкви. Но иного выхода не было.

 
2

В настоящее время «восточный обряд» не обладает ни силой, ни значительностью. По данным Восточной конгрегации дело представляется в таком виде:

I. Александрийский обряд: а) копты — униатов более 32 000; б) эфиопы или абиссинцы — около 30 000.

II. Антиохийский обряд: а) маланкарессы или малабарцы в Индии-униатов около 9 000; б) марониты у подножья Ливанской горы в Сирии — около 366 000; в) сирийцы — около 71 000.

III. Армянский обряд: армяне рассеяны в разных местах, в Армянской республике на Кавказе, в Турции, в Сирии, Южной России, в Польше около Львова. Всего униатов до 100 000.

IV. Халдейский обряд: а) малабарцы (отдельно от маланкаресов) в Индии — униатов около 530 000; б) халдейцы в Месопотамии — около 72 000.

V. Византийский обряд: а) болгары — униатов около 6000; б)албанцы в Италии, или итало-греки — униатов около 51 000; в) униаты в Югославии. Хорваты, сербы и русины, всего около 42 000; г) мельхиты в Сирии — около 166 000; д) униаты в Венгрии. Румыны и русины, обрусевшие венгры — 142 000; е) русины (малороссы) в Польше, в Восточной Галиции, в Прикарпатской Руси и эмигрировавшие в Америку, всего около 5 000 000.

К этому надлежит добавить небольшое движение в Албании и так называемую новую унию, или «восточный обряд» в Западной Европе, Польше, Маньчжурии и Китае — около 25 000 человек.

Всего униатов около 8 000 000. Из них большая часть — славяне, причем славяне, за небольшими исключениями, находились в Польше[7].

Считая общее количество православных в 150 миллионов, униаты составят немного больше 5%. Таков результат пятивековых усилий Рима, начиная с Флорентийской унии (1438–1439 гг.). Результат, как видим, небольшой и при этом совершению непрочный*.

Следует отметить, что христиане составляют 37% населения земного шара, 684 миллиона против 1 132 миллионов нехристиан[8], и таким образом пред «всемирным рыболовом», наследником св. Петра, громадное поле деятельности.

Однако Рим устремляется на Православие, сначала греческое, а потом русское, и до сих пор на этом пути терпит только неудачи. Он торжествует только тогда, когда в своих объединительных стремлениях опирается на светскую власть.

Флорентийская уния дала совершенно неожиданный для Рима результат. Она укрепила Православие в Москве, и наследство Византии перешло в твердые московские руки. Униатский митрополит Исидор был изгнан из Москвы, греки себя скомпрометировали, а русская православная иерархия стала национальной.

В ином роде, но приблизительно то же произошло и в Византии.

«Император и большая часть двора стояли за унию, — говорит Пирлинг, — отныне она становилась государственной религией. Но ничего народного не было в том торжестве. Не водворился мир в душах, не сложили оружия враждебные стороны»[9].

Народ еще сохранял в своей памяти насилия крестоносцев в Константинополе. Уния разбила единство народа и не дала помощи извне. Папа и не желал и не мог поднять Европу в защиту Византии. На защиту города Император едва нашел десять тысяч человек. 29 мая 1453 года Константинополь пал и на его стенах нашел смерть последний Император Константин.

Не лучше обстояло дело и с Брестской унией 1596 года.

Брестская уния была результатом соглашения большинства западнорусской иерархии, правительства и Рима. Громадное большинство русского дворянства ушло в католичество. Мнением народа не интересовались. Уния в Польско-Литовском государстве проводилась подкупом и насилием и имела чисто внешний характер.

Современный наблюдатель новоуниатского движения в Польше, поляк и католик Г.Лубенский подводит такие итоги унии старых времен в Польше.

«В столкновениях с Православием униатские епископы пользуются поддержкой короля и административных властей. Обе стороны борются с фанатическим упорством»[10]. Брат пошел на брата, Русь поднялась на Русь.

Сто лет спустя, после 1702 года, в результате этой борьбы «в границах Речи Посполитой не осталось ни одной православной епархии. Церковь униатская имела в это время 9 епархий.

Православные остались в небольшом количестве в восточных провинциях, в Белоруссии, в Литве около Слуцка, на Украине возле Смелы и Брацлавска. Оставались некоторые монастыри и братства, особенно Св. Духовское в Вильне»[11].

Строго говоря, Православия в Польше не было. Рим одержал полную победу. И, несмотря на это, никакого единства между католичеством и униатством не оказалось. Уния была и оставалась «верой мужицкой». Католическое духовенство в унию не верило и не понимало, для чего она нужна.

27 лет спустя после Брестского собора папа Климент VIII и Конгрегация Пропаганды получили весьма тревожные сведения о положении унии.

«Здание, — говорит знаток этого вопроса Е.Шмурло, — возведенное Климентом VIII, еще не доведено было вполне до конца, а уже начинало шататься и впереди, очевидно, предстояло много усилий, прежде чем удалось бы излечить Польшу с Литвою от схизматической гангрены, превратить упорных дизунитов в послушную паству Римского пастыря».

На запросы Пропаганды Андрей Липский, епископ Луцкий, он же великий канцлер коронный, доносил: «Унию создали зря, необдуманно, не разузнав хорошенько, желает ли ее население, по легкомыслию и лишь бы удовлетворить честолюбие отдельных лиц; и духовенство, и шляхта, и простой народ — совсем не сочувствуют ей». Епископ Краковский Михаил Шишковский также не одобрял введение унии: по его словам, «она принесла больше хлопот и затруднений, чем пользы, осложнила жизнь, создала беспорядки в самой католической церкви».

«Уже в первых своих заявлениях, посланных в Конгрегацию Пропаганды, униаты начинают жаловаться на недостаток поддержки со стороны латинского духовенства... На униатов смотрели, как на добрых католиков, утверждали, что разница между ними и римско-католиками совсем пустая, в одном лишь обряде, простой форме, что сущность веры одна и та же и у них, и у других, — и между тем...

Дело в том, что так говорили и утверждали в одном лишь Риме — в Польше же думали совсем иначе. Польские римско-католики третировали униатов наподобие того, как в “порядочном” обществе третируют батардов. Как папа ни заверял, что это такие же католики, такие же близкие его сердцу сыны Римской церкви, потому что признают примат римского первосвященника, повинуются ему как своему верховному пастырю и действуют согласно его предначертаниям; но это плохо помогало: унию мало отгораживали от схизмы и за истинную, настоящую веру, не считали».

В сущности, католики терпели унию как переход к латинству. К этому переходу склоняли и доминиканцы, и иезуиты, усиленно работавшие в Польше, и «требовалось много характера, душевной устойчивости и крепкой веры, — говорит Е.Шмурло, — чтобы не поддаться соблазну смыть с себя клеймо не то пария, не то приемыша, которого держат из милости и притом всегда в черном теле».

«Будь ты хоть раскатолик, посвящен в сан самым наизаконнейшим образом, — жаловался Пропаганде униатский митрополит Рутский, — ... но раз ты униат, то священник — становись ниже латинского священника, епископ — становись ниже латинского епископа».

Кроме того, латинское духовенство видело в униатском духовенстве совершенно нежелательных участников в наследстве Православной Церкви. «Прекрасно, — говорили они, — пусть гибнет схизма, но при чем тут уния? Прямым переходом в латинство достигнуты будут сразу две цели: восторжествует истинная вера и выиграем мы, к нам целиком перейдет то, чем владеют или владели схизматики»[12].

Внешние успехи унии не могли покрыть собою ее внутреннюю слабость. Уния имела в виду оздоровить условия жизни западнорусской церкви, а через сто лет внутреннее состояние униатской церкви вполне напоминало собою положение западнорусской Православной Церкви перед унией.

Все это развалилось при первом прикосновении Православия.

Между вторым и третьим разделом Польши, т.е. на протяжении неполных двух лет, на Подолии не осталось ни одной приходской униатской церкви, сохранилось несколько на Украине и несколько десятков на Волыни. Из полуторы тысячи священников едва только сто оставалось верными унии до 1796 года[13].

От всего дела Скарги и Сигизмунда III до нашего времени сохранилась уния только в Восточной Галиции. Она является средством политической борьбы. Внутри ее идут раздоры между сторонниками латинизации обряда и сторонниками так называемого византийства. В политическом смысле она направлена и против России, и против Польши. Для того, чтобы было два государства — Россия и Украина, необходимо, чтобы было два народа. Малороссы и великороссы могут стать двумя отдельными народами только при условии, что они будут исповедовать две религии — унию и Православие. Тогда будут возданы две культуры — западная и восточная, и между двумя частями одного народа образуется водораздел.

«Окончательно наступило время, — говорит украинский историк С.Томашевский, — чтобы украинцы перестали раз навсегда повторять исторический идиотизм, полагая церковную унию польской интригой». «Прочную форму национальной церкви дала нам только Брестская уния. Если бы не казачество, которое пошло на службу противоуниатским движениям, направляемым из Москвы, то до половины XVII в. вся Украина за малым исключением имела бы одну национальную церковь, объединенную с Римом, а вместе с ней еще и белорусов. Национально-культурное обособление Украины уже тогда было бы положительно завершено, а сегодня мы были бы среди первых народностей Европы. К сожалению, этого не произошло как по нашей вине, так и по вине Польши, которая никогда не была другом унии». К этому выводу пришла и новейшая польская историография. «Без унии вся Украина до Днепра была бы полонизована»[14].

Совсем иначе на этот вопрос смотрят современные униатские деятели.

О. Гавриил Костельник в своем докладе «Идеология унии», сделанном на униатском съезде во Львове в 1936 году, утверждает:

«И вот мы являемся свидетелями такого неестественного явления, что уния денационализировала “восточный народ” на пользу “латинского соседа”. В давней Польше денационализировала украинцев и белорусов в пользу поляков. В Венгрии — украинцев и румын в пользу мадьяр, в Хорватии сербов — в пользу хорватов, в Италии греков — в пользу Италии»[15].

Как ни рассматривать отношение Польши к Брестской унии, совершенно ясно, что канцлер Замойский пошел на организацию унии не в интересах укрепления западнорусского народа, а для его национального ослабления.

Сербы боролись с унией главным образом в целях охраны своей национальности, в особенности пребывая в границах католической Австро-Венгрии.

«Над сербами, — замечает Тихомир Остоич, — от времени их поселения в этой земле постоянно висел дамоклов меч — уния. Покушения принудить к унии составляют самые мрачные страницы нашей истории в Габсбургской монархии. Этим покушениям сербы отчаянно сопротивлялись и, благодаря этому, подвергались гонениям. Последствием этого постоянного насилия над совестью в народе создалась необычайная чувствительность в делах веры»[16].

С точки зрения современных взглядов деятелей «восточного обряда», старая уния в Галиции, Буковине, Болгарии, Югославии и других местах — хотя и весьма почтенный, но все-таки не больше как пережиток прошлого. Это остатки большого, подававшего надежды, но неудавшегося движения. Уния оказалась какой-то третьей церковью и не только не объединила католиков с православными, но углубила расхождение Западной и Восточной церквей. Уния настолько хранит память о Православии, что без всякого труда возвращается в его лоно.

По словам Станиславовского униатского епископа Григория Хомишина, «дух византийства (в унии), как показывает опыт истории, всегда ведет к схизме и кончает схизмой». Поэтому будем далеки и будем остерегаться византийства, как главнейшего и опаснейшего врага». И вообще «восточно-славянский обряд» не больше, как «российская обрядовщина», и епископ не понимает, как эту «обрядовщину» польские круги сохраняют и ею чванятся.

И потому в униатстве должна быть сохранена латинизация «восточного обряда», установленная на Замостском соборе 1720 г. и на Львовском соборе 1891 г., который принял все решения Замостского собора[17].

Кроме того, Рим не верит в отторжение Украины от России при помощи унии, и во всяком случае она не пригодна для России и, кроме того, ее не с кем заключать.

Тем не менее Риму приходится считаться с этой музейной вещью. Унию выдумали в XVI веке иезуиты. Теперь иезуиты от нее отказались, они нашли другое средства, но Рим не может так просто отказаться от того, что защищал так долго и с такими жертвами. Рим улыбается и «восточному обряду», и Галицийской унии, обоим пожимает руки и обоими желает воспользоваться.

 
3

«Восточный обряд» — это Россия. Все эти копты, эфиопы и малабарцы не больше как украшения папской тиары. Это одна сплошная бедность и примитивность, несмотря на свою древность. Эти униаты не могут дать ни влияния, ни доходов, а требуют только расходов.

Только одна Россия и интересует Рим. С падением императорской власти и крушением Православной Церкви уния, как соглашение равных с равными, потеряла всякий смысл. Договариваться больше не с кем. Русская церковь разбита и, по мнению Рима, не вернется к своему былому величию и единству. Вступать в соглашение с отдельными группами внутри России интереса не представляет.

В момент падения большевиков в России, а еще лучше на тот случай, если они откажутся от своей церковной политики, должна появиться новая организация, зрело обдуманная, во всех частях подготовленная, снабженная большими средствами и техническим аппаратом. Эта сила должна привлечь к себе усталые сердца русских людей и церковно их объединить под сенью Рима.

Такой силой и должен стать «восточный обряд». «Восточный обряд» это не больше, как новое возглавление старого Православия. Это окончательное подчинение Риму наследников Византии.

Рим не верит силе православного вселенского сознания, не верит соборному началу православных людей, с этими качествами Рим не умеет обращаться. В делах духовных он знает только принуждение, и он желает принудить православный Восток признать его распорядительные права.

Обряд — это есть форма, знаменующая собою определенное содержание. С действиями обряда связаны такие исключительные моменты, как пресуществление Святых Даров. В западной и восточной литургии это отнесено к различным моментам. Совершенно различно отношение Запада и Востока к литургическому языку. Восток построен на живой нации и живом языке. Западная церковь живого языка не выносит.

С другой стороны, примат римского епископа проистекает из примата самой римской церкви, и поэтому ясно, что «достоинство и первенство римского престола, с точки зрения его примата, было постепенно распространено и на его обряд».

Бенедикт XIV в коституции Esti Pastoralis от 1742 года категорически запрещает перемену западного обряда на иной. Латинский обряд «ввиду своих высших свойств, потому что это обряд св. римской церкви, матери и руководительницы всех церквей, превалирует над обрядом греческим, в особенности на итальянских землях, где греки подлежат юрисдикции латинских епископов. Поэтому не разрешается по каким бы то ни было основаниям переход с него на обряд греческий, и даже принятый греками без апостолического разрешения не может быть оставлен»[18].

История борьбы иезуитов за «восточный обряд» лучше всего свидетельствует о том значении, какое Рим придавал обряду, и вообще категорически нельзя сказать, «что более трудно — смена восточного на латинский обряд или латинского на восточный» (Там же).

Так было, но все это нужна забыть.

«Вообще, о преимуществах латинского обряда в настоящее время никто серьезно не говорит» (Там же).

С переходом из одного обряда в другой по-прежнему возникали осложнения, и Конгрегация для Восточной церкви 6 декабря 1928 г. разрешила вопрос в том смысле, что переход из латинского обряда в восточный светским лицам разрешают на местах нунции, апостолические делегаты и т.д., духовным — только Конгрегация. Таким образом, перемена обряда подчинена строгому контролю.

12 января 1929 года Комиссия Pro Russia предписала, чтобы вообще дела соединения разрешались или комиссией, или представителями св. престола на местах. «Принятию должно предшествовать исследование побуждений и характера желающих воссоединиться и соответствующее наставление в основах веры».

Любопытно, что та же Комиссия в своей инструкции от 26 августа 1924 года предоставила полную свободу в выборе обряда переходящим из Православия в католичество, хотя «скорее надо поучать их о достоинстве и великолепии восточных обрядов, о том, как католическая церковь судит и учит о тех обрядах и как им благоприятствует». Если бы, однако, кто-либо из русских, «возвращающихся» в католичество, взвесивши все, пожелает принять латинский обряд, может к нему быть причислен[19].

Всему этому причиной русская революция. Ибо, пока была православная монархия, не приходилось думать о подчинении России Риму. Не было никакой надобности заботиться о равноценности обрядов и воспевать православный церковный обряд. Теперь иное. Теперь не только оба обряда равны, но восточный выше, ибо он является тем мостом, по которому Рим войдет в Россию. Oт неприкосновенности обряда пришли к равноценности обрядов.

На эту сторону вопроса в свое время обратил внимание Вселенский Патриарх. Отвечая на обращение Льва ХIII, Константинопольская церковь писала:

«Священное и искреннейшее желание Святой Соборной Православной Апостольской Церкви Христовой — чтобы отделившиеся от нее церкви опять соединились с ней в одном правиле веры; без такого единения в вере не может быть и вожделенного единения церквей. Если же это так, то мы поистине недоумеваем, как папа Лев ХIII, признающий и сам означенную истину, допускает явное самому себе противоречие, с одной стороны, заявляя, что истинное единение заключается в единстве веры, с другой — что каждая церковь и после соединения может сохранить свои догматические и канонические определения, хотя бы эти последние и отличались от определений папской церкви, как это видно из позднейшей энциклики самого папы от 30 ноября 1894 года. Но какое это будет единение, когда в одной и той же церкви один станет веровать, что Дух Святый исходит от Отца, другой — что Дух Святый исходит от Отца и Сына, один будет крестить в три погружения, другой — обливать, один — употреблять квасный хлеб в Таинстве Божественной Евхаристии, другой — опресноки, один будет преподавать народу и чашу, другой — только святый хлеб, и т.п. Что побуждает папу допускать такое разногласие, уважение ли к евангельским истинам Святой Церкви Христовой, косвенная ли с его стороны уступка и признание этих истин, или что другое, сказать не можем».

И не хорошо еще делает папа, что «оставив путь убеждения и рассуждений, начал к общему изумлению и недоумению привлекать в свои сети более простых православных христиан через посредство “лукавых делателей” (2 Кор. 11, 13), посылает на восток, своих духовных лиц, носящих одежду православных иереев, и замышляет многие другие коварные меры для достижения своих прозелитских целей»[20].

Правильность этих соображений Вселенского Патриарха на наших глазах подтвердил опыт Православной Церкви в Польше.

1 июля 1926 года собор епископов рассмотрел прошение польской католической Национальной церкви, которая образовалась в 1923 году в фабричных районах юго-западной Польши и среди малоземельного крестьянства Западной Галиции. «Она считала своим непременным верованием упование на мессианскую роль, предназначенную историей польскому народу в деле объединения всех славянских племен и выявления особенности славянского духа. Она не признавала власти папы и требовала службы Божией на понятном народу родном языке. Выражая желание присоединиться, эти религиозные общины согласились принять все догматы Православной Церкви и канонические начала церковной жизни этой церкви, но сохраняли западную литургию на польском языке с изменениями применительно к православным догматам веры и весь западный обряд, не противоречащий основам православной веры[21].

Во главе национальной польской церкви стоял священник Гушно. Немногочисленный клир был принят в юрисдикцию Православной Церкви, вместе со своими приходами, после торжественного исповедания Православной веры в митрополичьем соборе в Варшаве. В Варшаве был образован приход западного обряда, во главе которого стоял очень культурный человек немецкого воспитания ксендз Филярский, носивший сутану католического священника. Его пребывание в православной консистории, в которой он был членом, производило странное впечатление. Он служил по западному обряду в собственной каплице. Обряды никогда не смешивались и когда он, а также и другие клирики, принимали участие в православных богослужениях, они облачались в православные фелони.

И тем не менее из этого ничего не вышло. Никакой общности не получилось, происходили постоянные трения, взаимные неудовольствия, дело совершенно не развивалось. Сначала был закрыт приход в Варшаве, между о. Филярским и митрополитом произошли неприятные осложнения на материальной почве. В конце концов 24 мая 1939 года ксендз Гушно возвратился в католичество и опубликовал письмо, в котором, между прочим, писал: «Всех, кого я ввел в соблазн, призываю, чтобы по моему примеру возвратились в родную церковь»[22].

Католики такими осложнениями не смущаются. Для них руководящим является утверждение Пия XI, что «в церкви Иисуса Христа, которая не является ни латинской, ни греческой, ни славянской, а католической, нет никакого различия между ее детьми, латинянами, греками или славянами или иными национальностями; у апостолического престола все занимают одинаковое место»[23] и поэтому католическое духовенство без всякого стеснения пользуется православными церковными одеяниями и облачениями. Считая, что католическая церковь всегда имела «восточный обряд», она может пользоваться этим обрядом по своему усмотрению. Что касается одежд, то в Православной Церкви нет однообразия. В различных местах носят различные рясы и, например, черный клобук, которым пользуется восточное духовенство, был принят в Русской церкви только в конце XVII века, наперсный крест — только в XIX веке. Мало того, духовенство «восточного обряда» в Польше в самых мелких подробностях своего внешнего вида стремится походить на духовенство православное в Польше и в России. Ничего свойственного греческому духовенству оно в Польше не принимает и, наоборот, в Греции, Болгарии и в других странах оно стремится быть похожим на местное национальное православное духовенство. Оно называет себя «православным», вводя таким образом в заблуждение православное население. Все это осуждается Апостолом Павлом, ибо все это признаки «лукавых» делателей».

Вместе с тем католическое духовенство прекрасно умеет защищать свои права и отличать правду от лжи. В новом законе об отношении Православной Церкви к государству в Польше, изданном в 1938 году, прямо сказано, что Православная Церковь может вводить новый обряд только по соглашению с правительством. Это не что иное, как защита западного обряда. Административные власти и суды в Польше по требованию католических духовных властей преследовали те католические религиозные общины, которые не признают папы, и воспрещали пользоваться католическими одеждами и облачениями.

Таким образом, вместе с «восточным обрядом», Рим утверждает, что до разделения церквей была единая церковь, и вовсе не Вселенская со своими многоразличными церковными провинциями, а церковь Римская. И потому римская церковь есть законный распорядитель также внутри церкви православной.

 
4

«Желаем соединения православных братьев с нами в одной Церкви, под одним видимым вселенским пастырем, — так заявляет организатор «восточного обряда» в Польше, иезуит отец Я.Урбан. — Хотели бы, чтобы унию совершили сами православные пастыри, хотели бы “унии сверху”. Распространение унии “снизу” считаем, однако, необходимым, ввиду резко выраженной враждебности вождей Православия к делу соединения»[24]. Это было сказано в 1938 году. Не об этом говорилось с самого начала.

Таким образом, «восточный обряд» как бы обходил Православную Церковь и православную иерархию.

Во всех случаях унии, какие знает история, «восточный обряд» приносила с собою православная иерархия, ибо «восточный обряд» почитался обрядом Православной Церкви. В настоящее время вопрос ставится иначе. «Восточный обряд» вовсе не обряд Православной Церкви, а один из обрядов церкви католической, и для того, чтобы его получить, нет никакой надобности входить к соглашение с Православной Церковью. Католическая церковь может предложить православному народу «восточный обряд» прямо от себя.

Таким образом, католическая иерархия, ввиду «резко выраженной враждебности вождей православия к делу соединения» решила поставить себя на место этих вождей и в таком смысле начать работу.

План был простой и, пожалуй, гениальнее, чем план А.Поссевина.

«В 1923 году он (епископ Пшездецкий) разработал план восстановления униатских приходов под юрисдикцией латинского епископа». План был, по-видимому, разработан при непосредственном участии иезуитов и, даже вероятнее, предложен иезуитами епископу. С этим планом епископ Пшездецкий отправился в Рим и так рассказывает о своем посещении.

«Хотя я стоял и нерушимо стою, что никому не позволено навязывать обряда, считал, однако, что я не должен этого вопроса разрешать лично, и потому в 1923 г. отправился в Рим. Св. отец Пий XI, который в качестве визитатора и нунция работал у нас (в Польше), нас хорошо знал и вник в условия нашей жизни. Во время милостиво предоставленной аудиенции выслушал мое сообщение о начинающемся униатском движении, о пожеланиях возвращающихся к церковному единству, о содействии монашеских орденов в унийной работе, которые многое могут сделать в этом направлении, если, чему св. отец положил начало, будут иметь, кроме западной, и восточную ветвь. Папа, после ряда вопросов, на которые я давал разъяснения, благословил меня и велел ждать окончательного решения».

Одновременно из-за кулис истории на свет Божий выходят братья ордена Иисуса.

После свидания с Пием XI епископ Пшездецкий обратился к иезуитам.

«Я разговаривал с генералом ордена иезуитов кс. Владимиром Ледохешским. Разъяснил ему, сколь полезна была бы работа отцов этого ордена “восточного обряда”, с полной откровенностью выяснил трудности, которые встретились бы на этом пути. О. генерал в принципе мысль одобрил. Впоследствии были обсуждены подробности этой работы. В обществе Иисуса возникла восточная ветвь. Первые деятели отправились на Подляшье в окрестности Владавы, а засим, с моего согласия, переселились в очень подходящую для этого местность — в Альбертин»[25].

Вопрос об образовании восточной ветви ордена иезуитов, как мы видели, разрешался триста шестьдесят семь лет, и, отправляясь в Рим, епископ Пшездецкий отлично знал, в каком положении дело. Требовалось только проявить инициативу, и она была проявлена.

12 ноября 1923 года была оглашена энциклика «Ecelesiam Dei» по случаю 300-летия со дня смерти Иосафата Кунцевича. Впервые вопрос ставился широко и принципиально.

«Пусть все верные хорошо поймут, что единение может быть достигнуто примерами и действиями святой жизни гораздо скорее, чем спорами и другими поучениями и прежде всего делами помощи в отношении наших славянских братьев и других жителей Востока. Мы уверены, что точное знание укрепит справедливые суждения о людях так же, как и доброжелательность, соединенная с добрыми делами, послужит, с помощью Божией, религиозному единению. Если следовать словам Апостола, то надлежит отбросить не только предубеждение, но и напрасные подозрения, соперничество, ненависть и вообще все чувства, противные христианской любви, которые разделяют между собою нации»[26].

Кроме того, нужно помнить, что «римская церковь всегда свято уважала и поддерживала различные обряды, предписывая их сохранить, делая себе из них как бы драгоценное украшение, подобно королю, в платье, затканном золотом и задрапированном в плащ различных цветов»[27].

6 декабря Пий XI произносит довольно длинную речь к собравшемуся католическому духовенству «восточного обряда», проживающему в Риме. Собралось более 250 священнослужителей при 2 патриархах и 4 епископах. Кардинал-секретарь Конгрегации для восточной церкви произнес приветственное слово. Отвечая на него, Пий XI сказал:

«Наша столь горячая любовь, наше особенное благоволение к Востоку проистекает не только из постоянного уважения, которое внушает всем Восток, откуда пришел Свет. Восток еще и ныне справедливо называется страною, которая молится, которая умеет молиться, которая чувствует обаяние молитвы...

Говорите, пишите своим, что, благословляя вас, мы хотели благословить всех, не исключая и тех, которые не находятся в единой овчарне, которые себя именуют или заставляют именовать раздирающим душу названием “диссидентов”».

Речь дальше принимает экзальтированный характер. Он просит «милости и счастья пролить даже нашу кровь и отдать нашу жизнь, если бы угодно было Богу удостоить нас этой великой чести и благодати, дабы способствовать хоть сколько-нибудь осуществлению пламенного желания Святого Сердца Иисусова: и будет одно стадо и один пастырь. Эта воля любви Христовой есть в то же время и пророчество, ибо Христос подлинно сказал: “Будет”; на самом деле, будет одно стадо и один пастырь»[28].

Без особого удивления мы узнаем, что Пий XI слова Иисуса Христа относит к римскому папе.

Можно, кроме того, заметить, что в результате пламенной любви Рима к Востоку на землях Польши действительно стала проливаться кровь «диссидентов» православных.

На этом фоне 10 декабря 1923 года издается инструкция для ведения унийной работы в Польше, и в ней, между прочим, сказано, «что Св. Конгрегация (Восточная) впредь повелевает строго соблюдать все обряды и обычаи Греческой Церкви, исходящие от св. отцов... не вводить ничего нового, откуда чаще всего происходят только замешательства и соблазны... Конгрегация желает, чтобы каждый оставался в том обряде, в котором родился».

21 января 1924 года епископ Пшездецкий получил декрет и полномочия и на основании этого 19 июня издал инструкцию о ведении унийной работы в Польше:

«1) Священники должны иметь пред своими глазами единственно только заповедь Христа: «Идите и научайте» и, проповедуя Христово учение, ни в каком случае и ни под каким предлогом не должны вмешиваться в политические дела, национальную и партийную борьбу.

2) Во время богослужений должно учить правилам веры по такому плану, чтобы постепенно слушатели приобретали все то, что христианин должен знать, должны проповедовать в самых отдаленных от святынь местах.

3) При совершении богослужений и таинств запрещается что-либо изменять, должны только прибавлять молитву за папу и епископа»[29].

Одновременно с изданием этой инструкции в Польше появились иезуиты восточной ветви. Первым принял «восточный обряд» француз о. Пароль Василий Буржуа, засим поляк Михаил Малиновский. После временного пребывания во Владаве, 4 ноября 1924 года, был открыт монастырь в Альбертине около Слонима в имении, подаренном помещиком графом Владиславом Пусковским. Права отдельного новициата «восточного обряда» были получены в 1926 г. Вскоре в Альбертине оказались бывший воспитанник Петербургской римо-католической духовной академии, иезуит Антоний Дюмбровский и ксендз Марцелий Высокинский. Довольно скоро Буржуа, как иностранец, был выселен из Польши и переехал в Чехословакию. Суперприором был назначен арх. Вл. Пионткевич. 24 июля 1925 г. при Альбертине был образован приход «восточного обряда».

«Некоторая часть православного населения Альбертина, — говорит «Oriens», — приходящая на богослужение из любопытства, пожелала формально присоединиться к католической церкви».

Альбертин замечателен тем, что в ограде его монастыря одновременно были построены две церкви — западного и «восточного обряда», расположенные одна против другой[30].

Каталог великопольско-мазовецкой провинции Общества Иисуса на 1938 год указывает, что восточная миссия в Польше насчитывает 49 членов, в том числе 14 священников, 26 клириков и 9 братьев. В Альбертине 4 священника (один из них латинского обряда), 5 братьев, 5клириков новициатов. В Дубно, в папской семинарии, — 6 священников, 2 клирика монаха, 2 брата. Воспитанников светских 28. В Вильне — 2 священника. Двое находятся во Львове, трое работают в Риме в «Руссикуме», два учатся в Риме, один в Люблине, 11 проходят курс философии в Кракове, 5 — в Пинске и 1 отправлен в Эстонию.

Пинские лицеисты в декабре 1938 года устроили выставку, посвященную «восточному обряду», где находился также и отдел антикоммунистический[31].

Постепенно стали появляться в Польше и другие монашеские ордена в восточном обличии.

Редемптористы «восточного обряда» Бельгийской провинции, в числе нескольких человек, находились около Львова. Весной 1926 г. их пригласил на Волынь епископ Шелонзак «для спасительной работы над соединением церквей». Редемптористы привели с собою 4 православных иеромонахов и 1 диакона, которые перешли в католичество и слушали дополнительный курс под руководством самого епископа. Этим обращенным предполагалось передать бывший униатский монастырь в Загорове Гороховского уезда. «Накануне передачи монастыря» трое отпали от унии и возвратились в Православие. Диакон, во избежание измены, был отправлен в Рим к Бучису. Николай Чарнецкий, редемпторист, позднее епископ «восточного обряда» и апостолический визитатор, стал воскрешать унию на Волыни. После разных обстоятельств редемптористы получили от военного ведомства православную церковь в Ковеле и там организовали монастырь. Монастырь очень небольшой, и говорят, что редемптористы неохотно и под прямым давлением образовали восточную ветвь[32].

Появились и старые знакомые капуцины, которые пробовали работать среди православных еще при Петре Великом, но в латинском обряде. «Восточный обряд» приняли «по инициативе» Пия XI. В июне 1932 года в Польше появился Кирилл Тернеузен, принявший 16 декабря 1932 года «восточный обряд». Он и раньше работал в Польше в качестве профессора в Люблинском университете (1922–1926 гг.). Он принадлежал к Голландской провинции. Затем присоединились два брата Варшавской провинции и поселились в Любешове Пинской епархии. Позднее к ним присоединились два брата Голландской провинции, прибывшие в 1933 году из Ассиз. Они получили в свое распоряжение бывший свой монастырь в Любешове на Полесье в разрушенном виде. Он сгорел еще в 1817 году, а был основан в 1756 году. Они его отстроили и при нем соорудили небольшую униатскую церковь, которая была освящена 6 сентября 1935 года. На освящение, во главе с униатским епископом Н.Чарнецким и латинским Немирой, отправились участники униатского съезда в Пинске. Поезд потерпел крушение, и путешественники прибыли с опозданием. Наутро шел дождь, и на освящение церкви пришло «едва несколько лиц», но «уния вообще испытывает различные неприятности, недостатки и беды, которые ходят за ней, как тень за человеком». Приведены были, однако, дети гимназии, которую открыли капуцины, и униатского приюта, человек 25. Католический епископ и клир с любопытством наблюдали сложный обряд освящения храма по православному чину. В престол были помещены части мощей св. Франциска Ассизского, Кирилла и других. Во время литургии, после Евангелия, проповедовал Н.Чарнецкий «по-русски», вставляя от времени до времени польские выражения. Перед причастием говорил латинский епископ Немира об едином стаде и об едином пастыре: «Нет никаких препятствий к этому единству, ибо каждый на своем языке и по своему обряду может молиться — у Бога нет различий». Из Любишова, замечает корреспондент, пошла радостная весть: «Там произошло церковное единение разных обрядов».

В действительности это есть не единение, а смешение обрядов, которое в конце концов является смешением догматов.

«Обряд — по прекрасному определению А.С. Хомякова, — это свободная поэзия символов или слов, которыми Церковь, единица органическая и живая, пользуется для выражения своего познания о Божественных истинах, своей безграничной любви к своему Создателю и Спасителю, наконец, любви, взаимно соединяющей христиан между собою на земле и на небе. Обряд по существу изменчивый, есть не более как прозрачное покрывало, которым облекается догмат, по существу неизменный»[33].

Здание монастыря в Любешове было отстроено благодаря помощи св. отца, ордена капуцинов, Апостолата унии в Голландии и помощи жертвователей из Голландии и Волыни.

«Любешов на Полесье должен был стать центром униатской работы в Пинской епархии так же, как Ковель на Волыни». Предположено открыть новициат. Затем прибыли 4 сестры, которые также приняли «восточный обряд» и работают среди женщин и детей. Есть станция и в Эстонии около Нарвы.

Мало понятен тот интерес к «восточному обряду», который стал проявляться в Голландии, по существу протестантской стране. Капуцин o. Boromeusz об этом рассказывает так: «В стране развивается усердная пропаганда единения церквей». Среди причин, которые вызвали интерес голландских католиков к «восточному обряду», одной из главных является посещение львовским митрополитом А.Шептицким в 1921 г. Голландии, «он всюду возбуждал интерес к этому делу». На международном евхаристическом конгрессе в Амстердаме в 1924 г. была совершена служба по «восточному обряду». Это усилило интерес голландских католиков. Во главе движения стал иезуит о. Г.Кольшатен. Амейцы из соседней Бельгии также «оказывали некоторое влияние», и в 1927 году возник Миссионерский апостолат «Apostolat der Hereeniging», во главе которого стал редемпторист Г.Ван-Кеулен. В состав президиума вошел капуцин о. О.Боромеуш и кармелит проф. Др. Тит Брандзина. Словом, сошлись иезуит, редемпторист, капуцин и кармелит. Дело, как видим, было поставлено широко и дало свои результаты.

«Благодаря непосредственному знакомству голландцев с великолепием восточной литургии в широких кругах общества углубилось знание дела унии». В приходах образовалось около 500 отделений Миссионерского апостолата с 50 000 членов. Издается трехмесячный журнал. Члены должны ежедневно молиться о соединении церквей и вносить ежегодно членский взнос в размере 1 флорина. «В последнее десятилетие было роздано более 100 000 флоринов отдельным приходам, институтам и обществам, работающим на Востоке». Кое-что получила и Польша. Едва ли голландцы догадывались, что их деньги идут на борьбу с Православием.

Голландские капуцины создали восточную ветвь своего ордена.

На 1 января 1938 года число членов Апостолата достигло 62 000. «Великолепный пример для католиков других стран», — восклицает «Oriens».

В 1925 году из ордена студитов в Галиции было выделено новое общество «Миссионерки — дети Марии». Была приобретена земля около Пинска, остров на реке около Заречья. Там они поселились в 1929 году и вели работу среди бедных полещуков. По впечатлению католического наблюдателя, их миссия похожа на миссию где-либо в Африке, Австралии или Азии среди масс огромного китайского народа[34]. Китайский народ ныне поглотил миссию.

Еще в 1913 году один из членов ордена облатав, о. Ру, принял «восточный обряд» и работал в Канаде среди украинцев, но желающих последовать его примеру не оказалось. Этим занялась Польская провинция ордена, ведя среди молодежи пропаганду в пользу «восточного обряда». Особых результатов это не дало. Местом своей деятельности они избрали Кодень на Подляшье, где православных около 1000 человек. От православных отобрали 3 церкви, и они пользуются устроенным домом молитвы; несмотря на это, в унию перешло всего около 100 человек[35].

Koe-где на Холмщине работают базилиане (униатский орден св. Василия Великого).

Базилиан ни на Волынь, ни на Холмщину в сущности не допускали. Только в 1930 году Люблинский римо-католический епископ Фульман вызвал их из Галиции и поселил в Городло над Бугом. В половине XIX века они имели монастыри в Варшаве, в Беле-Лодляшской, где были хранителями гроба Иосафата Кунцевича, в Холме при Св. Богородичском соборе, в Люблине и Замостье. Четыре монастыря были за­крыты в 1865 году, а последний в Варшаве в 1878 г. Православная церковь в Городло, которая была передана базилианам, вскоре сгорела, и была построена новая. Кроме того, они организовали приход «восточного обряда» в Грабовце около Замостья. В общем, на Холмщине они не имели успеха.

До завоевания Абиссинии итальянцами Пий XI туда отправил цистеров «восточного обряда». Сейчас там ведется широкая католическая работа[36].

Таким образом, в Польше дело было организовано так. На Волыни работали редемптористы с монастырем в Ковеле, на Полесье — капуцины с центром в Любешове, в Виленском районе — иезуиты с монастырем в Альбертине. Они имели папскую семинарию в Дубно и низшую семинарию в Вильно. И кроме того, мариане. На Подляшье — базилиане, облаты и студиты. Кое-где работали небольшие группы членов женских монашеских обществ среди детей и женщин.

Иезуит ксендз Павел Мацевич организовал в 1925 г. в Варшаве женское Общество почитательниц Сердца Иисусова. Среди этого Общества возникла мысль об образовании монашеского женского ордена «восточного обряда» для работы в пользу унии.

В мае 1927 года было приступлено к организации ордена, и кандидатки собрались в Варшаве. Одна из них подарила небольшой дом, а Общество почитательниц Сердца Иисусова приняло на себя известные материальные обязательства.

21 сентября 1927 года 20 кандидаток отправились в Вильно, где образовали новициат, а в октябре 1928 года перешли в собственный дом, приобретенный на средства варшавского Общества.

В декабре 1927 года Виленский римо-католический митрополит Ялбржиковский, по возвращении из Рима, утвердил устав нового ордена по соглашению с конгрегацией для Восточной церкви. Была устроена каплица «восточного обряда», и в ночь под Рождество 1928 г. были совершены пострижения, засим собралась избирательная капитула и была избрана начальница и генеральный совет.

Альбертинские иезуиты предоставили для нужд сестер дом. Кроме того, в имении графини Браницкой «Рось» около Волковыска был устроен миссионерский пункт с приютом для униатских сирот и мастерской, изготовлявшей облачения. Был организован миссионерский пункт также и в Березно на Волыни. В папской семинарии в Дубно сестры вели хозяйство. Кроме того, образована станция в Риге. Деле развивалось медленно по недостатку средств.

В начале 1933 года миссионерок Сердца Иисусова было не более тридцати[37].

Совсем неудачно вышло с марианами в Друе над Двиной. Работа марианов на восточном фронте началась с 1924 г., когда в Друе был восстановлен монастырь и организована гимназия. Там был устроен также и приход «восточного обряда» среди белорусов, и мариане принимали какое-то участие в белоруском национальном движении. В 1938 г. в монастыре находилось 5 священников и был устроен новициат. Летом 1938 года четырем из пяти священников было предложено покинуть Друй. Они отказались и были 23 июня удалены силою. По этому поводу о. Я.Урбан язвительно писал, что все произошло потому, что поляки считают белорусов частью польского народа, а белорусский язык — ветвью языка польского. В таком случае непонятно, почему Польша при заключении Рижского договора оставила без внимания 6 миллионов белорусов — поляков, оставшихся в Советской России. К этому делу приложил руку некий ксендз Бородзич, который перед тем разгромил православное кладбище в Леонтполе на Волыни.

После этого происшествия мариане окончательно перенесли свою деятельность в Харбин[38].

21 марта 1924 года была образована восточнославянская ветвь ордена бенедиктинцев для унийной работы, а 4 июля 1928 года образован монастырь «восточного обряда» в Амей на Маасе в Бельгии. Это, так называемые ирениконцы, они издают журнал «Иреникон» (Мирный).

Бенедиктинцы принимают слова папы о познании Востока и о любви к Востоку по их буквальному смыслу. Их деятельность направлена к тому, чтобы трудами «медленными, мирными и братскими» привести к соединению с Римом всех христиан, и в особенности Россию. Главный способ — это «психологическое сближение без непосредственной цели прозелитизма». Они понимают, что не может быть церковного сближения без сближения культурного. Направление амейских монахов ничего, кроме иронии, у иезуитов вызвать не может. Амейцы искренно увлеклись Православием, и на этой почве у них возникли осложнения с Римом[39].

 
5

«План», который разработал епископ Пшездецкий и который получил свое утверждение в Риме, носил местный характер и касался восстановления унии на Подляшье и Холмщине. Речь шла приблизительно о 200 000 человек и о ликвидации Православия на многострадальной земле св. Владимира. Задача частная и местная. Епископ Пшездецкий едва ли был заинтересован в обращении России и верил в это предприятие. Он вообще презрительно относился и к России, и к русской культуре.

На Подляшье наблюдалось одно явление, которое выводило из равновесия польских националистов. В некоторых селах говорили исключительно по-польски и горой стояли за Православие. В селе Старый Бубель около Янова население силой открыло запертую православную церковь, заставило священника участвовать в «сопротивлении властям» и говорило между собой в значительной мере по-польски. Таким образом, оказывались налицо поляки и при этом совсем не католики.

В особом положении находилось католическое духовенство, которое ушло из России в Польшу. После имперского русского размаха пришлось познакомиться с узостью польской провинциальной жизни.

В Варшаве оказался барон Ропп, митрополит могилевский и всех католических церквей в России, высланный большевиками в 1919 г. При нем находился прелат А.Около-Кулак и ряд клириков из России. Они поддерживали отношения с русским обществом. Возле них группировались поляки, которые вынуждены были покинуть Россию и решительно не знали, что им делать в Польше, иронически относились к великодержавным замашкам новосозданного государства и не скрывали своего желания вернуться в Россию.

Никакой близости между духовенством — беженцами из России и духовенством Царства Польского не было. Ко всему этому Рим радикально изменил свою точку зрения и пришел к выводу, что главное условие работы в России — это устранение польского духовенства. В этих условиях получились точки соприкосновения и некоторая близость у католического духовенства из России с иезуитами.

Умный и осведомленный прелат Антоний Около-Кулак еще в 1925 году говорил сотруднику польской газеты в Люблине:

«С точка зрения интересов католической церкви деятельность, направленная к латинизации свыше ста миллионов покорных подданных “белых самодержцев”, населяющих обширные плодородные, богатые пространства Европы, была много целесообразнее и разумнее, нежели обращение африканских негров и диких людоедов Австралийского архипелага. Европейские миссионеры погибали в этих последних странах десятками, а обращение немногочисленных и некультурных дикарей не оправдывало таких жертв».

Иезуиты это давно поняли. Обращение людоедов и опасно, и требует расходов, обращение русских всегда приносило прекрасные доходы.

«Поэтому идея направления главных миссионерских усилий на восток Европы имела всегда среди католического духовенства многих горячих сторонников».

События в России «сделали то, что надежды, питаемые католической церковью, приняли характер более оптимистический, а планы апостолического престола — более реальные формы, обещающие успех».

Православная церковь во внимание совершенно не принимается, ибо дальше А.Около-Кулак говорит: «В связи с этим значительно усилился и оживился темп приготовлений к будущей деятельности насаждения католичества на развалинах обанкротившихся лозунгов атеистической жизни в нынешней СССР».

Далее идут вопросы практические.

«Значение Польши как плацдарма для наступления очень велико в этих планах». Планы эти имеют значение не только для Рима, но и для Польши, и для последней «первостепенное», ибо «если католичество будет проникать туда от нас, воздействие польской культуры будет значительно облегчено, а вслед за ним пойдут влияния — политическое и хозяйственное».

Для этой цели организовано миссионерское общество, которое «ведет подготовку к будущей деятельности в России».

Главная задача — это «посылать соответственно подготовленных миссионеров в Россию», которые будут «создавать вокруг себя притягивающий центр, привлекая превосходством духовной, материальной и общественной культуры, и вести склоняющихся этим путем в Римско-католическую церковь». Ввиду этого миссионеры требуют особой подготовки.

Для этого в Люблине основан Миссионерский институт. Вместе с тем А.Около-Кулак вынужден признать, что «о массовом обращении не может быть сейчас речи. Миссионерская деятельность, в силу необходимости, должна будет ограничиться обращением единиц. В этом направлении настроение в России вполне благоприятно и все улучшается».

Обращаясь в сторону Польши, А.Около-Кулак еще раз пожаловался, что «польское общество недостаточно оценивает значение того факта, что Польша является опорным пунктом нашей миссионерской деятельности в России, что она является базой распространения католицизма на Востоке».

Все это совершенно понятно и ясно. Но вот что совершенно непонятно, это заключение А.Около-Кулака. Он полагает, что распространение католицизма в России при участии Польши обеспечит «искреннюю дружбу» со стороны России.

Совершенно правильно замечает г. Vox в «Воскресном чтении», что все это не больше, как подготовка — «разжечь пламя религиозной борьбы на Востоке»[40].

Миссионерский институт в Люблине был основан в 1922 году бароном Роппом с целью подготавливать «будущих работников на ниве Господней». Тихий Люблин был указан еще покойным папой Бенедиктом XV. Дом с церковью и садом предоставил епископ Люблинский M.Фульман, тот самый, который в свое время совратил в католичество А.Зерчанинова в Нижнем Новгороде. В институте преподается сравнительное богословие, русский язык, русская литература и история. Одно время предметы эти преподавал Д.Колпинский. При институте две церкви: св. Иосафата — латинского обряда и Софийско-Никольская — «восточного обряда».

Эта же группа деятелей издавала в Варшаве с 1927 по 1931 год «Русский католический вестник “Китеж”.

«Веруем, — говорится на первой странице журнала, — что Русская Церковь должна прийти к ней, Матери и Учительнице всех церквей православных — Церкви древнего Рима». В этой церкви только «и может успокоиться русская душа, найдя полноту Истины Божьей и себя в Боге»[41].

Журнал издавался осторожно, стараясь не задевать русских чувств, особенного успеха он не имел и, по признанию редакции, был прекращен за отсутствием средств.

Нужно сказать, что между группой барона Роппа, скончавшегося в июле 1939 года в Познани, и польским духовенством было полное расхождение в оценке взаимоотношений католичества и Православия в Польше. Это очень ярко выразилось в той обстановке, при которой о. Д.Колпинский в октябре 1921 г. покинул Польшу. В письме редактору газеты «За свободу», «своему старому другу» Д.В. Философову, между прочим писал: «Больно видеть, что безответственными в католическом, в христианском смысле политиканствующими элементами создается на рубеже России и Запада — на “кресах” многострадальных новое средостение между католической церковью и русским православием. Неужели и так не довольно преград к соединению?

За пределами Польши просто не знают еще всего, а то ужаснулся бы католический мир, ибо не католичество то, что там так часто перед православными демонстрируют... И молчать об этом не следует ни вам, ни нам. И вообще надо помнить, что здесь-то и таится корень той деморализации, которую вносило антиправославное пользование православием в целях русификации (хотя, конечно, многое и преувеличивается в этом теперь) и которую вносит антикатолическое пользование католичеством в целях полонизации и в целях дробления русского народа... И при этом высказывается злорадное пожелание, чтобы большевизм еще продолжался в России».

Это по существу трагическое письмо искреннего человека и русского католика еще с 1911 года, вскоре после отъезда из Польши умершего на Дальнем Востоке, было снабжено обширными замечаниями Д.В. Философова. Последний между прочим писал:

«Такая громадная сила, как католическая церковь, по существу своему вселенская, т.е. интернациональная, становится в Польше орудием полонизации, т.е. превращается в орудие чисто политическое. В этом смысле урон наносится не православным, а именно престижу католичества»[42].

В самом деле, что мог думать Д.Колпинский, живя и работая в Люблине, преподавая русские предметы и рисуя иконы для церкви «восточного обряда», когда он наблюдал насилия поляков в отношении Православия?

В 1925 году была опубликована статья «одного из потомков тех русских, которые подписали акт Люблинской унии». Статья касалась разборки православного собора в Люблине, построенного в 80-х годах XIX века. Материал частью был продан с аукциона, а частью пошел на мостовую улицы Шопена.

«Четыреста с лишним лет тому назад, — замечает автор статьи, — предки нынешних властей клялись на той же площади в том, что обязуются за себя и за будущее поколение уважать и ни в чем не стеснять веру литовцев и русских»[43].

Разобранный собор стоял на Литовской площади рядом с памятником Люблинской унии.

 

Глава шестая

Римская поэзия и польская проза

 
1

24 марта 1924 года папа Пий XI в своей консисторской речи, между прочим, сказал:

«Так как причины взаимного непонимания находятся и по стороне восточных и по стороне западных христиан, то поэтому необходимо обоюдно искоренять предрассудки, рассеивать ложные теоретические понятия, исправлять исторические ошибки, тормозящие дело единения. Нельзя ожидать успеха в этом деле без соблюдения следующих трех условий. 1) Мы должны освободиться от создавшихся в течение веков ошибочных мнений, касающихся верований и устройства Восточных Церквей. 2) Восток же со своей стороны должен стремиться к более подробному и серьезному ознакомлению с тождеством веры своих отцов с верою отцов Западной церкви. 3) Наконец, обоюдный обмен мнений должен происходить в духе братской любви»[1].

6 апреля того же года при Конгрегации восточных церквей была организована комиссия «Pro Russia». Окончательно она была утверждена 20 июня 1925 года.

В связи с этим на первый план выдвигается организатор католического движения в России французский иезуит Михаил д’Эрбиньи, председатель Восточного института. Сравнительно молодой, блестящий, владевший языками, в том числе и немного русским, он, казалось, был поглощен созерцанием загадочного Востока и пламенел в желании его обращения. Он возбуждал старого Пия XI, только что провозгласившего новую политику Рима в отношении Востока. Всякому было свое место и своя задача. Папа должен был разогревать сердца католиков любовью к отделенным братьям. Курия разрабатывала практические планы подчинения России.

Старые способы действия были недостаточны. Грандиозные задачи требовали создания и соответствующих средств.

Совращение православных или, говоря деловым римским языком, дела «возвращающихся в Римскую церковь членов восточных церквей» требовали своего административного органа, и таковой создал Григорий XIII (1572–1585 гг.) под названием «Конгрегация по греческим делам». Брестская уния дела эти весьма увеличила, Конгрегация тоже была расширена и переименована Климентом VIII в «Конгрегацию для дел веры и религии католической». Она стала заботиться не только о греках, но и о других народностях.

В 1622 году Григорий XV создал знаменитую «Конгрегацию для распространения веры, Collegium de propaganda Fide, или, говоря просто, Пропаганду. В нее были включены все дела Конгрегации для дел веры и религии католической».

«Посадивши на папский престол своего питомца Григория XV, иезуиты основывают в Риме, в силу папского разрешения 1622 года, Cangregatio de propaganda Fide, которую обыкновенно кратко называют Пропаганд». Пропаганда самостоятельная власть в Риме, — раздраженно замечает исследователь истории Православной Церкви в Австро-Венгрии, — из каких-то 80 членов, которые заведуют всеми делами, касающимися присоединения разных народов, крещеных и не крещеных, во всех пяти частях света, к Римской церкви. Это орган, при помощи которого папа расширяет свою власть по свету в духе учения иезуитов. Власть Пропаганды велика. Распоряжения, которые издает председатель и секретарь Пропаганды, должны уважать и исполнять все власти римской церкви, наравне с папскими. Велика власть, но еще больше богатство»[2].

Более двухсот лет Пропаганда нераздельно владела делами обращения, однако дела Востока все разрастались, и в 1862 г. Пий IX создал вторую Пропаганду, но с добавлением «pro Negotiis Ritus Orientalis» — то есть «по делам восточного обряда». Обе Пропаганды помещались в одном и том же здании и имели общего префекта, которым долгое время был поляк кардинал Меч. Ледоховский. Получалась, некоторым образом, неловкость — униаты «восточного обряда» как будто на одну доску ставились с язычниками. На это, впрочем, мало обращали внимания. Революция в России все изменила. Язычники для Рима потеряли всякий интерес, на первом плане оказался русский православный народ.

1 мая 1917 года Бенедикт XV декретом «Dеi Providentis» (в Риме прекрасные стилисты) создает новую Конгрегацию Congregatio pro Ecclesia Orientalis, «для восточной церкви», которая совершенно отделяется от Пропаганды и начинает действовать с 1 декабря 1917 года. Префектом становится сам папа и его наследники. Думая о России, нельзя думать о распространении веры. Вера в России распространена, и, по мнению самого д’Эрбиньи, гораздо больше, чем в Европе, несмотря на все гонения. Идет вопрос не столько о миссионерстве, сколько о политике, о подчинении России, которая обладает всей полнотой церковного быта, признаваемого и одобряемого Римом. В силу этого в восточной Конгрегации были сосредоточены все административные дела католиков «восточного обряда». Дела, касающиеся «чистоты веры», по общему порядку отнесены к SW. Officium, а с 1931 года были изъяты дела по организации и управлению высшими богословскими учебными заведениями.

Конгрегация эта весьма обширна. Она имеет кардинала-секретаря, несколько кардиналов и довольно большой штат консультантов разных народностей. От поляков были включены: кардинал-примас Хлонд и епископы Пшездецкий и Шелонзак. Конгрегация имеет ряд комиссий, среди них комиссию по кодификации канонического права Православной Церкви, литургическую, по делам брачным и проч. Секретарем состоял кардинал Синцеро.

Чем больше углублялась русская революция, тем больше было хлопот у Рима.

«Революционный переворот в империи царей, — поясняет «Oriens», — эмиграция и рассеяние по свету миллионов русских, наконец, преследование католической церкви и вообще всякой религии большевиками, все это создало такое положение, что св. Престол обратил особое внимание на русские дела и стал его оказывать как преследуемым в России католикам, так и рассеянным по свету русским»[3].

Хотя, собственно, между католиками в России и эмигрантами за границей нет решительно никакой связи, тем не менее А.Ратти, нунций в Польше, «думал об отдельной комиссии», которая занялась бы этими делами и «такую комиссию Pro Russia призвал к жизни в 1925 году, уже в качестве Пия XI».

Комиссия эта первоначально принадлежала Конгрегации для восточных церквей и никто на нее особого внимания не обратил.

Одновременно с образованием Комиссии Pro Russia созревал целый план новых учреждения, и так как идея «восточного обряда» принадлежала братьям Общества Иисуса, то естественно, что в руках иезуитов и были сосредоточены все учреждения, связанные с этим делом.

В Риме на все смотрят серьезно и делают основательно, иногда, правда, весьма вредное для церкви.

Занявшись русским вопросом и создав Конгрегацию для восточной церкви под своим председательством, Бенедикт XV положил основание учебному заведению, зависимому от этой Конгрегации, — Папскому Восточному институту. Это учреждение подобно Коллегии, которой располагает Пропаганда. Срок учения — два года, принимаются окончившие теологи, предназначенные специально для «христианского востока». В него принимаются клирики латинского обряда, предполагающие работать на Востоке, клирики всех восточных обрядов, а также, что весьма замечательно, «студенты восточных церквей, не принадлежащие к церковному единству, которые пожелали бы глубже познакомиться с католическим вероучением и с его отношением к вероучению своего исповедания».

В 1922 году Пий XI передал институт в руки иезуитов, которые перевели его в свой Библейский институт, где имеется богатая библиотека. Ректором был сделан д’Эрбиньи, «известный своими научными трудами и интересом к Востоку». Институт стал издавать «Orientalia Christiana» — прекрасный научный журнал, вышло более ста томов. Была образована новая библиотека в 40 000 томов.

В 1926 году Институт перешел в новое помещение, реставрированное на средства какой-то испанской аристократии. В 1928 году он был сделан частью иезуитского Григорианского университета. Д’Эрбиньи был сделан почетным председателем, а фактическим — Емельян Герман. Преподавательский состав состоит из 20 человек. Слушателей 32–47 человек.

 
2

22 сентября 1922 года Пий XI отправил д’Эрбиньи в Россию*. Подробностей об этой поездке мы не имеем. Д’Эрбиньи принадлежал к тому течению курии, которое полагало, что советское правительство вполне подходяще для соглашения. Для этого прежде всего необходимо устранить поляков и, вообще, очистить католицизм от польского национализма.

«Крайняя приверженность поляков к латинству не согласуется с тенденциями и нынешним направлением папской политики» — так в свое время оценил настроение Рима Морис Перно, автор исследования политики Ватикана за последние 25 лет[4].

Поляки это довольно скоро уразумели. Иерархия в Польше должна была пойти на службу «восточному обряду», польское общество разделилось и часть его вступила в открытый и скрытый конфликт с курией. Это, впрочем, выявилось впоследствии.

Нужно признать, что католическое духовенство в России положение вещей оценило правильно. На процессе 1923 года имел место такой разговор:

«Крыленко. Как вы судите — советское правительство долговечно или нет?

Арх. Цепляк. Всегда был того мнения, что продолжится долго. Это мое неизменное убеждение»[5].

Такое убеждение разделял и д’Эрбиньи. Ему казалось, что благожелательное отношение Ватикана к Советам, положение которых в Европе было очень неопределенно, будет встречено с радостью, и Советы пойдут на соглашение. Между тем д’Эрбиньи в Москве, попросту говоря, был обманут. Большевики вопрос поставили так: католическая церковь должна отказаться от своих прав на имущество в России, и тогда имущество будет ей оставлено. Кажется, после согласия д’Эрбиньи большевики уклонились от исполнения своего обещания, стали ставить новые условия, и тогда через нунция в Польше Лаури было дано распоряжение имуществ не передавать[6]. Возник процесс 1923 года. Уже во время процесса Рим дал согласие на передачу имуществ. Хотя прелат Буткевич был приговорен к расстрелу, в общем приговор был гораздо мягче, чем по процессу петроградского митрополита Вениамина в 1922 году. Вообще, силу репрессий в отношении православного и католического духовенства нельзя даже и сравнивать.

Процесс католического духовенства в Москве начался 21 марта 1923 года. Прелат Буткевич был расстрелян 31 марта. 12 апреля была торжественная служба о нем в Риме, а 10 мая 1923 года был убит в Лозанне агент советской власти Боровский и, по сообщению агентства «Гавас», было послано от имени папы выражение сочувствия советской миссии[7]. Арх. Цепляк еще некоторое время находился в тюрьме, а засим был выслан из России. Несмотря на все это, Рим не считал свое положение безнадежным.

При таких обстоятельствах в конце сентября 1925 года д’Эрбиньи отправился в Москву «без всякого поручения, как официального, так и официозного», тем не менее все трехнедельное его пребывание в Москве было посвящено весьма серьезным переговорам с советским правительством и православной иерархией. Он ехал «не для того, чтобы говорить, а чтобы слушать», и то, что он увидел и услышал в Москве, вполне совпадало с теми представлениями, какие были созданы в Риме.

Своей внешностью, манерами, открытым видом и великолепной бородой он произвел на православную иерархию сильное впечатление, хотя все сразу поняли, что он и для чего приехал. Патриарха Тихона в живых не было, и это очень облегчило его положение.

В Москве он пробыл три недели и, возвратившись, почти немедленно опубликовал книгу «Церковная жизнь в Москве». Книга блестяще написана. При всей своей поверхностности книга производит впечатление весьма значительное. Смысл ее может быть сведен к немногим заключениям. Советское правительство не так плохо, как об этом говорят, и его политика в отношении религии не так беспощадна. Православная Церковь лежит в развалинах и заслуживает внимания только иерархия обновленцев. Православие совсем созрело для того, чтобы упасть в руки Рима.

Советское правительство не могло не быть довольным тем, что дало разрешение на приезд и предоставило д’Эрбиньи свободу действия в Москве. В сущности, никаких препятствий к установлению нормальных отношений Ватикана с Советами, по выводам д’Эрбиньи, не было.

Рассказывая о том, как ему какой-то мальчик настойчиво предлагал журнал «Безбожник», он замечает, что хотя «этот мальчик открывает и заключает пребывание в современной России, но в промежутке я вижу русский народ, который остается верующим, благочестивым, действительно религиозным на свой лад»[8]. Похвалив народ, д’Эрбиньи, говорит несколько приятных слов и власти. «Центральное правительство более мудрое, чем декатисты 1793 г., в новом своде законов установило отдых в воскресенье и в дни больших христианских праздников»[9].

Далее мы узнаем, что «советские власти противополагают эту заботу о восстановлении старины вандализму французской революции: никакой богини Разума, никаких кощунственных вакханалий, как в Парижском соборе Богоматери, никаких иконоборцев, оскверняющих или разрушающих памятники искусства, никакого осквернения династических могил, как в Сен-Дени[10].

В Кремле, в храмах «все в полном порядке, за всем внимательно смотрят». «Если церкви были пощажены, то крепкие ограды больших и многочисленных монастырей не спасли их. Теперь в них ютятся тысячи новых жильцов. Монастыри эти не похожи на современные монастыри Запада — они скорее напоминают древние аббатства шартрезцев и траппистов», и хотя в Покровском монастыре «одна из внешних часовен превратилась теперь в залу Бухарина для пропаганды и кино», но все-таки «главный храм монастыря, в ограде, остается нетронутым»[11]. Вообще все происходит, как в лучшем обществе. Когда производились «полицейские обыски, официальные визиты для составления инвентаря, свидетели единогласно признают, что начальники этих налетов обыкновенно были исключительно вежливы во французской церкви.

— Милостивая государыня, как должны мы поступить, чтобы исполнить данное нам приказание, не нарушая ваших религиозных убеждений? — спросил первый делегат, который, окружив церковь, пришел, чтобы объявить о ее национализации.

— Вы должны соблюсти три вещи: снять шапку, говорить тихо и не трогать престол.

Все было исполнено»[12].

«Человечество идет к всемирной централизации, которой благоприятствуют современные пути сообщения. Три великих течения ищут ее, три империализма, скажете вы, люди Запада, но, точнее, три универсализма: наш универсализм московский, материалистический, коммунистический, опирающийся на Азию, обслуживаемый пропагандистами всех наций; универсализм лондонский, также материалистический, капиталистический, опирающийся на Америку, обслуживаемый интернационалом банков, и универсализм папского Рима, идеалистический, спиритуалистический, опирающийся на... Бога. Мы в Москве очень хорошо держим в руках оружие против лондонского капитализма, справиться с которым мы можем довольно скоро, тогда как Рим остается для нас загадкой, против Рима мы еще ищем оружие, без Рима все разновидности христианства капитулировали бы. Без Рима все религии умерли бы. Но Рим бросает на службу религии своих пропагандистов всех наций, более опытных, чем наши, и победа остается сомнительной, и борьба будет длинной»[13].

Все это выслушал д’Эрбиньи в Москве из уст одного дипломата, которому все это рассказывал «один из наиболее важных советских персонажей».

Одним словом, есть только две реальных силы в мире — универсализм коммунистический и универсализм католический. Они должны столковаться — таков был смысл визита д’Эрбиньи в Москву и таково его отношение к большевикам.

Затем мы читаем нечто, что является сутью всего. Говоря о восстановлении патриаршества, д’Эрбиньи замечает, что многие связывали с этим определенные надежды: как некогда патриарх Филарет помазал на царство и короновал своего сына Михаила, так и новый патриарх в недалеком будущем возложит императорскую корону на голову самодержца из той же династии[14].

Это, несомненно, реальная опасность для большевизма, а рядом универсализм католический, который никогда и ни на кого не возложит короны в России.

Надо сказать, что со стороны Рима было сделано все, чтобы снискать расположение Советов.

С Православной Церковью этот тайный посол Ватикана обошелся весьма строго.

Патриаршая церковь, по его мнению, — это осколок прошлого, у которого нет будущего. Вообще он не понимает, как, несмотря на крушение империи, церковь все же устояла. Его отношение к памяти патриарха Тихона, к его преемникам, к самой идее патриаршества пренебрежительно. С патриаршей церковью Риму делать нечего: она не ощущает духа времени.

Патриарх Тихон был инспектором и ректором Холмской духовной семинарии, а с 1898 года — викарием Варшавско-Холмской епархии при архиепископе Флавиане. Вдумчивый и наблюдательный, он за время своего пребывания на этой древней Червонной Руси прекрасно изучил обстановку и взаимоотношения католичества и Православия.

Он знал все, что задумал Рим в отношении Православной Церкви в России, и занял в отношении католичества резкую позицию. «Соглашения с Ватиканом нет и не может быть», — говорил патриарх Тихон[15]. Вся политика Рима в отношении России создавала невероятную обстановку в Москве — гонимое Православие не имело ни средств, ни сил бороться еще и с интригами иезуитов.

Патриарх Тихон упорно отказывал Польше в предоставлении прав автокефалии Православной Церкви. Не имея возможности добиться положительного результата, польское правительство подослало к патриарху своего тайного представителя. В самое трагическое для патриарха время, 10 июля 1923 года, некий публицист — поляк Стародворский (псевдоним), вел беседу с патриархом. Он старался доказать патриарху, что в Польше все в порядке и что не было такого случая и никто не в силах указать на факты незаконного присвоения чего-либо, что было действительно православным. Патриарх на это заметил, что он все знает. Сам Стародворский признает, что патриарх «прекрасно знает историю Православия в Польше»[16].

Патриарх отлично знал, чего может ожидать Православная Церковь в ее положении от Рима, и не удивительно, что в своем первом пастырском обращении Местоблюститель патриаршего престола митрополит Петр указывал на то, что «католики вводят наш богослужебный обряд, совращают, особенно в западных, издревле православных церквах, верующий народ в унию и тем самым отвлекают силы Православной Церкви от более неотложной борьбы с неверием».

Д’Эрбиньи не мог не знать об этом послании, и тем не менее он желал вступить в переговоры с митрополитом Петром. Митрополит Петр от свидания уклонился.

Начиная обозрение отдельных частей Православной Церкви в России, он прежде всего останавливается на «той Православной Церкви, которая хранит память патриарха Тихона. Она воплощает в себе верность русскому прошлому. Очевидно, из всех религиозных организаций, именно она наиболее потеряла во время революции. Десять лет тому назад она была всемогуща, в настоящее время она очень стеснена»[17].

Тем не менее он имел встречу с епископами патриаршей церкви, которые с ним были весьма осторожны.

«Тем временем один из епископов выражает опасение, не приехал ли я жать на покинутом поле русского Православия, или, может быть, стать миссионером, перейдя на сторону восточного обряда». Как видим, д’Эрбиньи встретил в России полное знание того, что происходит в Риме.

Засим происходил разговор на церковные темы, причем его собеседники весьма осуждали эмигрантскую иерархию, и затем они любезно простились, однако его собеседник, говорит д’Эрбиньи, «не дает мне того братского целования, которое мне давали другие епископы и русские священники, принадлежащие к разным партиям», и вообще «только Бог видит в сердцах, но снаружи они сухи и жестки».

К «живой церкви» д’Эрбиньи также относится отрицательно и проходит мимо. Совсем в ином виде представляются ему обновленцы. Обновленческая церковь напоминает ему католическую церковь во Франции во время конкордата 1801 года.

6 октября д’Эрбиньи присутствовал на диспуте о религии. Выступали Луначарский и обновленческий митрополит А.Введенский. «Очень молодой — ему только 36 лет, — безбородый, с орлиным носом, он стоял более часа на авансцене, не разгуливая, как его противник, и сперва не жестикулируя; простая и проникновенная речь его постепенно оживлялась и к концу зазвучала горячими тонами могучего и страстного красноречия. Аудитория была сразу зачарована и взята в руки»[18].

А.Введенский — вождь обновленческого духовенства.

Оно «очень отличается от революционного духовенства, которое зовут то синодальным, то обновленческим. Оно называет себя православным и охотно сравнивает себя с епископами конкордата 1801 года: ни бунтовщики, ни присягнувшие, как красные, говорит оно, но канонически утвержденные патриархом Константинопольским, как епископы конкордата, папой Пием VII»[19].

Обновленческий собор оставил также прекрасное впечатление. Он появляется на соборе 5 октября. «Я прибыл из Парижа без всякой миссии, просто для того, чтобы научиться чему-нибудь во время отпуска».

Деликатно осведомляются, не польский ли я ксендз, приехавший, чтобы шпионить, а затем сердечно принимают меня»[20].

Так «восточный обряд» твердо устраняет поляков от миссии в России.

После доклада А.Введенского на тему «Как охранять и развивать в настоящее время христианскую веру в душе», доклада, который имел место 7 октября и заслужил «огромный успех», один из делегатов, «мирянин из хорошего общества», сказал д’Эрбиньи по-английски: «Я очень счастлив, что митрополит изложил католическую мистику. Нам это очень нужно»[21].

Таким образом, все складывалось как нельзя лучше. Обновленчество с его послушным Константинополю духовенством, широким пониманием канонов и «католической мистикой» — вот та новая православная церковь, с которой католичество может договориться.

Вечером 17 октября, возвращаясь дальней дорогой в одиночестве с Воробьевых гор в Москву, в своих размышлениях Михаил д’Эрбиньи подымается на необычайные мистические высоты.

«Три часа размышлений о том, какие желания и молитвы заставил бы Св. Дух родиться в душе св. Павла... Св. Павел пожелал бы быть в центре этой империи, более огромной, чем был некогда языческий Рим, он пожелал бы дать тут Христу свидетельство слова и крови, а людям — свидетельство любви в искупляющем милосердии Христа. Отчаялся бы ли он? Рим, когда Павел прибыл туда, был много дальше от Христа, чем теперешняя Москва. Христианское бродило отсутствовало в этом мире древнего язычества... Св. Павел свою задачу здесь нашел бы менее трудной, чем в Риме: труд колоссальный, конечно, опасный, но проникающий во все глубины Азии».

Какие перспективы рисуются перед Римом и какие видения посетили д’Эрбиньи в этот октябрьский вечер над Москвой?

«Азия, приведенная к церкви, ко Христу, скоро, через век или два, Москвой в соединении с Римом — не мечта ли это? Или, может быть, скорее это христианская надежда, которую внушает Бог? Неосуществимо это? Может быть, но — не для Бога. Ибо не сказал ли ангел Богоматери: “Non erit imposibile apud Deum omne verbum”?»

С такими ощущениями вернулся д’Эрбиньи из Москвы. Он привез из Москвы «двойное сокровище: более нежную привязанность к душам русского народа, более просвещенную надежду, что хотя бы для этого понадобился целый ряд чудес, те из этих душ, которые искренни и прямы, будут просить, придет день, у единственной Церкви, у св. Петра, благословить и освятить их во Христе Иисусе»[23].

 
3

В Польше события также шли своим чередом и весьма благоприятно для «восточного обряда».

10 февраля 1925 года был подписан конкордат Рима с Польшей, «который вызвал большое заинтересование во всех сферах и политических группировках в Польше»[24]. Это было дело рук партии Народной демократии и клало начало тому, что, можно назвать клерикализмом в самой крайней форме. Польское духовенство укрепляло все свои права за счет государства и остальных исповеданий. Конкордат был подписан с одной стороны кардиналом Гаспари, а с другой — Ст. Скшинским и Ст. Грабским.

При ратификации конкордата в Сейме возникли большие споры. Многое понималось не так, как это позднее обнаружилось. В частности, сторонниками конкордата говорилось, что Рим отказался от требований имущества от Православной Церкви. В 1929 году было предъявлено 724 иска о возврате святынь, монастырей и имущества на том основании, что население когда-то принадлежало к униатской церкви, — и требование опиралось на конкордат.

Конкордат устанавливал пять церковных провинций латинского обряда (5 архиепископий и 15 епископий), одну греко-католическую униатскую (1 архиепископия и 2 епископии) и одну армянского обряда.

Таким образом, не было больше отдельной униатской церкви, а была провинция греко-славянского обряда католической церкви. Епископы латинского и восточного обряда наконец были уравнены в своих правах, чего они добивались со времени Брестского собора 1596 года, но униатская церковь потеряла свою независимость. Правительство и Рим одинаково не доверяли Галицийской унии, ставшей национально-украинской и боровшейся против латинизации. Это сказалось в том, что на территории унии установлено пять латинских епархий и всего три униатских. Вообще униатство было заперто в пределах Восточной Галиции. На одну латинскую епархию приходилось 750 000 человек, на униатскую — 1 500 000 человек[25].

Восточный обряд в конкордате не упоминался, хотя Альбертин уже действовал, и о нем много писали. Вместе с тем в конкордат была помещена ст. XVIII такого содержания:

«Духовенства и верующие всех обрядов, находящиеся вне своих епархий, подлежат власти местного епископа, согласно каноническому праву».

Статья эта, с одной стороны, закрывала доступ униатской иерархии и клиру Восточной Галиции на территорию Волыни, Полесья и Холмщины, а с другой — дело унии на этих территориях передавала в руки католической иерархии и лишало унию национально-украинского характера.

Это было естественно, ибо еще в 1921 году подляшский епископ Пшездецкий заявил, что на Подляшье народ не принимает униатских священников из Галиции и вообще не желает унии в ее галицийском виде[26].

Рим имел в виду создать особую иерархию «восточного обряда», которая не была бы связана ни с Православием, ни с унией старых времен и родилась бы из недр католической церкви. Насколько эта надежда была основательной — вопрос особый. Пока же пользовались так называемыми перелетами, т.е. православными священниками, переходившими в юрисдикцию Рима, и надзор за ними, как и все руководство «восточным обрядом», поручался католическому епископату латинского обряда. Ко времени подписания конкордата уже выяснилось, что среди православного духовенства не оказалось достаточного числа «перелетов» в «восточный обряд» и что те, кто переходит, немного стоят, но другого выхода пока не было.

Все в этом мире меняется. Переменились в корне и воззрения католического епископата на унию.

Непосредственно после Брестской унии польские епископы писали в Рим, что «уничтожение русского (восточного) обряда или во всяком случае облегчение русским принятия латинского обряда сильно укрепит вовне единство церкви и затруднит возвращение русского народа в дизунию (Православие), ибо история учит, что уния восточных церквей недолговечна», и кроме того указывалось, что «разные обряды в одной Церкви создают споры и недоразумения». Наконец, обращалось внимание на то, что при растущем русском населении «восточный обряд» может стать более распространенным, чем латинский.

Папа Урбан VIII под давлением иезуитов все-таки 7 февраля 1624 года запретил без специального разрешения апостолического престола переменять «восточный обряд» на латинский[27].

Теперь уже сами католические епископы в Польше брали на себя заботу о «восточном обряде» и вынуждены были тратить силы на совершенно бесполезное занятие. Поддержка латинским духовенством восточного православного обряда есть гримаса истории.

Однако эта гримаса становится реальным фактом, ибо на Пинской конференции в 1930 году епископ Пшездецкий привел слова Пия XI: «Выступающий против этого дела — не католик»[28].

Впрочем, Рим имел на этот счет свой печальный опыт и принял свои меры. Ст. X дополнительного к конкордату с Россией протокола от 22 июля (3 августа) 1847 г. постанавливала:

«В целях предоставления греко-униатам, которые еще остались в Империи, свободного вероисповедания их веры, уполномоченный папы предложил, чтобы до тех пор, пока они не будут иметь епископа собственного обряда, могли ими управлять латинские епископы в том смысле, как это установлено для армян»[29].

Положение это фактически было принято русским правительством.
Этих обязанностей латинские епископы не выполнили.

«В Риме осталось болезненное воспоминание о бывших унитах, — говорит А.Буду, — с болью думали о их печальной судьбе, и все, что было связано с их делом, являлось чувствительным местом; на основании бреве Ubi inscuta bi li от 3 июля 1848 г., Пий IX отдавал унитов во временную юрисдикцию латинских епископов и в горячих словах возлагал на них опеку над унитами. Слова папы оказались мертвой буквой. Они “были оставлены самим себе как в жизни, так и в смерти”. 74 священника и монаха, которые остались верными своему обряду, принуждены были вести нищенскую жизнь светских людей. Рим обратился к римо-католическому епископу Жилинскому с суровым напоминанием, требуя быстро исправить ошибку»[30].

Теперь напоминать не нужно было.

Еще до ратификации конкордата, обсуждение которого в Сенате было закончено 23 апреля, папский нунций в Польше известил 4 апреля 1925 г. римо-католических епископов Виленского, Минского, Люблинского, Луцкого, что им даются те же полномочия, которые 10 декабря 1923 г. получил епископ Пшездецкий, и они должны пользоваться той же инструкцией.

В этой инструкции, между прочим, было указано, что католические епископы могут освобождать от церковных наказаний священников, возвращающихся из Православия в католичество, за исключением епископов. Это значило прежде всего, что Рим считает всех христиан католиками и что пребывание в Православии, хотя бы от самого крещения, есть только недоразумение, и переход в католичество есть не больше как возвращение, и поэтому католическим епископам присвоены права юрисдикционной власти над православными, даже когда они пребывали в Церкви Православной. Вот почему католические епископы принимали и принимают православных ренегатов — запрещенных и расстриг — в их сущем сане, как будто они и не подвергались в законном порядке прещениям.

Это не что иное, как проявление со стороны Рима церковного нигилизма[31].

Съезд этих епископов в том же 1925 году обратился в Рим с просьбой создать особую комиссию по руководству новоуниатской работой.

Восточная конгрегация приняла это к сведению и обещала организовать Комиссию, а пока рекомендовала епископам работать в согласии.

При обсуждении конкордата в польском Сейме много говорилось о миссионерских намерениях Рима в отношении России и замечали, что это может отразиться на интересах Польши.

В частности, социалист Чаплинский заявил:

«Когда, например, Рим имеет пред собою великую, со своей точки зрения, цель обращения православных еретиков Востока, то во имя этой великой цели он может пренебречь государственными интересами Польши так же, как он пренебрегал много раз»[32]. Вообще много говорилось о пагубном влиянии Рима на Польшу, но слова эти не имели никакого практического значения. На этом дело и кончилось. О Православной Церкви никто не думал, и казалось, что все это происходит не в XX веке, а в XVII веке, и на трибуне ораторствует не член Сейма — докладчик, а иезуит Скарга. Польша за время своего подчиненного положения ровно ничему не научилась и пожелала полностью продолжать ту религиозную политику XVII века, которая и привела ее, между иными факторами, к падению.

В иных обстоятельствах это и повторилось в 1939 году.
 
4

В 1929 году неожиданно был устранен за свои бывшие связи с архиепископом Евлогием Луцкий римо-католический епископ Дубовский, и на его место был назначен Шелонзак. Епископ Шелонзак сейчас же в начале своей пастырской деятельности на Волыни обратил внимание также на необходимость организации «восточного обряда»[33]. К этим двум лицам — епископам Пшездецкому и Шелонзаку — присоединились митрополит Виленский Ялбржиковский и епископ Пинский Лозинский.

Последний вел униатскую работу в Петербурге перед войной. Эти лица собрались 9 ноября 1926 года в Вильно на съезд и, обсудивши вопрос о совращении православных, после совещания с теми православными священниками, которые перешли в унию, в том числе и с бывшим архимандритом Морозовым, признали, что:

«Польские епископы обязаны упорно стремиться к соединению православных с католической церковью: 1) оставляя им обряд, которого они хотят; 2) проповедовать на языке, на котором они желают слушать проповедь, и 3) создавать приходы там, где будет находиться значительное количество обращенных.

С другой стороны, препятствия к объединительной работе и предоставление разлагающейся Православной Церкви в Польше своей судьбе может повлечь за собой для страны неисчислимый вред в виде наводнения наших восточных рубежей коммунизмом и безбожничеством». Конференции польских католических епископов по вопросам унии, кроме указанной, состоялись в 1925 г. в Варшаве, в 1928 г. — в Гнезно и во Львове и в Познани в 1929 г. Сведений о занятиях этих конференций мы не имеем[34].

Поэтому были установлены меры предосторожности при принятии православных священников в унию, а по вопросу о сохранении слова «православный» было разъяснено, что:

«В проповедях надлежит ясно подчеркивать, что обращенный становится членом католической церкви восточно-славянского обряда без прибавления слова “православный”. Слово “православный”, хотя само по себе и хорошее слово, но имеет специфическое значение, а именно православие противопоставляется католичеству.

Меры предосторожности ничего не дали, и уже в 1927 году с большим шумом архимандрит Ф.Морозов вернулся в Православие.

Так была намечена программа осуществления «восточного обряда» в Польше на территории сплошного почти четырехмиллионного русского православного населения.

В основу ее клалась любовь к «отделенным братьям», и все должно совершаться по чину, убеждению и доброй воле. Для насилий еще не наступило время. На первый план выдвигались лесть и соблазн. Налицо был лисий хвост, волчьи зубы были еще спрятаны.

Обстановка казалась благоприятной. Католическая церковь заняла «первенствующее положение». Православие должно бы понять, что на нем лежит ответственность за все неприятности, которые имело католическое духовенство от русского правительства. Была ли в этом вина римо-католического духовенства — над этим не задумывались.

Православие было подорвано. Россия плавала в революционном тумане.

Война все расшатала. После войны Волынь оказалась местом столкновения поляков с большевиками, большевиков с украинцами, украинцев с поляками. Гражданская война оставила на польской территории некоторый элемент, которому некуда было деться. Отдельные лица стали просачиваться в ряды сановитого и родовитого волынского кадрового духовенства и получили посвящение в эти смутные времена. Положение православного духовенства было и оставалось тяжелым, оно не было обеспечено ни в правовом, ни в материальном смысле и испытывало на себе все пренебрежительное отношение польских чиновников. Для некоторых слабых душ казалось соблазнительным перейти в ограду католической церкви; тем более, что не требовалось ничего, кроме «молитвы за папу и епископа». В унию шли просто авантюристы и влекли за собой морально ослабевшую крестьянскую массу, которая при помощи подачи заявления католическому епископу приобретала расположение полиции и мелких властей на местах, а иногда и некоторые материальные выгоды, ибо в таком случае возвращались отобранные приходские земли, открывались запечатанные храмы.

При помощи унии сводились счеты с нежелательными настоятелями приходов. Все это было, однако, непрочно и легкомысленно.

Католические епископы с распростертыми объятиями принимали в унию в сущем сане православных расстриг и не обращали никакого внимания на то, какие знаки духовного сана, вплоть до митры, возлагали на себя перешедшие в унию. Этот неустойчивый и авантюристический элемент без труда возвращался в Православие. Еще легче возвращались в Православие приходы, которые считали переход в унию «комедией» и просили православное духовное начальство не придавать этому никакого значения.

Так началось темное дело разложения православной приходской жизни в Польше при помощи «восточного обряда». Католической церкви это ничего не давало, но пока было достаточно и этого.

Православная церковь была бессильна против применения католиками всех форм православного культа, против недостойного маскарадного переодевания в православные одежды и облачения, профанации церковного чина и нарушения благочиния и пристойности.

Католическое духовенство теряло свой разум и проявляло исключительное легкомыслие, разрушая уважение народа к церкви. Рано или поздно это должно было отразиться и на самом католичестве, которое выявляло новую форму церковного нигилизма. Рим приносил в жертву политике церковность.

«Внутренними распрями в лоне схизмы могла бы воспользоваться католическая пропаганда», — говорил ксендз Ростворовский.

Эти «распри» создавал в Польше «восточный обряд» — источник осложнений. Иезуиты это отлично понимали пользовались этим совершенно сознательно.

Православный миссионер священник С.Дюков говорил в декабре 1926 г. на Полесском епархиальном собрании:

«Об унии в той форме, в которой она пропагандируется, пасомые и слушать не хотят.

Пропаганда унии («восточного обряда») привела лишь к иудиному греху среди пастырей; с этого, впрочем, она и началась, этого только пока и достигла.

Ведь ни для кого не тайна, что все эти предательства вызываются явно и исключительно мирскими мотивами.

Я, кажется, не ошибусь, если скажу, что по общему правилу наши пасомые идут за пастырями-вероотступниками лишь до тех пор, пока не узнают о его предательстве»[35].

Началась в Польше эпоха разрушительной любви Запада к Востоку.

 

Глава седьмая

Разрушительная любовь

 
1

Познать и полюбить — вот пути единения Востока и Запада.

Заявив о своей любви к Востоку — России urbi et orbi, наговорив массу любезностей по поводу русского благочестия и возвеличив православный обряд, — Рим полагал, что главное сделано.

Оказалось, однако, что ничего не произошло или даже произошло нечто неожиданное и горестное.

Блестящий дипломат и тайный чрезвычайный посол Ватикана к Советам Монс-р д’Эрбиньи не только не достиг никакого успеха, но поставил Рим в весьма тяжелое положение. Советы не проявили никакого понимания тонкого обращения д’Эрбиньи. Воспользовались его визитом, поскольку это было возможно, и пошли своей дорогой. Обновленцы также никакой пользы не принесли. Власть явно переходила в руки м. Сергия, то есть патриаршей церкви.

Монс-р д-Эрбиньи был возведен в сан епископа и в 1926 году снова отправился в Россию, чтобы как-нибудь восстановить разрушения, произведенные большевиками в организации католической церкви. Поляки окончательно были принесены в жертву, и д’Эрбиньи кое-кого из других народностей поставил епископами. Все это было весьма печально и незначительно. К тому же авторитет Ватикана в глазах большевиков потерял всякое значение.

Не произошло никакого сближения и с Православной Церковью, и не могло произойти. Идти на подчинение Риму не было ни у кого ни желания, ни возможности. Рим в общем был бессилен, ни Православной Церкви, ни иерархии в России он ничем помочь не мог. Не мог папа помочь католикам, еще менее было возможностей в отношении православных. Патриарха Тихона освободил из тюрьмы авторитет Англии, совместное выступление английского правительства и архиепископа Кентерберийского. Это в России отлично все знали.

Ко всему этому присоединились наступления католического духовенства на Православие в Польше. Распространению сведений о насилиях в Польше большевики не препятствовали.

Иезуиты были убеждены, что православная иерархия в Польше, испытывая гнет правительства и ожидая худшего, пойдет на соглашение, как это было в XVI веке, тем более что Рим стал гораздо приветливее. Этого тоже не произошло. Наоборот, иерархия перешла в наступление. Появился очень способный, можно сказать блестящий, публицист Vox*. и стал наносить на страницах «Воскресного чтения» сокрушительные удары не только по «восточному обряду», но и по претензиям самого католичества. Православие оказалось более жизненным и упорным, чем это предполагали инициаторы его подчинения Риму.

И в России, и в Польше православные уповали на милость Божью и полагали свою силу в верности вере отцов.

«Снизу или сверху?» — спрашивал в 1933 г. о. Я.Урбан, поседевший в борьбе за соединение.

«Унийное движение в Польше направлено непосредственно к народу. Почему? Потому что православная иерархия остается глухой на призывы, приходящие к ней от католической церкви.

Огромное большинство православного епископата было и остается глухим на повторные призывы Рима. Пий IX даже послал православным епископам Востока приглашение на Ватиканский собор — ответили отсутствием. На энциклики Льва XIII и Пия XI ответили контрэнцикликами».

Но этого мало: «Участвуют в протестантских конгрессах ложно называемых всехристианским, их видел Стокгольм, видела Лозанна», а «когда речь идет о католиках, то православная иерархия избегает всякого с ними общения, как греха смертельного».

А между тем: «О призывах Рима к католическому единству православные епископы знают; знают они также и о том, как бы возросло их достоинство и авторитет, опирающийся на Петрову скалу, хотя бы в отношении внешних политических сил».

Вот почему не «пробуем унии сверху».

Дав эти прекрасные свидетельства стойкости, независимости и ответственности православной иерархии, о. Я.Урбан в дальнейшем меняет тон скорбного упрека и переходит к строгостям.

«Ватиканский собор установил, что папа является для всех непосредственным пастырем, независимо от существования иных пастырей-епископов».

И потому: «Мы имеем право непосредственно заботиться о тех, которые хотя и имеют своих пастырей, но они не ведут их на пастбище Христово дорогой, указанной Спасителем. Мы имеем право послать к ним других пастырей, которые не будут, как те, наемники. Папа и диссидентская иерархия — это не две равные и независимые силы, вроде политических владык двух соседних стран. Недобросовестно усиливать ирриденту среди чужих подданных в пользу своей страны, но Церковь едина, и нет страны, которая была бы чужой для единого наивысшего владыки, которого поставил Христос, его невидимый Глава»[1].

Постановка вопроса ясная и закрывающая путь к единению. Вместе с тем нельзя понять, как можно все это согласовать со всем тем, что говорилось и говорится с высоты римской кафедры. По-видимому, практические деятели соединения за слова папы не отвечают и значения им не придают.

Рим ищет единения с Православием в духе любви. Миссионеры Рима прямо входят в чужую овчарню, не скрывая своих намерений. Этим они нарушают порядок и благочиние не только в ограде чужой Церкви, но вообще в христианском обществе. По слову Евангелия, это не пастыри, а волки.

История своим повторением только укрепляет истину. Всякое единение, которое начинает Рим, еще более углубляет разъединение.

Рядом с этими сухими угрозами всегда располагается сладкая лесть и соблазн.

А.Поссевин обещал Ивану Грозному византийскую корону в самом Царьграде.

Лев ХIII обещает славянским церквам в случае соединения «благоденствие и великую славу». Окружное послание Вселенского патриарха на это с достоинством ответило:

«По милости Божьей они обладают сими благами, твердо пребывая в отеческом Православии и хвалясь о Христе своею правою верою»[2].

Иезуиты в Польше соблазняли иерархию возрастанием их «достоинства и авторитета». Власть папы освободит православных епископов от власти католического правительства. Нельзя не признать, что иезуиты большие реалисты, вот почему и не удается дело соединения; его можно создать совсем на ином основании.

Иерархия молчала. А между тем «апостольство на Востоке стало одной из важнейших забот Церкви», — замечает председатель Русской коллегии ксендз Ф. де Регги[3].

«Представители церковных властей, — говорилось на VI Пинской конференции в 1937 г., — во главе с Апостолическим престолом и епископатом всего католического мира, считают дело единения православного народа с римо-католической церковью, в особенности проживающего в настоящее время в границах возрожденной Польши, одной из значительнейших задач, которую должна в текущее время выполнить церковь в круге своей миссионерской работы. Св. отец засвидетельствовал, что дело соединения Церквей настолько близко его сердцу, что он считает его не только за одно из своих дел, но делом, которое должно знаменовать его понтификат»[За].

И не только для церкви. Еще раньше министр исповеданий сказал в Комиссии Польского сейма: «Усилиям восстановления церковного единства восточной и западной церквей правительство посвящает особое внимание, особенно на польском участке»[4]. «Усилия эти бесцельны, — заявляет в заседании миссионерского Комитета в Варшаве протопресвитер о. Т.Теодорович, побывав предварительно на докладе в Католическом доме, — Рим не обладает ничем таким, что могло бы обогатить Православие. В странах католических, в том числе и в Польше, падает религиозность и растет преступность[5]. Это с религиозно-нравственной стороны. С точки зрения государственно-общественной дело обстоит не лучше.

«Католичество нисколько не гарантировало Западную Европу, — замечает Н.Бердяев, — от реформации, от французской революции, от просветительства XVIII в., от Маркса и Ницше, от религиозного индифферентизма, от активного безбожия и вражды к христианству»[6]; и от гражданской войны в Испании — можно добавить.

Все это в глазах католических миссионеров ровно ничего не значит. Апостолический престол раскрывает свои объятия, это обязывает. Рим знает путь спасения; если православные с этим не считаются, тем хуже для них. Упорство должно быть преодолено.

Во всяком случае, восточная ветвь ордена иезуитов образована, и она должна действовать.

4 ноября 1924 г. эта миссия обосновалась в Альбертине. Вместе с тем оказалось, что никаких «других пастырей», которыми она могла бы заменить православных «наемников», у нее не было. Не было их и у епископа Пшездецкого, и вообще ни у кого, кто проводил «восточный обряд». Тогда обратились к православным пастырям, которые пожелали бы изменить своей Церкви и иерархии. Пастырей не нашли, но обрели «наемников». И на этом фундаменте, на этой «скале Петра» стали создавать дело единения Церквей в любви и правде.

Образовался особый вид духовенства, который народ назвал «перелетами». В движение пришел православный народ. Поднялся православный на православного. Русь на Русь.

Рим выполняет свое призвание в отношении восточных церквей. Он, по словам профессора Нехай, «с достоинством открыто и сердечно реализует повеление Иисуса Христа о единой овчарне и едином пастыре»[7].

 
2

Запрещенный в священнослужении за пьянство и другие проступки прот. Марк Ячиновский был послан осенью 1924 г. на должность псаломщика в приход Дикушки Виленской епархии. В приходе он образовал вокруг себя небольшую группу прихожан, недовольных настоятелем. Засим он куда-то отбыл и вернулся в новой рясе, с деньгами и, как всегда, пьяный и стал таинственно собирать подписи прихожан. В результате, на основании распоряжения католической Духовной Консистории в Вильно от 17 марта 1925 г., он вступил в управление Дикушским приходом. 22 марта в конце литургии М.Ячиновский ворвался в алтарь, схватил церковные ключи и передал их своим сообщникам. Сам облачился в фелонь, вышел на солею и приветствовал народ с принятием унии. Православные покинули храм, а Ячиновский в присутствии немногочисленных новоуниатов стал служить молебен. Засим он запер двери храма и ключ унес с собою. 29марта прибыли виленский протоиерей И.Дзичковский и ряд священников. Потребовали, чтобы Ячиновский открыл храм; после некоторого спора храм был открыт. Ячиновский вошел вместе с другими в епитрахили, но был удален. Была торжественная соборная служба. Народ плакал, исповедовался и приобщался, был крестный ход. Новоуниаты оставили своего руководителя и публично приносили покаяние. Был составлен приговор «ни за что на свете не отдавать своей церкви унии, держать свою св. православную веру» и быть в послушании своему епископу.

«Так, благодарение Богу, — заключает корреспондент, — закончилась неудачей дерзкая и святотатственная попытка, клонившаяся к полному уничтожению многолюдного православного прихода»[8].

В этом столкновении православных возле родной церкви католических миссионеров мы не видим. Пока они в стороне — они весьма довольны беспорядком в приходе. Ячиновский — это как раз тот пастырь, который нужен Риму.

14 апреля 1925 года Евгений Слезко, священник из псаломщиков села Озеро Волынской епархии, со всей своей семьей, кроме двух младших, которые сбежали в пути, отправился в Луцк и был принят в католичество Луцким епископом Дубовским, к которому он прибыл из прихода. Епископ вручил ему антиминс и поручил организовать в селе Озеро приход «восточного обряда». Нужно было собрать 150 подписей; он стал объезжать свой обширный приход и разными обещаниями, скрывая, что он принял католичество, собрал 83 подписи в том смысле, что его желают и дальше иметь священником. Все это стало известно епархиальной власти; вероотступник был извержен из сана и на его место прибыл священник И.Таношевич. Слезко отказался передать церковь и дом. Ввиду этого в село Озеро прибыл ряд протоиереев из Луцка и собрали приходское собрание на погосте церкви. Когда выяснилось, в чем дело, все прихожане единогласно заявили, что они по-прежнему остаются православными. Слезко все-таки упорствовал и церкви не открывал, наоборот, повесил свой замок. По распоряжению митрополита Дионисия церковь была открыта и передана православному приходу.

И здесь католические миссионеры остались за кулисами. Им вполне достаточно было беспорядков в православном приходе и разговоров об унии. Это способ пропаганды[9].

В дальнейшем выяснилась и истинная причина перехода Слезко в католичество. Он совершил ряд незаконных действий в связи с распоряжением приходским имуществом, и ему угрожала ответственность. После отобрания от него церкви он не успокоился; он все же приходский дом оставил за собой, утверждая, что он построен на его средства. Кроме того, он не возвратил части метрических книг и церковной утвари. Началась судебная волокита по поводу выселения Слезко из церковного дома.

Засим он перешел в наступление и, получив средства от католической миссии, 18 августа 1925 г., ночью, на церковной земле, поставил католический крест, а засим под охраной полиции приступил к постройке часовни «восточного обряда». Епархиальные власти пытались восстановить права прихода на собственную землю, но из этого ничего не вышло, и 18 октября часовню освятил римо-католический епископ Годлевский при участии воеводы и остальных властей и в отсутствие местного населения. Было небольшое число новоуниатов и любопытных; в торжестве участвовал оркестр музыки и привлек публику. Все-таки народу наглядно были показаны преимущества «восточного обряда». Слезко стал привлекать народ, между прочим, тем, что совершал браки, не обращая внимания на церковные правила; народ потянулся из дальних углов, узнав о таком замечательном священнике «почти» православном и вообще «кто его там разберет». Так как приход его «распространялся от Буга до Днепра», то он венчал всех, кто бы откуда не явился. Вообще трудно было найти кандидата на место священника в Озеро, так как власти не давали своего согласия. Дальше дело пошло еще бодрее. «Слезко стал разъезжать с хором певчих по соседним католическим костелам и совершать в них богослужения на славян­ском языке. Так было в Киверцах, Софиевке, Рожинцах и т.д. После богослужений Слезко поносил православное духовенство. Наконец, возмутились католики и Слезко перестали пускать в костелы, тогда он стал служить в частных домах и даже на улице.

По этому поводу г. Vox резонно заметил: «Конечно, подобные безобразия никого в католичество не совратят, но зато несомненно вызывают в народе соблазн и развивают индифферентизм к вере, неуважение к святыням и пренебрежение к пастырям Церкви Божьей[10].

Дальнейшая судьба Слезко оказалась печальной. Он попал под суд, отбыл наказание, с покаянием вернулся в Православие и имел вид потерянного и разбитого человека.

18 августа 1925 года в виленских газетах появилось письмо архимандрита Филиппа Морозова, бывшего ректора Виленской духовной семинарии, окончившего Духовную академию, состоящего в братии исторического Свято-Духовского монастыря.

В письме архимандрит писал между прочим:

«После долгого размышления я решился на важный шаг: постановил стать членом той религиозной общины, которая подчиняется наивысшему пастырю, епископу Римскому. Этим актом я выполняю только веление собственной совести, убежденной, что лишь та истинная христианская церковь, где есть апостол Петр со своими последователями».

Далее он уверяет, что в его «поступке нет никакой измены тому, что всем нам должно быть дорого: подлинной вере и принадлежности к собственному народу», и сделана обязательная ссылка в таких случаях на В.Соловьева.

Письмо заканчивается весьма патетически:

«Любя Христа и Его Святую Церковь, буду и впредь в Нем любить вас, мои братья, и молиться буду о той милости для вас, которую Наивысший уделил мне, а именно: чтобы вас как можно больше пришло на ту высоту, на которой Избавитель наш построил свою Церковь и на которой только и можно сохранять истинную Православную христианскую веру в настоящее время смуты и разъединения. Ищите опоры для вашей церкви не в Москве и не в Константинополе, и не у протестантов, а только в Риме — в этом истинном центре христиан­ского объединения».

Накануне, 17 августа, архимандрит Морозов между прочим писал Виленскому Владыке Феодосию, «что слухи об измене моей великой Православной Церкви ложны». Тем не менее он изменил.

И на православных, и на католиков факт этот произвел громадное впечатление. Польская печать отметила, что этот поступок архимандрита Морозова, являющийся новым доказательством разложения Православной Церкви, произвел в Вильне громадное впечатление». «Этот случай вновь подтверждает жизненность католичества, несравненная организация и учение которого привлекает к себе самые благородные умы».

Русская печать понимала дело просто:

«Архимандрит Морозов Филипп — не философ, а лишь один из тех иерархов, который мечтает о блестящей карьере, но, не оцененный высшей иерархией, обиделся и поторопился уйти, чтобы окончательно не упасть. Только и всего. Поэтому его призывы останутся висеть в воздухе, и никого он за собой не увлечет» («Сегодня»).

Морозов человек талантливый, образованный, оратор с представительной внешностью. Он предназначен к высокому посту, а поста нет. Православная Церковь в Польше организуется, и ему не отведено то место, которого он заслуживает. Он на «епископской» линии — однако его обходят. Так складывалось то настроение, которое привело Морозова в Рим. Он виделся с папой. В Риме были изумлены, но и не очень обрадованы, там и без о. Филиппа много претендентов на высокие места. Его приняли и послали в Вильно. Это была ошибка Рима. В Вильно его можно было послать только нареченным епископом. Этого не сделали.

Во всяком случае, Морозову приспособили августиановский храм для богослужений по «восточному обряду». Получился полный соблазн и для католиков. Ф.Морозов стал служить в сущем сане, а между тем на нем лежало запрещение православного епископа, которого в Вильно уважали. Он принес с собой архимандритский крест и великолепную митру, но весь блеск православного обряда остался в православном храме Св. Духовского монастыря. В новом месте все было примитивно, ново, подражательно. Не с кем было соборно служить, некому петь и до его слуха доносились звуки великолепных православных песнопений.

Совершенно правильно тогда же заметил г. Vox, что «бывший архимандрит не был, а лишь казался большим человеком», и когда в том же Вильно загремела в православном храме ему, как отступнику, анафема, — он почувствовал, что «скала Петра» вовсе не такая прочная основа[11].

С большим достоинством Православная Церковь переносила этот удар. Ф.Морозов должен был «миссионерствовать» среди православных, где он вчера миссионерствовал как православный. Только иезуиты могли послать его на такую пытку.

Из миссионерства ничего не выходило. Вместе с тем возникли осложнения со стороны совсем неожиданной. По-видимому, предполагалось, что Морозов переходит просто в католичество, он остался в «восточном обряде» и по этому обряду стал служить в католическом костеле в Вильно.

«В этой пышной восточной обрядовой стороне часть католического духовенства усматривает теперь опасность и в польской клерикальной национальной прессе уже раздаются голоса с требованием прекратить эти богослужения «восточного обряда», в костеле и отвести о. Филиппу православную церковь». («Сегодня»).

Польская печать готова предоставить Морозову вести католическую пропаганду «среди русских, но исключительно эмигрантов»; что же касается местного православного населения, то оно предназначено не для «восточного обряда», а к «латинскому католицизму».

«Это — сфера нашей культурной экспансии, и здесь какие бы то ни было намерения униатского священника должны встретиться с самым решительным и резким нашим возражением» («Дневник Виленский»).

Мало того, боялись, что Морозов совратит католиков в «восточный обряд».

Овладеть положением Морозов не сумел — Рим его не поддержал. Он оказался ни там, ни здесь, повторилась старая история.

Так продолжалось полтора года.

В январе 1927 г. Филипп Морозов обратился с прощальным письмом к римо-католическому виленскому митрополиту Яблжиковскому и в нем писал:

«Время соединения церквей еще не приспело. После моей полуторагодовой самоотверженной работы на пользу соединения церквей для меня лично теперь совершенно ясно, что со стороны именно представителей Западной Церкви нет евангельской подготовки для этого соединения. У католической иерархии отсутствует истинно католическое отношение к Православию, то есть в духе Вселенской Христовой Церкви, и наоборот: гордость, самомнение и недостаток христианской любви характеризуют это отношение.

После съезда польских кресовых епископов (9–10 ноября 1926 г.) не может быть и речи о нормальном соединении церквей. Пользование в деле католической пропаганды духовными лицами, изверженными из Православия, как отбросы, — пользование ими только потому, что они на все согласны и с удовольствием могут грязнить Православие, ясно свидетельствует о том, что католические иерархи не только не хотят зарывать вырытой человеческими руками пропасти между церквами, но с помощью наемных рабочих ее углубляют. Очевидно, Провидению угодно, чтобы Православная Церковь пребывала и далее в отдалении от католической и через это сохраняла свои вековые духовные ценности, до тех пор, пока католическая церковь не окажется способной к евангельскому единению с православной»[12].

Говорят, что митрополит Яблжиковский, прочтя это письмо, сказал: «Конец унии», и все это произошло в районе деятельности Альбертина. Иезуиты чего-то недосмотрели.

9 января по старому стилю 1927 г. в день памяти св. Филиппа, митрополита Московского, небесного покровителя архимандрита Морозова, он был воссоединен с Православной Церковью в Св. Духовском монастыре в Вильно. Чин соединения совершил архиепископ Феодосий. На Морозова была наложена епитимия, хотя и принят он был в сущем сане архимандрита. Присутствовала группа униатов Августиановского костела, поздравляла его и обещала за ним последовать.

Митрополит Яблжиковский был вызван папой в Рим для объяснений[13].

Так окончилась эта нашумевшая история. Пережитое наложило на архимандрита Морозова неизгладимую печать. Он был подорван на всю жизнь. Продолжая служить по церковной администрации, неся обязанности миссионера, он производил впечатление человека, духовно отравленного и познавшего сущность вещей. Здесь он проявил себя поистине человеком большой души.

Тем не менее некоторое время борьба еще продолжалась, и архимандрит Морозов наносил жестокие удары своим соблазнителям.

В ноябре 1927 г. в Вильно был созван православный миссионерский съезд, между прочим для борьбы с пропагандой унии и католичества среди православного населения. По этому поводу польский епископат обратился к министру исповеданий с просьбой запретить съезд, так как он «должен вызвать во всем католическом обществе сильное возбуждение и даже привести к нарушению общественного порядка в Вильне, а также в тех частях Польши, где проживают православные среди католиков, а равно вызвать напряженные и враждебные отношения между православными и католиками. Начало этой борьбы уже проявляется в восточных епархиях Польши».

На это бесцеремонное требование, препятствующее самозащите православных, архимандрит Морозов ответил открытым письмом на имя секретаря католического епископата в Польше епископа Лукомского.

В очень обширном письме архимандрит Морозов говорит:

«Православие стремится к созданию Царства Божия “не от мира сего” (Иоан. 18, 31) и оно утверждается по вертикали — вглубь и ввысь, посему оно не может быть “агрессивным”, но, интуитивно и мистически ощущая свою истинность, оно, как обладающее полнотою Откровения, лишь оберегает свою чистоту и сущность».

И далее:

«Ваше Преосвященство! Обращаясь за помощью к светской власти, Вы хотите приставить к Православию “почетную стражу” (Мф. 27, 64). Стоит ли именно теперь это делать? Ведь Православие и так переживает Голгофу: оно висит на кресте, созданном европейским атеизмом. Мало того, наступил уже самый страшный час, выше разума тварного, момент даже из часов голгофских страданий. Представители нашей Церкви в чувстве “богооставленности” восклицают: “Боже мой! Боже мой! Зачем Ты Меня оставил?” (Мф. 27, 46), как некогда воскликнул и Сам Сын Божий. Разве известное послание митрополита Сергия, Местоблюстителя патриаршего престола в Москве, не есть подобный возглас? Деется ныне в истории страшная и кровавая тайна... “Да молчит всякая плоть человека“».

И заканчивает с большой силой:

«Подождите еще немного, Ваше Преосвященство! Скоро придет надобность для “стражи”. Близок уже и тот последний момент, когда наша Церковь воскликнет: “Свершилось! Отче! в руце Твои предаю дух Мой” (Иоан. 19, 30; Лук. 24, 46). Вот тогда-то и нужна светская стража: ведь неминуемо наступит для Православия — первый великий “день Пасхи”, после кровавой великой “Пятницы” и после тихой, спокойной до жуткости великой “Субботы”. Да, именно тогда нужно Вам, Ваше Преосвященство, скорее спешить со своей стражей, иначе — во гробе Православия останутся только одни пелены “Воскресшего Мертвеца”»[14].

Съезд состоялся. Архимандрит Морозов еще долгое время оставался одним из самых тяжелых поражений, понесенных «восточным обрядом» в Польше.

В Дрогичинском уезде Полесского воеводства до великой войны в селе Тароканы существовала церковь. После войны приход был закрыт, а церковь в 1925 г. насильем занята католиками и обращена в костел. Ходатайства населения о восстановлении прихода отклонялись. В 1926 году там появляется священник «восточного обряда» Евгений Ружицкий, покинувший Православие будто бы по несогласию на введение нового стиля, который, кстати сказать, вскоре был отменен. Он заявлял, что остался православным, только не признает власти митрополита Дионисия.

Католики вернули церковь. Восстановлен иконостас, внесены прежние иконы, в том числе преподобного Серафима Саровского. Ружицкий служит по-православному, но в проповедях поносит православное духовенство и иерархию. Обещая выгоды, склоняет соседнее духовенство на переход в унию. Все это не остается «без результата». Православное население пользуется его услугами и не видит в этом отпадения от Православия.

Сам Ружицкий, офицер военного времени, оказался в украинской армии, был посвящен в 1921 году. Потом служил на Волыни. Был обвинен в совершении подложных метрик, оказался за штатом. Затем выехал в Чехословакию. Потом вернулся, служил в Виленской епархии, снова был отдан под суд и пока дело проходило в консистории — перешел в унию[15].

Федор Чистовский тоже служил в Виленской епархии. По разным жалобам было произведено расследование и сделано представление об его удалении. Тогда Чистовский перешел в унию и вернулся в бывший свой приход Николово уже священником «восточного обряда», отказавшись передать церковь и дом вновь назначенному священнику[16].

Бывший прот. Гапонович Виленской епархии перешел в «восточный обряд», имел успех, потому что служил по-православному в орденах и провозглашал многолетие императору Николаю II и всему царствующему дому[17].

Запрещенный свящ. Седельникской церкви Гродненской епархии П.Щенснович перешел в католичество и 10 августа 1925 г. был лишен сана. Никто из прихода за ним не пошел, и он вынужден был оставить приход. На этом дело не кончилось, а только началось. Он не только увез с собою церковные сосуды и утварь и уничтожил опись церковного имущества, но передал католическому духовенству приписанную к приходу Подороскую церковь, которая и была переделана в костел. И начался долгий спор и беспорядок в приходе. Дело «апостольства» было исполнено.

Однако особых результатов такие способы не давали, и тогда был избран другой путь. Администрация закрывала церковь, не соглашалась на назначение священника и фактически ликвидировала приход. Ходатайства церковной власти и народа не дают результата. В этот момент является «апостол», «действующий в обличии православного священника», и говорит народу, что стоит только написать прошение римо-католическому «бискупу» — и церковь будет открыта, приход восстановлен, и кроме того, за требы не нужно будет ничего платить. Пишут прошение «бискупу» — и церковь открывается. Католики не нуждаются в разрешении властей на открытие прихода, у «апостола» оказываются даже кое-какие средства и налицо успех «восточного обряда».

Так произошло в Делятичах Гродненской епархии, в Бубеле, на Холмщине и т.д.

«Быть может, католическая церковь от всех этих действий и возрастает численно, но у нее не прибавится чести», — замечает г. Vox, рассказывая все эти печальные примеры любви Рима к Востоку[18].

Все это непрочно. Единение быстро расстраивается, народ видит, что это не больше как «комедия», и кается пред православной иерархией. Каются и «наемники». 12 декабря 1926 г. за литургией в Пинском кафедральном соборе было совершено воссоединение униатского священника П.Щенсновича с Православной Церковью[19].

19 декабря 1926 года группа униатов во главе с ксендзом Оношко захватила церковь в селе Ольпин, приписанную к Велемичскому приходу Полесской епархии. Оношко совершил богослужение и запер церковь своим замком. На сей раз дело окончилось в пользу православных, воевода приказал церковь возвратить, а православные должны были организовать стражу[20].

20 декабря 1925 года Чистовский, священник Голомысльского прихода Виленской епархии, перешел в «восточный обряд». Прихожане за ним не только не последовали, но составили приговор, что унии не желают. Прибывшее духовенство потребовало от Чистовского ключи, было воскресенье, и Чистовский скрылся в католическом костеле. Когда церковь открыли, то выяснилось, что Чистовским похищены все церковные облачения, весь круг богослужебных книг, два напрестольных креста, св. Евангелие, два антиминса, крестильный ящик и много икон. Все это было перевезено в костел. Полиция отказалась составить протокол. 6 января 1926 г. Чистовский снова проник в церковь, сломав железный болт у двери, и заявил, что церковь ему передана правительством. При попытке служить прихожане его прогнали. 20 февраля в отсутствие вновь назначенного священника Чистовский и трое его единомышленников, сломав окно, проникли в церковь, забрали иконы, кресты, хоругви, паникадило, семисвечник и три колокола весом около четырех пудов и все это перенесли в костел. «Вероотступник и грабитель Чистовский, — говорит Vox, — пользуется украденным имуществом, причтовым домом, церковной землей, не отдает метрических книг и печатей».

На жалобы власти не отвечают и хранят «сочувствующий» нейтралитет. Прихожане собирают деньги на покупку утвари.

«Католические храмы в восточных воеводствах, — говорит господин Vox, — становятся привычными и надежными складами похищенного в православных церквах имущества, и никто — ни католическое духовное начальство, ни власть гражданская — не видят в этом ничего ненормального»[21].

Несмотря на все свои художества и темперамент, Чистовский не сделал карьеры в «восточном обряде» и даже, по его утверждению, «еще не присоединился к католической церкви» и 17 января 1928 года слезно просит митрополита Дионисия «простить мои вольные и невольные прегрешения»[22]. Оказалось, что за это время он уже раскаялся, был прощен и снова отпал. Ходатайство Чистовского Синод отклонил и постановил: «Лишенных священного сана за отпадение от своей родной православной веры и перехода в унию или католичество» принимать обратно только как мирян[23]. «Перелеты» должны были задуматься.

Весьма колоритна фигура «апостола» единения Вл. Леснобродского, лишенного летом 1926 года сана. Потерпев неудачу у Люблинского епископа Фульмана, Леснобродский отправился в Вильно «в обетованную землю всех вероотступников» и стал священником «восточного обряда». По-видимому, и здесь Леснобродский, бывший офицер, человек достаточно интеллигентный, но излишне развязный, не произвел надлежащего впечатления и был взят только на совершенно безответственную роль агитатора. Он стал разъезжать по Польше и делать доклады. Говорил он бойко и главным образом излагал мотивы своего перехода в унию и обличал «темные стороны» Православия. Власти, за исключением военных, оказывали ему полное содействие, а полиция охраняла его от «эксцессов» православной молодежи. Добрался он и до Варшавы. Особого успеха его доклады не имели, но кое-какую публику собирали. И католикам было как-то неловко слушать невежественный вздор, который излагал Леснобродский под видом богословских и канонических доказательств. Много приятнее для слуха католиков было поношение русским человеком Православной Церкви и иерархии[24].

Очень скоро в эту «миссионерскую» работу Леснобродского вмешался прокурор Люблинского окружного суда и привлек его к ответственности за подлог документов по бракоразводному делу некоего Чугалова, что имело место перед его переходом в «восточный обряд». Для дела миссии это была очень неприятная история[25], тем не менее он продолжал публично выступать и читал доклады даже по-польски, отвратительно владея языком. Мало того, 16 января 1927 г. в Вильно в Августиановском костеле призывал народ громить квартиру «отступника» архимандрита Морозова. Слушатели его не поддержали[26].

В конце концов не выдержали и католики, и архиепископская виленская курия 2 декабря 1932 г. объявила, что «Леснобродский временно был принят Ф.Морозовым для сотрудничества в деле унии», но был устранен, и «всякая ссылка на принадлежность к виленской архиепископской курии не отвечает действительности»[27]. На этом карьера бравого миссионера и закончилась.

Моисей Каминский, бывший священник Ятвеской церкви, лишенный сана, в качестве священника «восточного обряда» 26 сентября 1926 года является в местечке Скидель. Предварительно были расклееены объявления на русском языке, что на площади будет совершено богослужение. В православной церкви совершалась литургия, а миссионер на площади, возле храма, под охраной полиции, стал служить обедницу тоже по православному чину. Таких историй еще не было, подошли любопытные и начался спор о вере, полицейский устранял вопрошавших и вообще был на стороне Каминского. После литургии вышел православный крестный ход, тогда Каминский скрылся, оставив на площади стол. По словам наблюдателя, это было «коверкание православного богослужения на площади».

Таковы привилегии «восточного обряда», а вот какова православная действительность.

21 марта 1927 г. православный священник Федорович в Рогачах получил извещение от уездного старосты, что, так как в Рогачах нет штатного прихода, то и служить Федорович не может, и староста «считает за лучшее его выезд из уезда». Происходило это на Холмщине в Вельском уезде[28].

В селе Старый Бубель, на Подляшье, церковь была закрыта во время войны, и, несмотря на все ходатайства, власти не давали разрешения на ее открытие. Православные молились на паперти, у дверей храма. 25 января 1927 года отступник от Православия, священник «восточного обряда», в обличье православном, прибыл в Бубель и стал соблазнять народ. На нем был крест с украшениями, он показывал какой-то благодарственный адрес и обещал открыть церковь. Ничего из агитации не вышло, и он уехал[29]. Церковь оставалась закрытой. Так продолжалось до 1931 года. В июне этого года, в отсутствии прихожан, которые были в соседней церкви, явился униатский священник, открыл церковь, закрытую больше десяти лет, и стал служить. Сбежался народ, прогнал униата, церковь снова была заперта, и ключи забрала полиция[30].

Борьбу с православными из-за этой церкви епископ Пшездецкий вел с 1925 г. без всякого успеха, Бубель унии не принимал. В соседнем селе Старый Павлов действовал миссионер-отступник А.Никольский, но и он ничего поделать не мог. В 1930 году прихожане обращались к самому маршалу Пилсудскому — ответа не было, и, наконец, прихожане открыли церковь, привели священника и отказались на требование полиции освободить храм[31]. Наконец, и власти махнули на все это рукой. В 1938 году храм был разобран. Уния не победила, победило насилие.

Насколько была острая потребность в «миссионерах», видно из того, что служитель интерната для православных студентов-богословов в Варшаве, 20-летний Яков Кравчук, составил подложное удостоверение от имени митрополита Дионисия в том, что он окончил Виленскую Духовную семинарию и был рукоположен в диаконы. Затем было другое удостоверение от Синода в том смысле, что он увольняется из числа студентов за его сочувствие унии. Все это было составлено крайне неграмотно. Он имел успех среди униатских духовных властей, был принят митрополитом Шептицким, служил в качестве диакона, был у униатского благочинного Пилипенко на Волыни и, в конце концов, попал в тюрьму[32].

В октябре 1926 г. священник Тиховский перешел в унию и был настоятелем прихода «восточного обряда» в Костомолотах. 31 декабря 1927 г. он обратился с письмом к министру исповеданий, в котором говорит: «За время моего пребывания в унии я присмотрелся к методам обращения православных на унию и пришел к выводу, что способ этот не христианский, потому что он не только не ведет к какой-либо вере, но, наоборот, деморализует народ, отталкивая его от всякой веры и бросает этот несчастный православный народ в объятия анархии и большевизма». Обращая на это внимание, он говорит, что «ни в Костомолотах, Полосках, Зоблоции, Янове, Бубеле, Голе, Докудове, Тересполе[33], ни в одном селе на Подляшье нет униатов» и лучше было бы открыть православные храмы.

Одновременно этот молодой и искренний священник возвратился в Православие, собственно в юрисдикцию Православной Церкви, так как никакого исповедания католической веры он никому не приносил[34].

На Волыни, возле Луцка, в Цегове, в «восточный обряд» перешел Алексей Пелипенко, предварительно незаконно продав церковную землю. Он был в некотором смысле опорой восточной миссии, привлекал народ и сделан первым и единственным благочинным «восточного обряда» на Волыни.

«Но тот же Пелипенко позорно нарушил оказанное ему доверие,— восклицает Oriens, — допустил злоупотребления с метриками и разводами и вступил в конфликт с уголовным уложением». Сидел в тюрьме, потом переехал в Данциг и, кроме того, жаловался в немецком журнале «Ost-Deutsches Pastoral Blatt» на то, что будто бы пострадал за свои украинские идеи![35]

В таком же виде и роде представляются и остальные «перелеты». Сравнительно, с многочисленным православным клиром — не много. Десяток-два, худшие, переход которых в «восточный обряд» был некоторым освобождением для Православной Церкви. Дело не в них, а дело в том, что эта система привлечения к «восточному обряду» подобных людей подрывала дисциплину и вносила соблазн и замешательства в приходскую жизнь. Подрывалось уважение к церкви и духовенству не только православному, но и католическому. Вместе с тем колебался авторитет власти и закона, расшатывалась низшая администрация и, в общем, позорилось самое имя Польши.

Галерею портретов этих лиц, открываемую блестящим арх. Морозовым, нанесшим позже сокрушительный удар «восточному обряду», можно закончить протоиереем П.Табинским, искавшим удовлетворения своего самолюбия также в отступничестве.

Протоиерей Петр Табинскмй был ректором Кременецкой духовной семинарии и осенью 1930 г. освобожден министерством от этой должности. Епархиальная власть предлагала разные приходы и должность законоучителя, он все это считал для себя неподходящим и проживал в Кременце. Человек с академическим образованием, не без способностей, малообщительный, он принадлежал к сторонникам украинизации церкви на Волыни, но особенным весом в украинских кругах не пользовался. Он находился между двумя лагерями — русским и украинским, и это тяжело действовало на его непомерное самолюбие. Табинский уроженец Волыни, его знал покойный митрополит. Антоний, будучи архиепископом на Волыни, и склонял его, студента семинарии, к принятию монашества. Табинский поехал в академию и вернулся с женой. Он был крайне правых убеждений, тогда на Волыни это кое-что давало. Засим пришла война, революция, Табинский стал рьяным украинцем, вошел в резкий конфликт с епархиальной властью, и епископ Подольский Пимен сначала его запретил, а потом и лишил сана, но подошла эвакуация — и Табинский оказался в Польше. Он явился на Волынь, был принят епископом Дионисием в клир, принес клятву, что он сана не лишен и под запрещением не состоит. Засим получилось извещение от епископа Пимена о лишении сана, но сам Пимен стал «живоцерковником» и дела о Табинском не прислал. История эта повисла в воздухе. Материалист и карьерист, он карьеры все же не сделал и решил поискать лучшего в иной ограде[36].

20 октября 1931 г. он пишет митрополиту Дионисию: «Я отдал себя в распоряжение юрисдикции престола св. апостола Петра, а потому не могу принять назначение настоятеля Острожского собора». Последовало немедленное лишение сана, и 1 ноября в Богоявленском монастыре в Кременце епископ Симон совершил чин отлучения и предал П.Табинского анафеме[37].

В украинских львовских газетах П.Табинский опубликовал обширные оправдательные письма. Оправдания эти носят обычный характер возвеличения католической и унижение Православной Церкви. Иерархия обвинялась в том, что она оставалась «московской». Волынские украинские круги были растеряны, такой истории они не ожидали. Вообще было замечено, что среди «перелетов» больше всего было украинцев.

11 ноября в беседе с сотрудником газеты «Дiло» П.Табинский говорил: «Мой шаг вызван целым рядом случаев, имевших место в жизни украинского населения в Польше, на которые русские иерархи отвечали только запретами, преследованием и усилением русификаторской политики». И далее: «Я буду действовать активно и бороться за воскрешение прежних традиций православной церкви, простирающихся от XII века и времен св. Владимира, когда церковь не была еще порабощена Москвой, но поддерживала сношения с апостолическим престолом».

И наконец: «Я убежден, что раньше или позже широкие круги украинского населения и интеллигенции порвут связь с московскими иерархами и соединятся с апостолическим престолом». На стороне Православия останутся только «враги украинского народа»[38].

Как видим, ничего нового. П.Табинский карьеры не сделал, писал кое-какие брошюры, главным образом, против православной иерархии в Польше, участвовал на униатских съездах и потонул в том липком тумане, который окутал все неудачное дело «восточного обряда» в Польше. Несмотря на лишение сана, он продолжал носить рясу и православный наперсный крест.

Наблюдая новую унию католической церкви, построенную на «перелетах», — замечает газета «Украинская нива», — приходишь к выводу, что католические деятели в Польше стремятся лишь к тому, чтобы обессилить Православие, которое до сего времени в Польше не пользуется полнотой всех прав ни внутри, ни вовне... Разумеется, что к этому элементу с презрением относятся и католические епископы... “Перелеты” компрометируют как православное церковное управление, так и римо-католическую церковь»[39].

 
3

Борьба с Православием при помощи «перелетов» и создание расколов внутри приходов, где появлялись рядом совершенно одинаковые по внешнему виду священники одного и того же обряда и двух юрисдикции, создавало иногда поистине глубокие драмы в душах православных людей. К радости клерикалов подымалась Русь на Русь, и народ переставал понимать происходившее. Он шел в сектантство и уходил от церкви. Польша теряла верующее население. Что приобретал Рим?

В селе Костомолотах, Вельского уезда, на Подляшье, до войны существовал православный приход. После войны, хотя храм сохранился, власти не разрешили восстановить прихода, приписав население к Кобылянскому приходу, церковь которого отстояла в 14 верстах. Затем произошла обычная история. В январе 1927 года, повторяя неоднократные попытки, снова стали собирать подписи на прошении об открытии прихода. Прошение на этот раз было направлено к «апостолу унии» епископу Пшездецкому. Уже в конце января было сделано распоряжение об открытии в Костомолотах униатского прихода и прибыл лишенный сана Ружицкий в качестве священника «восточного обряда». По внешнему виду и по способу совершения богослужения это был совершенно православный священник.

Епархиальная власть назначила в Кобыляны второго священника с пребыванием в Костомолотах. Прибывший иеромонах стал служить в частном доме и объяснил полиции, что если может служить униатский священник, то может и православный. Тем не менее 10 марта 1927 года иеромонах был удален силой[40]. На протесты митрополита Дионисия Министерство внутренних дел ответило, что «церковь в Костомолотах еще во время войны была освящена в костел, засим в ноябре 1925 года передана в качестве униатской церкви римо-католическому Подляшскому епископу, который 10 февраля 1927 года открыл в Костомолотах приход восточнославянского обряда». Министерство добавляло, что в Православии осталось 45 человек, а в унию перешли 673 человека, и «в этих условиях церковь, вместе с приходским домом в Костомолотах, должна принадлежать большинству прихода — униатам, тем более что, как выяснило расследование, приходской дом прихожане в Костомолотах построили на собственные средства». К этому было добавлено, что иеромонах «выехал добровольно».

Между тем, в воскресенье, 5 июня, произошло необычайное событие.

В Костомолоты прибыл Антоний, православный епископ Люблинский. Его встретило духовенство с иеромонахом во главе, который к тому времени успел возвратиться, а униатский священник Чистовский пригласил Владыку в храм.

«На паперть храма навстречу Преосвященному вышел священник Ружицкий (униат) с крестным ходом и произнес приветственную речь, заявляя о твердом решении своем и прихожан быть впредь верными святой Православной вере и прося Владыку совершить акт воссоединения».

Воссоединение состоялось. «Радость и восторг народа не поддается описанию.. Казалось, что это Светлая Заутреня… Многие обнимались и целовались, поздравляя друг друга с первым православным богослужением в родной церкви за многие годы».

Прихожане писали митрополиту Дионисию: «В унию совсем мы не переходили, никогда не перейдем и св. Православную веру не покинем... Мы только посещали свою родную церковь, на наши собственные средства построенную». В министерство также было послано прошение — отдать им церковь, так как они «были, есть и будут православными»[41].

Этим, однако, дело не окончилось, Церковный Совет вынужден был обратиться с прошением к маршалу Пилсудскому, в котором объяснил, что 10 июня, то есть пять дней спустя после воссоединения, в Костомолоты прибыл редемпторист, позднее епископ и визитатор Чарнецкий с другими священниками «восточного обряда» и при содействии полиции отобрал церковь. 23 июня церковью вновь овладели православные, и тогда же состоялась служба. 24 июня народ из Костомолот ушел с крестным ходом в Яблочинский монастырь, взяв с собою крест, хоругви и иконы, а когда вернулся 26 июня, то оказалось, что церковь забрали униаты. Произошло формальное сражение, и комендант полиции «дал приказ стрелять, храбрые люди бросились к ружьям и не дали ими воспользоваться». Словом, отобрали оружие от полиции и вернули его только тогда, когда «была дана гарантия, что не будут стрелять», и вообще «полиция, вместо того, чтобы охранять порядок, сама бунтует людей».

Полиция вынуждена была отдать церковь православным. В результате четверо прихожан были арестованы и преданы суду, церковь опечатана, и к ней приставлен караул. «Она должна быть ничьей». Воевода, кроме того, потребовал отозвать и иеромонаха[42].

В Костомолотах наступила тишина. Западная и Восточная Церковь, наконец, соединились «в любви».

В октябре того же года православная делегация была у министра исповеданий и получила обещание, что церковь будет открыта. Вместо этого пошли слухи, что церковь будет отдана «восточному обряду», к которому «принадлежит войт и трое ему близких лиц». Об этом прихожане писали тому же министру в декабре месяце и снова просили открыть церковь, «в которой мы могли бы возносить молитвы за себя и высокое правительство Польши»[43].

«Высокое правительство Польши» в этом надобности не встретило, и церковь открыта не была.

4 июня 1928 года Костомолоты посетил митрополит Дионисий. При встрече все плачут. «Помимо того, что церковь стоит запечатанная, недавно 16 человек полицейских, по приговору окружного суда, выбросили о. Евтихия из приходского дома, в котором он жил и совершал для православных богослужения. Теперь там водворился отщепенец, бывший православный священник Шиманский. Дом этот построен православными в 1913 году на собственные средства». Митрополит в мантии через село прошел к молитвенному дому. Молебен св. Никите служили на улице возле дома. Трапеза была предложена у настоятеля в крестьянской хате. В Костомолотах всего 4 униатских семьи[44].

Все было отобрано Римом через своего епископа на Подляшье в целях, по-видимому, тех, чтобы Восток в совершенстве узнал Запад.

Западные миссионеры обладают исключительным темпераментом. «13 июля 1927 года в 6 часов утра иезуитский миссионер, ксендз Иосиф Бородзич, — рассказывает газета «Волынское слово», — настоятель в Леонполе, с толпой в 200 человек, сняв с петель ворота православного кладбища в Леонполе, распорядился вырубить деревья на кладбище на том основании, что “тут похоронены католики, силой обращенные в православие”, а деревья нужны на постройку костела. На кладбище въехало 100 подвод, целая экспедиция. Безобразие было прекращено полицией, когда уже было вырублено 300 деревьев. “Четырехнедельное пребывание Бородзича в Леонполе возбудило страшный антагонизм между католиками и православными”[45].

Полезно было бы знать, для кого произносил свои речи о любви Рима к Востоку Пий XI.

В дальнейшем этот Бородзич оказался каким-то образом замешанным в деле высылки марианов «восточного обряда» из Друи. Иезуиты начисто от него отреклись[46].

21 июля 1927 года в мировой суд города Ковеля поступила жалоба Волынской Духовной Консистории, в которой излагается, что 26 июня прибывший неизвестно откуда и называющий себя «униатским священником и настоятелем Дубичанского прихода “восточного обряда”» Василий Грош в сопровождении 10 человек вошел самоуправно в алтарь церкви и потребовал от церковного старосты Никандра Мазурина ключи от церкви. Встретив отказ, повалили старосту на пол и отобрали ключи силой. Засим заперли церковь, «выбросив» из храма настоятеля, игумена Иоанна и псаломщика. Дело слушалось в селе Крымке 27 сентября. Обвиняемый Грош представил удостоверение Луцкого pимо-католического епископа от 13 мая 1927 года за № 2504, в котором за подписью епископа Шелонзака сказано: «Настоящим поручаю Вам администрацию Дубичанского прихода восточного обряда» и изложен порядок администрации. Кроме того, Грош представил удостоверение епископской курии от 8 сентября, в котором дано разрешение «посвятить отремонтированную церковь в Дубечно». Мировой судья передал дело прокурору окружного суда[47].

Дело приняло затяжной характер. Грош захватил и дом, и в приходе начался ад. Грош встретил полную поддержку у местного ксендза. 14 июля 1928 года произошла драка на церковном сенокосе, семеро православных прихожан были избиты, косари разбежались[48]. Прихожане продолжали судиться. Русь стеной стояла против Руси. Село Дубечно раскололось. Православные перешли в соседнее село Чевель, церковь в Дубечно осталась в руках униатов. Чем дальше, тем отношения все больше обострялись, и 29 мая произошло побоище между двумя группами. Особенно отличился ренегат униатский диакон Тишко, при содействии которого Грош завладел церковным домом. Власти во всем обвинили православных и одного забрали в тюрьму[49].

4 апреля 1930 года делегация от Дубечно была у министра исповеданий в Варшаве и просила вернуть храм, захваченный униатами в 1927 году. Храм не был возвращен. Борьба продолжалась, и любовь Запада к Востоку приносила все более обильные плоды[50].

В «Oriens» под рубрикой «Унийная работа на Волыни» читаем:

«Православные в Дубечно, которым был назначен новый настоятель, хотели отсудить церковь, находящую в руках униатов. Процесс проиграли. Тогда 26 января под конец богослужения совершили нападение, желая ею завладеть. Православные были отбиты, а полиция арестовала 9 человек. 31 января кто-то поджег постройки униатского настоятеля, которые сгорели дотла с урожаем, 3 лошадьми, 8 коровами и проч. Церковь и дом уцелели только благодаря счастливому направлению ветра. Настоятель Грош, не уверенный в своей безопасности, уехал в Луцк просить епископа о переводе его в другое место. В результате Грош получил трехмесячный отпуск». Происходило это в 1936 году[51].

Картина колоритная. Даже такой человек, как Грош, не выдержал созданной им обстановки и после девяти лет борьбы со своим народом во славу иезуитов бежал. Этим дело не кончилось. «Нападение» православных на свою собственную церковь нашло завершение в суде в Луцке, который приговорил 8 православных к 1 году тюрьмы каждого и 14 — к 8 месяцам[52].

Эту эпопею борьбы православного народа в Польше с Римом достойно венчает история мирного села Жабчи на Волыни, поставленного иезуитами вверх дном.

«Трагедия в Жабче — трагедия всей Православной Церкви в Польше» — так назвала это событие варшавская газета «За свободу»[53].

Летом 1928 года часть соблазненных прихожан в Жабче заявила о своем переходе в унию. В результате этого 6 июля прибыл униатский ксендз Рудницкий, и через двадцать дней униаты завладели всем церковным имуществом и землей прихода.

«Напряженные отношения, — по словам польской газеты «Kurjer Warschawski», — грозили вспышкой своеобразной религиозной борьбы. Понятно, что такое положение вещей привлекло к себе внимание властей, так как борьба двух клиров становилась помехой на пути примирительной политики власти».

В ночь с 13 на 14 октября 1928 года приходская церковь в Жабче была занята православными, и они оттуда не выходили трое суток, непрерывно совершая моления. Вмешался воевода, депутаты сейма, православное духовенство, и дело было решено компромиссно. До выяснения юридической стороны спора церковь была опечатана.

Прошло 4 месяца. 21 февраля православное население сломало печать, открыло храм и вошло в него вместе со священником Сагайдаковским. 23 февраля в Жабчу был послан большой наряд полиции, который окружил церковь, не допуская в нее никого со стороны и не пропуская ни продовольствия, ни воды. В церкви было холодно, она не отапливалась. Прихожане не оставляли храма и непрерывно в изнеможении пели и молились[54].

В Варшаве произошло замешательство. Министр исповедания Свитальский, близкий человек к Пилсудскому, не шел ни на какие уступки. В Сейм был внесен запрос. Из Жабчи телеграфировал благочинный, что народ категорически отказывается оставить церковь. «Нет церкви — не нужно и жизни; умирал народ за веру, умрем и мы»[55]. Правительство требовало от митрополита Дионисия повлиять на народ, митрополит требовал гарантий, что церковь будет возвращена православным. Оказалось, что в Жабче на 179 православных семейств униатских только семь[56].

Стали проникать сведения в заграничную печать. Английская газета собиралась посылать своего корреспондента. Правительство вынуждено было обещать возвратить церковь православным. Прибыла санитарная помощь, и 1 марта после 10 дней сидения в голоде и холоде обессиленный народ силой был удален из храма. Храм был снова опечатан. Это происшествие правительство поставило на вид миссии «восточного обряда», и Жабча оказалась поворотным пунктом в истории новой унии на Волыни. Жабча добила то, что ранил Морозов.

Правительство дало понять Риму, что оно готово на насилие, но не во имя того же Православия, которое только иначе называется и зависит не от митрополита Дионисия, а от епископа Шелонзака.

Священник Сагайдаковский был награжден золотым наперсным крестом. Вместе с ним 5 человек прихожан были преданы суду по обвинению в сопротивлении властям и уничтожении печати. Правительство повело борьбу с населением, воспрещая богослужение в домах и на погосте. Униаты также не могли пользоваться церковью[57]. Наконец, вмешался президент республики, и храм был возвращен. 5 апреля 1930 года было разъяснено, что приходская земля и постройки также принадлежат православным. Униаты пытались сопротивляться, но бесполезно[58].

Дело о сопротивлении властям слушалось в Луцком окружном суде 6 ноября 1930 года. Священник Сагайдаковский был приговорен к 6 месяцам тюрьмы, трое прихожан — по три месяца, двое оправданы. Люблинский апелляционный суд приговор утвердил, но условно и, таким образом, морально оправдал подсудимых[59].

Летом 1938 года во время вакханалии разрушения православных храмов исторический храм в Жабче был также снесен с лица земли.

В с. Курашеве Вельского уезда Гродненской губернии в 1900 году был образован приход, в котором числилось до 800 человек. Население, эвакуированное во время войны, вернулось в 1919 году. Прихода открыть не удалось, и Курашево было причислено к соседнему Чижевскому приходу. В 1924 году распространились слухи, что епископ Пшездецкий назначает также и православных священников. Так был понят «восточный обряд». Обратились к нему с просьбой, и он прислал сначала бывшего православного иеромонаха Савву, а засим бывшего священника в Данциге Миллера. Оба имели православную внешность, служили по-православному и о католичестве не вспоминали. Все было в порядке, но весной 1926 года приехал православный епископ, объезжая епархию, все разъяснилось и пришло в беспорядок. К этому прибавилось еще то, что в 1927 году, при объезде епархии, в Курашево заехал римо-католический епископ. Курашевцам стало ясно, что они римо-католики, и они обратились к Гродненскому преосвященному с просьбой о воссоединении. Воссоединение было совершено при большом стечении народа 31 июля 1927 года. Однако в «восточном обряде» осталось несколько семейств и возник спор из-за церкви[60].

Судебный процесс выиграли православные и потребовали в ноябре 1930 года передачу церкви. Католические духовные власти препятствовали, надеясь восстановить унию. 26 апреля 1931 года приехал визитатор епископ Н.Чарнецкий и после службы уговаривал народ вернуться в унию. В ответ на это православные подали ему прошение, в котором писали: «Вполне выяснена фикция унии в Курашеве, потому что мы были и останемся верными Православной вере наших предков». Просили отдать церковь и велеть уехать униатскому священнику. Церковь отдана не была[61].

18 июня 1932 года курашевцы силою заняли церковь и оказали сопротивление властям. Священник К.Ржецкий и 24 прихожанина были преданы суду. Дело слушалось в Беловеже 12 мая 1933 года. Защиту организовал юрисконсульт Синода К.Н. Николаев. На суде появился под видом священника «восточного обряда» православный ренегат и произвел удручающее впечатление даже на польский суд. К обвиняемым была применена амнистия, и дело прекращено.

На памятнике Пию XI следует поместить слова: «Дубечно, Костомолоты, Жабча, Курашево».

В заключение ничего лучшего нельзя сказать, чем то, что говорил литовский канцлер Лев Сапега униатскому Полоцкому архиепископу Иoc. Кунцевичу в письме от 12 марта 1622 года:

«Вместо радости причинила нам Ваша столь блестящая уния скорбь, беспокойство и неустройство, и столь огорчительно, что лучше бы мы желали быть без нее, ибо по ее причине терпим мы всегдашние беспокойства, огорчения и досаду. Вот плоды Вашей хвалимой унии. Изрядная она поистине виновница стольких в людях и отечестве раздоров и нестроений, ибо (сохрани Бог) если отечество потрясется, чему Вы своею суровостью открываете столь удобный путь, не знаю, что в то время с Вашей унией будет».

Мы в лучшем положении, чем Лев Сапега. Наблюдая «восточный обряд» в Польше, мы отлично знали, что будет с унией, когда «отечество потрясется».

 

Глава восьмая

Удар 1929 года

 
1

В Риме продолжали и укрепляли начатое. Казалось иногда, что потеряно чувство меры, что вопрос идет не столько о присоединении православных, сколько о перевоспитании католиков в духе Православия. Вместе с тем все громче раздавались призывы к спасению России, и в этом была какая-то экзальтация.

Призывая «Спасителя спасти Россию» (Salvator mundi, Salve Russiam), Рим не терял надежды на заключение конкордата с Советами. Возлагались надежды на Америку, которая должна была включить в свое общее соглашение с большевиками вопрос о прекращении гонений на религию.

Создавалась какая-то нездоровая обстановка неопределенности и шатаний, и голос Рима в русских делах все больше терял свою ясность. Боролись две партии за и против соглашения с Советами. Во главе первой стоял орден иезуитов, возглавляемый д’Эрбиньи, знатоком русских дел. Он не терял надежды, хотя все пока складывалось неблагоприятно. Католические епископы в России пребывали вне своей паствы. Тираспольский епископ Месслер жил в Берлине, Каменец-Подольский Моньковский — в Бучаче, в Галиции; Минский Лозинский — в Польше, Дальневосточный — в белом Харбине[1].

И все-таки Рим надеялся до чего-то договориться. Если в 1571 году Пий V писал о русских: «Не хочу иметь никаких сношений с этим диким племенем», то теперь Пий XI стремился иметь сношение с этим диким племенем, которое как будто перестало быть диким и весьма бы украсило римскую церковь.

24 марта 1927 г., принимая профессоров и студентов Восточного института, папа говорил:

«Ни для кого не тайна, с какой отеческой любовью наше сердце открыто Востоку в стремлении обнять весь обширный мир со всеми его детьми, находящимися в единении и отделенными, тех, которые связаны единством веры и дисциплины, именно за это единство, а тех, которые отделены, именно потому, что они отделены, и чтобы они приблизились, и чтобы все это громадное количество душ стало одним стадом, столь вожделенным Божественным Пастырем»[2].

Еще ранее того, 27 января 1927 года, Пий XI рекомендует итальянской студенческой молодежи изучение церковной истории:

«Таким образом, молодые студенты смогут лучше узнать их собственный дом, Дом Божий, Царство Христа, Корабль, который не может потонуть. Более того, они примут участие, по воле Провидения, в деле такого высокого значения, так подходящем к потребностям и веяниям настоящего времени, деле единения Церквей, или, как скорее следовало бы сказать, присоединения отдельных групп к истинной церкви.

Итак, чтобы действительно соединиться, нужно прежде всего друг друга познать и полюбить[3].

Пий XI при построении этих гладких фраз совершенно не чувствует вещей так, как они есть.

В церковном смысле Запад и Восток отлично друг друга знают. Можно сказать, что это знание, полученное на протяжении веков тяжелым и часто кровавым опытом, вроде захвата Константинополя крестоносцами и Брестской унии, и является главным препятствием к соединению. Проблема разделения церквей лежит совсем не в области обрядов, а в области духа и духовной культуры, а потому вопрос соединения гораздо сложнее и труднее. Познать друг друга в любви — это значит до известной степени духовно переродиться и, прежде всего, стать смиренными. О каком смирении можно говорить, соприкасаясь с «наместником Христа», ставящим свой примат краеугольным камнем всего церковного здания.

«Что разделение церквей есть зло со многих точек зрения, с этим, вероятно, каждый согласится, — заметил еще в 1909 г. иезуит Я.Урбан в связи с началом Велиградских конгрессов. — Что нужно стремиться к устранению этого зла — об этом не может быть двух мнений». Было сделано много усилий, и если усилия «не дают ожидаемых результатов», то потому, что рядом с иными причинами есть и та, что схизма не оканчивается на различии обрядов, а лежит глубже в различии культур, противоречии интересов, и старинной вражде. Эти обстоятельства не всегда принимались в расчет, а пренебрежение ими рождало не совсем приятные неожиданности»[4].

Пий XI, несмотря на всю глубину своей культуры, совершенно не ощущал этого различия духовной и церковной культур, и потому вся его постройка оказалась сооруженной на песке. Мало того, его усилия дали отрицательный и противоположный результат.

Соединение церквей может наступить не раньше, чем когда будет согласованы православное и католическое учение о церкви, соборность и папа, свобода и подчинение. Этот трудный духовный подвиг должна начать Западная церковь. Слова любви здесь ничему не помогут. Нужны дела.

Пий XI убедил себя в том, что Восток отделен потому, что он не знает, как он близок Западу и, прежде всего, самому Пию XI и что если Восток это узнает, то вопрос соединения будет разрешен.

«Каждый день, — говорит Пий XI 19 октября 1927 года, — каждый день, не пропуская ни одного, уже давно с самого начала, мы за св. литургией вспоминаем Россию, всех ее священников, всех исповедников веры, всех католиков и некатоликов. И это не все. Мы идем с нашим Спасителем во время каждой литургии в Россию. И Христос каждый день проходит с нами от Минска до Владивостока и от Тифлиса до Соловков, мы благословляем, молимся, любим, надеемся и особенно страдаем вместе со всеми»[5].

Все это очень трогательно, и это могло бы воздвигнуть русские сердца к Риму, если бы за всем этим не стояли практические задачи деятельности Рима, стремящегося отнять от России ее душу, побудить ее отказаться от своей духовной сущности.

6 января 1928 года, в связи с Лозанской конференцией, была опубликована энциклика «Mortalium animus». Этому документу в свое время дал исчерпывающую оценку о. прот. С.Булгаков[6].

«Еще, может быть, никогда не преисполняло человеческих душ такое сильное желание укрепления и использования во благо общества тех братских уз, которые нас соединяют общностью происхождения и природы, какое мы видим именно в наше время». Энциклика далее указывает, что «некоторые круги» «питают надежду, что несмотря на все различия религиозных взглядов, нетрудно достичь того, чтобы люди, исповедуя некоторые из принципов веры как некую общую основу религиозной жизни, соединились в братстве. «Католики никоим образам не могут сочувствовать подобным стремлениям», так как взгляд, что «все религии более или менее хороши и достойны похвал», ложен.

«Итак, ясно, дорогие братья, почему апостолический престол никогда не позволит своим верным участвовать в некатолических съездах. Нельзя иначе содействовать единству христиан, как только действуя в том духе, чтобы отколовшиеся вернулись в лоно единой, истинной Христовой церкви, для всех зримой и во все времена остающейся по воле своего Основателя такой, какой Он ее основал для опасения всех людей».

И, наконец: «О, если бы нам дано было счастье, которого не дождалось такое множество наших первосвященников, чтобы мы могли с отеческой любовью обнять чад, об отделении коих глубоко скорбим»[7].

Безнадежно. Совершенно правильно указал еще В.В. Болотов: «Общение (единой кафолической Церкви) прервало римское папство, старый непримиримый враг кафолической церкви, который, по всей вероятности, только тогда перестанет существовать, когда исчезнет последний враг — смерть».

И, несмотря на это, Пий XI продолжал постройку здания для «отделенных братьев», которые, в конце концов, должны понять удобство предлагаемой жизни в этом доме и отказаться от самих себя.

8 сентября 1928 года как бы в дополнение энциклики «Mortalium animus» опубликовывается основная по восточному вопросу энциклика «Rerum orientalium».

Исходит она из утверждений, которые стали уже традиционными:

«Легко установить, что это великое несчастье и достойное скорби разделение, которое столько и таких цветущих церквей оторвало от источника единства, проистекало, прежде всего, из взаимного незнания и людской гордости, а также и предубеждений, которые родились в итоге длительного обоюдного обособления». Затем рассказана история попыток Рима сблизиться с Истоком и создания условий этого сближения и познания. Сделано, в общем, немного и без всякого положительного результата.

И вот Бенедикт XV создает Восточный институт. Это высшее учебное заведение дает докторские дипломы, всесторонне изучает Восток и готовит священнослужителей «для Божьего апостольства среди восточных христиан». Это заявление может вызвать со стороны восточных христиан только недоумение и заставить их подумать о необходимости «апостольства» среди западных христиан, глава которых до сих пор не соглашается признать, что восточное христианство создано Апостолами Господа Иисуса Христа и гораздо раньше, чем в Риме стало известно само имя Спасителя.

Энциклика далее устанавливает, что воспитанники католических семинарий «по большей части не обладают знаниями о восточных проблемах, литургических обычаях и обрядах, которые надлежит свято сохранить в католическом единстве. Эти важные вопросы требуют специального и очень тщательного изучения». И потому поручается «выбрать хотя бы одного из священников, соответственно подготовленного в вопросах Востока, который мог бы надлежаще преподавать воспитанникам семинарий».

В богословских католических учебных заведениях необходимо организовать отделы и кафедры по дисциплинам Востока. Это отлично повлияет на учащихся-католиков, которые «в самом разнообразии обрядов увидят более полный блеск истинной любимицы Христа» — церкви католической.

Деньги на развитие Восточного института получены из Америки от одного «благочестивого человека». Организуется библиотека и собираются восточные древности. Папа призывает верных жертвовать на это дело.

«В результате всего этого мы надеемся, что народы Востока, как скоро собственными глазами увидят знаменитые древности благочестивых предков своих из области науки и искусства, несомненно убедятся в том, с какой честью Римская церковь хранит истинное, вечное, правое» Православие и с какой тщательностью его охраняет, защищает и расширяет.

Можно, однако, заметить, что Рим на тысячу лет опоздал. Памятники православной древности хранит Восток, и если в России такие памятники расхищают большевики, как это делали в свое время якобинцы во Франции, то Рим здесь ничем помочь не смог. Все ушло в другие места и другие руки. Многое хранится на Востоке, и Западу для знакомства с восточной церковностью надлежит путешествовать по Востоку. Едва ли путешествие православных в Рим для знакомства с древностями Востока будет оправдано. То, что собрал Рим, имеет значение, но ни в какой мере оно не может заменить собою сокровища Востока. Собранное и собираемое в Риме даст католичеству возможность познакомиться с Востоком и оживить свой застывший дух.

Энциклика говорит также об издании «Orientalia Christiana», весьма ценного сборника трудов по восточному христианству, правда, не равноценных и иногда тенденциозных.

Во всяком случае, начинание это большое и новое, и поэтому «чье сердце, глядя на громадный труд, начатый прежде всего для пользы Востока, не воспрянет, оживленное крепкой надеждой, что милостивейший Спаситель человечества Иисус Христос, скорбя над печальным падением стольких людей, блуждающих издавна вдали от правого пути, сочувственно отнесется к нашим начинаниям и в конце концов приведет свои овцы в единую овчарню, дабы ими управлял единый пастырь».

Нужно откровенно сказать, что и стилистически, и по существу энциклика написана плохо. Это особенно бросается в глаза при изучении последних слов. Иисус Христос вернет православных в ограду римской церкви, потому что она занялась изучением Востока и собирает его древности. Очевидно, хотели сказать что-то другое, но не сумели.

Во всяком случае, Пий XI просит католическую иерархию «всех вместе и каждого в отдельности, дабы они всеми средствами поддерживали изучение Востока и вместе с папой напрягли силы для великого дела»[8].

Ничего нельзя возразить против изучения католиками Востока. Давно пора изучить Православие, которое совершило столько славных дел и так достойно потрудилось и трудится на ниве Господней.

25 ноября 1927 года ректору Восточного института было выражено одобрение по поводу издания «Orientalia Christiana».

11 февраля 1929 года в Риме состоялась закладка Русской коллегии «Russicum».

Ректор Восточного института д’Эрбиньи произнес при этом речь, в которой объяснил, что цель «Russicuma» воспитывать работников, носителей евангельской веры которые будут утверждать в вере души ста сорока миллионов, населяющих Восточную Европу и Северную Азию, страну, составляющую шестую часть света. Д’Эрбиньи упомянул при этом о великих дарованиях русской души, залоге великого будущего в церкви, при условии признания Россией и Русской Церковью главенства Римской церкви, которой Христос вверил свое словесное стадо. При помощи России католичество просветит «язычников седого Востока». Мысль об этом родилась у д’Эрбиньи на Воробьевых горах в Москве. Он заметил, что несмотря на всю грандиозность начертанной программы, святейший отец Пий XI не устрашился перед трудностями задачи. Коллегия поручается покровительству св. Терезы. «Salvator mundi salve Russiam», — закончил оратор.

Затем кардинал Синцеро, секретарь конгрегации для Восточной церкви, в присутствии ряда кардиналов, в окружении духовенства, при пении русских студентов из «Russicuma» освятил краеугольный камень, замуровав в него особый акт.

Материальную помощь оказала сестра св. Терезы, игумения монастыря в Лизье[9]. Коллегия была открыта в 1931 году и подчинена Комиссии «Pro Russia»[10].

Русская коллегия находится на углу площади S. Maria Maggiore. Это не столько учебное заведение, сколько общежитие. Воспитанники проходят курс учения или в Григорианском университете, или в Восточном институте. В самой коллегии изучают русский язык, историю, литературу. Издается собственный орган «Заметки». При коллегии имеется церковь св. Антония, являющаяся приходскою церковью русских католиков в Риме.

Есть предание, что на этом месте был храм Дианы. В V веке святыня эта была переделана на христианский храм св. Андрея. Засим храм от времени разрушился и снова появляется в XII веке. Храм оказался в распоряжении регулярных каноников госпиталя св. Антония и стал носить его имя. Он был обновлен и в XVI веке украшен фресками из жизни св. Антония. В 1777 году орден каноников св. Антония был закрыт, и храм перешел к камедулкам. После взятия Рима итальянским войском монастырь и храм были обращены на светские потребности. Здание монастыря и церкви было возвращено Пию XI и церковь была переделана для нужд русских католиков и приняла православный вид. Фрески были сохранены, иконы в иконостасе писал Григорий Мальцев. В иконостасе находится икона Иверской Божией Матери. Одна из каплиц посвящена св. Терезе. Таким образом было смешано два стиля и «символически было представлено единство веры и католической церкви в разнообразии обрядов», то есть нечто противоцерковное.

Освящение церкви состоялось 30 октября 1932 года и совершено было генералом ордена марианов и титулярным епископом Олимпа Петром Бучисом. На освящении присутствовал среди известных лиц также и поляк, бывший епископ Луцкий М.Дубовский. Пий XI установил порядок пользования храмом и порядок служб. Храм принадлежит католикам славянского обряда, зависимым от комиссии «Pro Russia». Каждую пятницу совершается акафист Иисусу Сладчайшему. 17 мая должно совершаться храмовое торжество в честь св. Терезы[11].

«Russicum» и храм св. Антония находятся в ближайшем заведовании, как и все учреждения «восточного обряда», иезуитов. В «Russicume» проживает епископ А.Евреинов, «епископ для хиротоний в византийском обряде», монсиньор А.Сипягин, профессор Восточного института. Там же находится миссия иезуитов, изучающая атеистическую пропаганду большевиков и издающая на итальянском, французском, английском и испанском языках специальное издание против безбожников «Письма из Рима».

В 1937–1938 гг. правление коллегии «Russicum» состояло из трех иезуитов — ректор Филипп де Реги, эконом Виктор Новиков и духовник о. Станислав Тышкевич. Воспитанников было 24: 4 священника (2 священника светских, 1 иезуит и 1 студит), 7 студентов богословия и 13 слушателей философского отделения. Кроме того, 5 молодых схоластиков иезуитов, которые знакомились с русской литературой и историей и восточной литургией. По национальности было: 7 русских, 5словаков, 4 украинца, 4 немца, 3 француза, 2 голландца, 2 эстонца и по одному австрийцу, поляку, американцу, англичанину и итальянцу. Это будущие миссионеры для Православной Руси.

По окончании наук воспитанники «Russicuma», пока доступ в Россию закрыт, расходятся в разные стороны. И.Гельвечек поехал в Ковно к епископу Петру Бучису, Ал.Кулик — в Лиль и прочие все в «восточном обряде».

8 ноября 1938 года иезуит о. Ст.Тышкевич, профессор Восточного института и писатель — он написал, между прочим, труд «Учение о церкви», (Париж, 1931) — перешел в «восточный обряд». «Russicum» — место собраний русских католиков в Риме, где ежемесячно устраиваются доклады на религиозные, философские и исторические темы, сопровождаемые дебатами за чаем. Там бывают и православные, встречаясь с католиками. Одно время там выступали поэт Вячеслав Иванов, принявший католичество, дочь Л.Толстого Татьяна Сухотина и проч.[12].

Года три тому назад Пий XI подарил «Russicum» виллу «Ровето» на Адриатическом море, между Анконой и Пескарой. Большой дом с садом, в 200 метрах от моря, где малопосещаемый пляж, которым пользуются только семинаристы. Одна из построек переделана в церковь «восточного обряда», в чисто русском стиле во имя св. Евангелиста Иоанна. Имеется колокол, и вокруг слышен русский благовест. Службы совершаются по синодально русскому обряду и привлекают местных жителей[13].

Чтобы не было никому обидно, в январе 1929 года кладется основание семинарии для румын, а в феврале закладывается такая же коллегия в Софии для болгар.

В том же феврале 1929 года создается внутри Восточной конгрегации особая комиссия для модификации канонического права Восточной церкви. Восточная церковь не имеет того, что можно назвать Codex juris canonici. Канонические нормы рассеяны по разным источникам, так называемая Книга правил не является систематическим сборником, в ней есть противоречия, несогласованности, устаревшие и неприменяемые правила. Прекрасные комментарии Зонара, Аристина и Вольсамона не имеют по силе и ясности изложения и анализа себе равных в праве Западной церкви, но они также не приведены в систему. Кроме того, поместные церкви имеют каждая свое частное право, также не согласованное. Русская церковь имела все возможности положить начало систематическим работам в этой области, обладая такими канонистами, как профессора Павлов, Суворов, Горчаков и др., но этого не сделала. И, несмотря на все, начинание Рима в этой области достойно сожаления. Это не дело Рима и внесет только новые осложнения и в без того сложные отношения между Западной и Восточной церквами. Каждому свое, и это простирание забот о том, чего Рим не знает и не способен знать так, как это знает Восток, — не более как претензии дурного тона. Какой канонический кодекс можно создать, не пользуясь архивами и практикой Константинопольского патриархата и других восточных церквей, в частности и церкви Русской?

Председателем Комиссии был назначен престарелый кардинал Гаспари, и тем утешили старого политика, удаленного с поста статс-секретаря.

Тем не менее работа была начата, и уже 14 июля 1933 года кардинал Гаспари представил Пию XI 10 томов, заключавших в себе «источники канонического права Востока»[14]. По самой краткости времени ясно, что это не больше как видимость работы. Пий XI остался доволен, и работа продолжалась. В 1936 г. кардинал П.Гаспари умер 82 лет от роду[15]. Обязанности председателя Комиссии были возложены на секретаря Восточной конгрегации кардинала Синцеро. 7 февраля 1936 г. умер и кардинал Синцеро, и председателем кодификационной Комиссии назначен кардинал Максим Массими, родившийся в 1877 году, принимавший участие при выработке Codexa juris canonici Западной церкви под руководством кардинала Гаспари, изданного в 1918 году[16].

Усиленная деятельность в области «восточного обряда» продолжалась и в этом году. По случаю тысячелетия св. Вацлава папа обращается к епископам Чехословакии, где говорит о соединении Востока и о работе Апостолата св. Кирилла и Мефодия, которые становятся не столько «учителями славян», сколько миссионерами Рима на славянских землях.

7 марта 1929 г. кладется основание унийному обществу в Риме под именем «Pia Associasone di S. Nicola di Bari»; пользуются именем святого, так дорогим православному, а особенно русскому миру. Св. Николай так сроднился с русским духом, принял такой русский облик, что пользование его именем совершенно бесполезно. Не поверят православные, а особенно русские, чтобы св. Николай мог благословить фальшивое дело современной унии.

25 апреля папа принимает студентов Восточного института. 1 мая издает декрет об организации греко-католиков в Америке, где уния понесла такие потери и переживает сильнейший внутренний кризис. 11 мая принимает членов «Общества св. Николая в Бари». 20 мая назначает греко-католического епископа в Канаду. 27 мая устанавливает специальное отпущение грехов католикам «восточного обряда» по молитве: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй», «Господи помилуй», и за целование образов Иисуса, Матери Божией и Святого дня. 15 сентября русская коллегия в Риме отдана под покровительство св. Терезы. 21 сентября унийная инструкция для Польши, 26 сентября инструкция комиссии «Pro Russia» о принятии в католичество из Православия. 28 сентября декрет Конгрегации семинарий и университетов о преподавании предметов, касающихся Востока; 26 ноября письмо к польским епископам, где говорится, между прочим, об унии. Наконец, 23 декабря юбилейная энциклика по поводу 40-летия священства Пия XI, где также говорится о восточных христианах[17].

Папу очень тронули заявления «сыновей Востока», «которые явно и открыто засвидетельствовали о любви к церковному единству», как бы в благодарность за то, что мы, идя следами наших предшественников, непрерывно окружали народы Востока горячим расположением и любовью»[18].

Кроме этой обширной деятельности в отношении славянского и, главное, русского Востока, Пий XI занимался также и делами настоящего Востока, Востока экзотического.

Можно сказать, что в эти и последующие годы было затрачено действительно много доброй воли, энергии и средств на дело соединения с Православием против воли и желания православных. В этом трагизм этого начинания и тот невероятный беспорядок, который внес Пий XI в отношения Западной и Восточной церквей и в жизнь славянских православных церквей.

В Риме, однако, ничего не замечали. Делали вид, что не видят, как православное море не только не приближалось к Петровой скале, но далеко от нее уходило, оставив на пустынном просторе знаки новых опустошений, произведенных Римом в ограде Православной Церкви.

 
2

Пока в Риме развивали эту разнообразную деятельность по организации дела единения Востока и Запада, в Польше также не теряли времени.

В 1929 году выяснилась полная неудача новоуниатской работы. В «восточный обряд» перешло около десятка ни на что не годных православных священников, которые только осложняли дело унии. Народ вообще не переходил, а только соглашался, чтобы в его присутствии поминали «папу и епископа», и за это требовал компенсаций. Пока была кое-какая церковная земля, которую администрация отдавала униатским приходам, дело еще кое-как шло. Но без житейских благ никто папу признавать не хотел. Католическая церковь тоже на это средств не имела. Папа присылал благословения, иногда немного денег, иногда икону в униатскую церковь (так было на Троицу 1937 г. при освящении униатской церкви в Городло — папа прислал образ Матери Божией непрестанной помощи)[19].

Денег, которые давала польская казна, «не хватало даже на скромное содержание духовенства латинского обряда», — говорил на VI Пинской конференции прелат Станислав Мыстковский. И потому не много можно было отдать на потребности и расходы, связанные с устройством приходских пунктов «восточного обряда». Православное же население, соединенное с римской церковью, не могло платить за духовные услуги; в царское время казначейство выплачивало клиру достаточное вознаграждение. С 1 января 1924 г. по 1928 г. подляшская епископская римо-католическая курия израсходовала на нужды 10 настоятелей «восточного обряда» 93 тысячи злотых[20].

Дело, конечно, не в том, что платило казначейство в царское время, а в том, что народ прекрасно понимал, что он зачем-то нужен католическому духовенству, и из этого желал извлечь выгоду. Такова печальная правда. Кроме того, православный народ никакого пиетета к Риму и папе не имел. От одного слова «папа» католик приходил в волнение, православный же крестьянин попросту на это слово не обращал внимания. Дело выходило так, что от нового духовного начальства больше пользы, чем от своего старого. «Бискуп» Пшездецкий мог больше сделать, чем митрополит Дионисий, и поскольку он что-то делал, можно было его и поминать. Это была не уния душ, а уния интересов, и потому из нее ничего не выходило.

На Велиградском конгрессе в 1927 году епископ Пшездецкий насчитывал во всей Польше 20 000 обращенных в унию при 14 приходах и 7 организуемых, при 25 священниках, из них 16 бывших православных. Истрачено на это дело 150 000 злотых[21].

В 1929 году оказалось 26 приходов, 22 церкви, 25 человек белого духовенства и 7 черного, а униатов 16 504 против 20 000 в 1927 году[22].

А между тем во время войны в декабре 1914 г. в Галиции было около 50 приходов, перешедших из унии в Православие, в феврале 1915 г. — 152, а перед русским отступлением — 200. При отступлении в Россию ушло 60 униатских священников[23].

В Прикарпатской Руси с 1920 по 1923 г. из унии в Православие перешло, опираясь на сербскую церковь, 100 000 человек при 68 приходах[24].

В самой Польше, на Лемковщине и в Галиции в Православие с 1923 г. по 1929 г. перешло около 30 000 человек при отсутствии свободы и средств у Православной Церкви. Из унии ушло 11 процентов[25]. К 1933 году перешло 60 тысяч.

На Волыни в 1928 г. было четыре униатских прихода. Словом, по совести говоря, никакого результата и никакой надежды. Уния «снизу» так же не удавалась, как и уния «сверху». Полтора десятка приходов и около 20 000 прихожан на общее число почти 1 тысяча приходов на одной Волыни и на 4 миллиона православных — эти результаты по справедливости можно считать ничтожными.

Душой всего этого неудавшегося предприятия был Пинский епископ Лозинский, человек сам по себе привлекательный, аскет, но увлеченный химерой обращения православных в унию. Он полагал, что долг его, как католического епископа, — спасать православные души, которым оставлялся в полной неприкосновенности их обряд, которым сам папа манифестировал чувства своей любви и расположения, и что если православные остаются при своих заблуждениях, то это не больше, как упрямство, и они заслуживают иного отношения. Епископ Лозинский и его коллеги прекрасно понимали связь Православия с храмами, без которых нет жизни для православного человека. И тогда было решено поставить православных в зависимость от католиков в этом самом большом для православных вопросе. Было решено нанести такой сокрушительный удар, который заставил бы православных искать спасения в унии. Объективно обстановка как будто складывалась в пользу задуманного плана. Шел вопрос не о чем ином, как о восстановлении «исторической справедливости», и не было оснований сомневаться в том, что католический, польский, суд окажет полное содействие. Так был подготовлен удар 1929 года.

Летом 1929 года православная иерархия стала получать тревожные сведения о предъявлении римо-католическим епископатом многочисленных исков к Православной Церкви в Польше. Обстоятельство это тем менее было ожидаемо, что к исходу десятилетнего существования возрожденной Польши взаимоотношения двух исповеданий — католического и православного — как будто установились. Католическая церковь возвратила себе все то имущество, которое в свое время ей принадлежало и было передано русским правительством православному населению. Вместе с тем римо-католические духовные власти почти разорили приходские организации на землях Подляшья и Холмщины — этих многострадальных землях, где веками велась борьба православными за сохранение веры своих предков, принявших Православие еще во время св. Владимира. Громадное количество храмов в этих областях, построенных православным населением и для православного населения, главным образом в последней четверти XIX века, было захвачено католиками.

В целях распространения новоуниатской пропаганды восточные области Польши, в которых Православие существовало около тысячи лет, объявлены миссионерской областью и поручены особому вниманию иезуитов. Неудача широкой пропаганды «восточного обряда» к 1929 году вполне выяснилась, и для того, чтобы принудить православное население более серьезно отнестись к этой пропаганде, римо-католические духовные власти заявили требование о передаче им того церковного имущества, которым пользовалось население в то время, когда перешло из Православия в унию. Более ста лет тому назад население вернулось к вере отцов, и теперь оно должно отдать это имущество только потому, что когда-то здесь была уния.

В конце августа 1929 года было выяснено, что к Волынской епархии предъявлено 144 иска, к Виленской — 71, к Полесской — 248 и к Гродненской — 159. Наиболее угрожаемыми оказались епархии Полесская и Гродненская. В первой на 320 приходов, основных и приписных, предъявлено было 248 исков, а во второй — на 174 прихода — 159 исков. В Волынской епархии число исков было сравнительно невелико, но были заявлены требования об отобрании всех православных монастырей, в том числе и Почаевской Успенской лавры, кафедральных соборов в Кременце, Луцке и Пинске.

В дальнейшем при окончательном подсчете оказалось 724 иска[26].

Иски были предъявлены от имени Виленского митрополита, Пинского епископа, а также епископом Луцким, в окружных судах в Бресте, Белостоке, Вильне, Гродне, Луцке, Новогрудке, Ровно и Пинске.

В исковых прошениях было изложено:

«После ликвидации ноябрьского восстания (1831 года) русское правительство насилием уничтожило унию. Костелы униатские ликвидировало, передав их, вместе со всем принадлежащим им имуществом, православному духовенству, с целью перестройки их на православные церкви, что в скором времени и было осуществлено.

Приняв во внимание, что ликвидация русским правительством униатских церквей не может быть законным основанием для приобретения права собственности русским правительством и что такая ликвидация остается навсегда актом насилия и беззакония, нужно прийти к выводу, что и права православного духовенства в отношении отобранных униатских церквей и недвижимого имущества в виде земли и построек, принадлежавших тем церквам, есть порочное и не создает права собственности. Незаконно отобранное имущество подлежит возврату»[26].

К этим соображениям было добавлено еще следующее:

«Во время существования русской власти католическая церковь не могла отыскивать свои права в отношении униатских церквей. Не подлежит, однако, сомнению, что права католической церкви в отношении силой забранного имущества не утрачены, а православное духовенство никаких прав не могло приобрести, и потому взятое у католической церкви имущество подлежит в настоящее время возвращению»[27].

Сразу бросается в глаза то, что здесь народ подменен православным духовенством. Эти соображения противоречат известным всем историческим фактам. Уния на русских землях Польши была введена незаконным собором в Бресте в 1596 г. и осуществлена мерами насилий как королевского правительства, так и католического и униатского духовенства. Население против своей воли в своем большинстве стало униатским и оказалось в юрисдикции папы, однако римский престол сохранил за униатской церковью ее права на имущество. По первому и второму разделам Польши к России отошли Белоруссия и Волынь с Подолией, то есть коренные русские земли. В течение двух лет — с 1794 по 1796 г. — почти все униаты Подольской губернии большая часть Волынской, а также и в Белоруссии, возвратились в Православие, всего более полутора миллиона душ. Никаких данных о насилиях русского правительства не имеется, и никаких протестов Римская курия русскому правительству не заявляла. Это имело место более чем за тридцать лет польского восстания 1831 года. Однако униатская церковь в пределах России продолжала существовать, и хотя значительная часть духовенства перешла в Православие, но продолжал действовать Базилианский орден, который составлял три провинции: Белорусскую, Литовскую и Русскую. В начале XIX века базилиане еще владели обширными населенными имениями и капиталами. На одной Волыни им принадлежало более 20 тысяч крестьян. Монастыри были очень малолюдны — по 2–6 монахов и по существу являлись лишь конторами по управлению имениями. Униатское духовенство находилось в бедности и не пользовалось уважением со стороны католического духовенства. Белое и черное духовенство в унии было разобщено и враждебно друг другу, и как только отпала поддержка унии со стороны польского правительства, как только эти области перешли к России, уния стала клониться к упадку и постепенно вымирала[28].

Польский историк епископ Ликовский говорит:

«Мнение, что только революция 1830 года побудила Николая I заняться уничтожением унии из-за участия известной части униатов в восстании, абсолютно неверно и ошибочно»[29].

Уния была установлена на соборе в Бресте в 1596 году, а ликвидирована на соборе в Полоцке в 1839 году. Папа потерял свою юрисдикцию над населением, перешедшим в Православие, и это бывшее униатское население сохранило за собой то имущество, которое всегда ему принадлежало и никогда не принадлежало католической церкви.

Предъявление этих массовых исков произвело ошеломляющее впечатление на православное население.

В Рождественском послании 1929 г. митрополит Дионисий между прочим писал:

«Нашу Святую Православную Церковь в Польше посетил Господь в истекшем году бедствием, равным избиению Вифлеемских младенцев, ибо клир Римский хочет отнять от нас половину святых храмов наших и тем лишить более 2 миллионов верующих младенцев наших духовного окормления и церковной жизни».

Послание было отправлено и католикосу Грузинской церкви Христофору и было в этой части опубликовано советским агентством ТАСС с комментариями, не лестными для католического духовенства.

В польских газетах подняли шум. Но, впрочем, дело дальше этого не пошло, ибо все, что писал митрополит Дионисий, была правда[30].

Православная иерархия первоначально даже не считала возможным вести судебную борьбу, но засим дело защиты было сосредоточено в Варшаве, главное руководство возложено на митрополита Дионисия, а техническое ведение дела — на юрисконсульта Синода К.Н. Николаева. Польское общество раскололось, и часть считала, что создается международный скандал без всякой пользы для государственных интересов. Католическая иерархия вынуждена была оправдываться, и уже 23 ноября 1929 года было опубликовано письмо Виленского митрополита Ялбржиковского, в котором он писал, что он не начинает войны с Православием, не желает его уничтожения, а только отыскивает справедливость. Его требования весьма умеренны, и в пределах Виленской епархии на 464 объекта он требует возвращения всего 113 храмов, которые для католиков совершенно необходимы. «Католическая церковь не желает на насилие отвечать насилием, а отыскивает свои права лояльным способом и с полным спокойствием ожидает справедливого судебного решения». Кроме того, митрополит объяснил, что его основания разделяются и другими заинтересованными католическими епископами. Одного только не объяснил митрополит, на каком основании католическая церковь требует отобрания храмов и имущества, которое принадлежало Православной Церкви, засим церкви униатской, потом снова возвратилось к православным и никогда не принадлежало церкви католической.

По расчету В.Косоноцкого, который исследовал этот вопрос с точки зрения интересов православного и католического населения, оказалось, что требуется отобрание святынь в 65 местах, где нет ни одного католика, в 73 — где не более 3 и в 76 — где не более 20 [31].

Сразу же в это дело вмешался папский нунций в Варшаве Мармаджи. Возник вопрос о праве католических епископов защищать интерес униатской церкви и в особенности права монастырей, которые ведению епископов не подлежат.

Мармаджи выдал 23 апреля 1930 г. такое удостоверение: «Нижеподписавшийся апостолический нунций настоящим официальным письмом, на основании инструкций, полученных от апостолического престола, разъясняет, что наидостойнейшему Зигмунду Лозинскому, в качестве Пинского ординария, принадлежит право управления всем церковным имуществом, принадлежащим католической церкви в пределах его епархии, равно и защищать, где встретится надобность, в порядке гражданском также и то имущество, которое некогда принадлежало католическим монашеским общинам или католическому духовенству всех обрядов».

Апостолический престол перестал быть нейтральным в споре двух исповеданий и всем своим авторитетом поддержал наступление на «отъединенных братьев», «любовь» к которым требовала отобрания от них монастырей и святынь. Авторитет Рима был подорван. Польское духовенство по-прежнему усложняло работу Рима в отношении Православия.

Вмешался и архиепископ Ропп, и он положил, как говорят поляки, «свои два гроша» в общее дело. В журнале «Китеж» за сентябрь–декабрь 1929 г. появилась его статья «По жгучему вопросу».

Оказалось, «что в настоящем деле представители католичества действовали по духу христианской любви» — ведь в одной Виленской епархии местный архипастырь обратился в суд об отдаче ему лишь 167 церквей из забранных 464, да и в других епархиях поступили так же. Однако «улаживание этого вопроса через посредство судов является фактом неприятным и разрушающим взаимную и так необходимую между католиками и православными любовь». Поэтому должно вмешаться государство, а главное — «сами несправедливые владельцы» должны пойти навстречу в отдаче имущества». Народ, по мнению Роппа, не прочь отдать святыни. «B народе сильно понятие собственности и справедливости». Мешает русская пресса, которая «эти процессы использует для возбуждения народных масс, православные же духовные власти, привыкшие к долголетнему пользованию чужим имуществом при царском режиме, явно лишены сознания справедливости».

Почтенный бывший митрополит всех католических церквей в России сомневается даже в том, была ли когда-либо Почаевская лавра православной, так как «трудно точно определить момент, когда в Польше «восточный обряд» фактически отделился от западного». И вообще, Православие появилось чуть ли не в конце XIV века.

Иными словами, Западная Русь до конца XIV века была в единстве с Римом и ссылка на св. Владимира «совсем неуместна».

Впрочем, «преждевременно говорить о будущем Лавры» и вообще виновата православная сторона, которая «буквально ничего не делала», чтобы дойти до соглашения[32].

Выступление архиепископа Роппа никого не удовлетворило и во всех смыслах было неудачно.

Совсем иначе выступил митрополит А.Шептицкий и спутал игру католических епископов.

Он беседовал с сотрудником польской газеты «День польский», и беседа его была опубликована.

Митрополит говорил весьма ядовито:

«Мы имеем на Волыни значительное количество наших греко-католических выходцев. До настоящего времени, увы, они были почти совершенно лишены религиозной помощи по нашему обряду». Иными словами, «восточный обряд» не «наш» униатский. Между тем «еще не так давно Волынь была католической страной нашего обряда.

— Значит, Ваше Высокопреосвященство, признаете справедливость и полезность ревиндикаций?

— Именно, я хотел сказать нечто совершенно обратное, однако я не желал бы, чтобы меня плохо поняли. Я не касаюсь здесь вопроса о бывших латинских костелах. Это меня не касается... но среди этих храмов весьма многие — это старинные прежние греко-католические церкви, — как Вы их называете, униатские».

По этому поводу многие спрашивали митрополита.

«Я, однако, до сих пор не выявил моей точки зрения. Я не мог, впрочем, примкнуть к искам, ибо нынешние отношения не предусмотрели моего участия... и, — во всяком случае, принимая во внимание различные обстоятельства, я не мог бы заявить о моем при соединении к искам».

Далее митрополит весьма дипломатично говорит о Православии и заявляет:

«Я полагаю, что народу не следует даже внешне дать почувствовать, что над ним совершается новое насилие.

Ибо, ведь, согласно восточному праву, эти деревенские церкви принадлежат именно этому народу. В них он крестился и молился! Около них хоронил своих умерших. В их стенах сосредоточено то, что в народе сильнее всего, а часто более всего спасительно перед лицом разнузданной агитации, это вера отцов».

Довольно ясно и для Рима нравоучительно, а дальше еще тверже:

«Здоровое суждение народа, вера отцов, которая простирается дальше, истиннее и глубже, нежели нынешнее положение вещей, терпение церкви... выведут его на лучшие пути, нежели всякие судебные иски, в которых он будет усматривать только враждебные себе начинания. Я слышал уже, что он готов реагировать на них враждебно...»

Засим митрополит дополнил:

«Не так давно апостолический престол предлагал откупить конфискованную большевистскими властями православную церковную утварь, дабы ее вернуть в пользование православным верующим в России».

И в заключение:

«Духовные круги греко-католические не принимают никакого участия в ревиндикации. Я рад, что это могу сказать. Мне кажется, что наша позиция отвечает римской умеренности. И вообще даже с латинской точки зрения, это простая юридическая демонстрация»[33].

Это было жестокое возмездие митрополита Шептицкого за все пренебрежение, которое католический епископат оказывал унии в Галиции за последние годы. Была нарушена церковная дисциплина, и греко-католическая церковь отмежевалась и от римо-католиков, и от «восточного обряда». Выступление А.Шептицкого многое предрешало, и все начинания латинского епископата повисали в воздухе. Униаты не требуют бывшего униатского имущества, при чем же тут католики? Понятно, что глава национальной украинской униатской церкви не мог требовать отобрания имущества у украинского населения на Волыни. Вообще, митрополит Шептицкий показал, что без него это — счет без хозяина.

Польская печать заговорила разными голосами, и все смешалось. Украинская и русская — резко против. Тот же «День Польский» писал, что предварительно нужно аннулировать акт соединения 1839 г.; аннулируя же этот акт, следовало бы последовательно силой ревиндицировать в пользу католицизма не только церкви, но и самых верных совместно с духовенством, что является совершенно немыслимым[34]. Иные органы искали разных решений. Газета «Rzeczpospolita» предлагала устроить особую комиссию из «ученых историков с участием представителей обеих церквей» для изучения вопроса и разрешения спора.

Заграница тоже не молчала. В Чехословакии было организовано собирание протестов против отнятия церквей, и в Лигу Наций были отправлены десятки протестов из разных мест Европы, Америки, Азии, Японии и т.д.[35].

В Японии этому не удивились и писали: «Здесь, в Японии, у Православной Церкви отношения с протестантами — добрососедские, с англиканами — дружественные, с буддистами и синтоистами — взаимно почтительные, всегда корректные, и лишь с католиками — никаких отношений, до неснимания шляпы включительно»[36].

Наконец, польская печать увидала, что ничего хорошего из этого для католичества не получается, и замолчала.

Во время всего этого возбуждения, 3 декабря 1929 года, появился весьма странный документ, а именно обращение Пинского епископа С.Лозинского к православному населению, то есть к населению, принадлежащему к другой церкви. В этом обширном письме, весьма сентиментально написанном, епископ старается оправдать то, чего оправдать нельзя. Он приводит такое соображение: «Если полушубок своего ближнего оказался в твоем владении несправедливо, а собственник требует его возвращения, то хотя бы ты сто лет носил этот полушубок, ты должен его отдать». Все это отлично, но только православное население никогда не пользовалось католическим имуществом, а перешло в унию, имея свой собственный «полушубок». Дальше епископ обещает, что если даже православные храмы будут присуждены католикам, то он все-таки будет думать об интересах православных. В конце концов, он не может не признать, что «все находится в руках Божьих». Епископ предлагает вместе молиться, чтобы «все окончилось к Божьей славе и на пользу наших душ, за которые умер Иисус Христос». Обращение епископа Лозинского свидетельствовало о том, что дело обстоит для католиков весьма неблагополучно. Началась судебная волокита, потребовавшая большого морального напряжения и средств со стороны православного населения. Не подлежало ни малейшему сомнению, что отобрание от православного населения в Польше всех монастырей и более чем 700 храмов повлечет за собой народное восстание и потребует большой вооруженной силы для того, чтобы сохранить за католиками переданные им храмы. На такой риск не могло пойти польское правительство, и польский суд должен был с особой тщательностью исследовать основания требований католиков. Католическая иерархия поняла, что дело является не таким простым, как она первоначально предполагала, и уже при первом рассмотрении дела в Наивысшем суде поверенные Пинского католического епископа заявили, что они не настаивают на присуждении им церковных имуществ, но требуют лишь признания за католической церковью права на эти имущества. Вопрос окончательно был рассмотрен 20 ноября 1933 года, и Наивысший суд вынес принципиальное постановление, в силу которого, на основании особого распоряжения Генерального комиссара восточных земель от 22 октября 1919 года, передача святынь от греко-русского духовенства духовенству римско-католическому может иметь место в каждом отдельном случае, на основании распоряжения гражданского начальства. Отыскание же судебным путем права собственности на указанные святыни отклонялось. Постановление же Генерального комиссара от 22 октября 1919 года касалось передачи бывших католических храмов, обращенных в свое время в православные, и не касалось бывших униатских храмов. Таким образом, умывая руки в этом споре, Наивысший суд ликвидировал тот удар, который был занесен над Православной Церковью в Польше в 1929 году. Надежда получить православные храмы для надобностей «восточного обряда» была утрачена, и положение самого обряда стало весьма затруднительным. Нелишне заметить, что накануне рассмотрения дела в Наивысшем суде юрисконсульт Синода К.Н. Николаев получил предписание покинуть Польшу. Польшу К.Н. Николаев покинул 27 ноября 1933 года, получив, однако, большое нравственное удовлетворение за понесенный труд: 20 ноября он выслушал резолюцию Наивысшего суда, отказавшего католикам в их требовании. Это был сокрушительный удар новоуниатскому движению. Суд признал, что вопрос о передаче святынь может быть разрешен только административной властью и в пределах того распоряжения, которое ни в какой мере не касалось храмов, которые когда-то были храмами униатскими. С 1933 года по день польской катастрофы администрация могла отобрать только один храм в Вышгороде на Волыни, который был в свое время храмом католическим. В остальном же все действия администрации по разборке и закрытию православных храмов носили характер произвола, и результатами этого произвола униатское движение воспользоваться не могло.

Предъявление исков в таком масштабе и так плохо обоснованных было непоправимой ошибкой. Лицо новоунии было открыто, и на нем, вместо любви, прочли звериную злобу. Поляки опять портили игру Рима.

Однако все это обнаружилось несколько позднее. В 1930 году «восточный обряд» вступал в жизнь, полный надежды на скорую победу на всех фронтах, и прежде всего на польском.

Русская политика Ватикана к этому времени потерпела окончательное крушение. С Советами произошел разрыв. Большевики пришли к выводу, что Рим им дать ничего не может.

Наступление на большевиков и окончательная ставка на русский народ везде, где бы он ни находился, — таково было решение Римской курии. Она была полна надежды и стремилась забыть свои неудачи с Советами.

Поражение в одном месте должно быть искуплено победой в другом.

 

Глава девятая

Разрыв
 
1

2 февраля 1930 года Пий XI огласил послание, которое знаменовало собой окончательный разрыв Ватикана с советской властью. У Рима не было больше никаких надежд. Политика курии в русском вопросе дотерпела полный крах. Иначе, впрочем, и не могло быть, но на этот раз у курии не хватило политического чутья. Не приходилось больше думать о подчинении русского народа Риму, приходилось заботиться о сохранении жалких остатков церковной организации среди полутора миллиона католиков, проживавших в России. Таких неудач Рим давно не испытывал. Методы работы, в которых Рим был воспитан в сношениях с императорской властью, оказались неприменимы. Иных не было.

«Мы испытываем глубочайшее волнение при мысли об ужасных и святотатственных преступлениях, которые умножаются и усиливаются с каждым днем и которые направлены как против Господа Бога, так и против душ многочисленного населения России, дорогого нашему сердцу, хотя бы уже в силу величия его страданий, и к которому принадлежит столько сынов и великодушных служителей святой, католической, апостольской церкви, богобоязненных и благородных вплоть до геройства и мученичества».

Папа далее рассказывает о своих усилиях повлиять на правительства европейских народов, которые не дали результатов «по соображениям мирских интересов, которые были бы гораздо лучше сохранены, если бы различные правительства превыше всего уважали права Бога, Его царства и Его справедливость». Он далее говорит о помощи России, скорбит о развращении молодежи в ней. Для борьбы со столь великим злом была учреждена специальная Комиссия по русским делам. Русский народ поручается «попечению благостной чудотворицы из Лизье, св. Терезе Младенца Иисуса».

«Но рост такого зверства и безбожия, поощряемый государственной властью, требует всеобщего и торжественного возмещения и ответа».

Рассказывается дальше о всех кощунствах в России, которых, кстати сказать, митрополит д’Эрбиньи совершенно не заметил.

«Ввиду этого мы сами стремились возможно лучшим образом совершить искупительный акт за все надругательства и кощунства, а для того, чтобы призвать к этому всех верующих всего мира, постановили отправиться в день св. Иосифа, 19 марта сего года, в нашу базилику св. Петра и совершить на гробе первоверховного апостола св. литургию для умилостивления и искупления стольких преступных оскорблений, нанесенных Сердцу Христову, для моления о спасении стольких душ, подвергнутых тяжелому испытанию, и об облегчении участи любимого нами русского народа, дабы кончились наконец его великие муки и народ, и отдельные люди вернулись возможно скорее во единое стадо Единого Спасителя и освободителя Господа нашего Иисуса Христа».

Исполнение этого было возложено на кардинала, викария Рима Помпили, которому и было адресовано послание.

19 марта, в 9 часов утра, Пий XI проследовал в базилику св. Петра «без обычной пышности папского церемониала, облаченный в красный омофор поверх белой сутаны, без тиары; над Sedia gestolia не было ни балдахина, ни опахала».

Во время литургии пели по-латыни, по-славянски и по-русски. По-русски пели: «Спаситель мира, спаси Россию». Пели: «Господи помилуй, Господи воззвах, Иже Херувимы, Отче наш, антифон — не имамы иныя помощи».

Словом, было смешано два обряда.

Потом служили особый молебен. Были пропеты 58 и 78 псалмы. Произнесена ектения со специальными прошениями о спасении России, с призывами свв. Георгия, Кирилла и Мефодия, Владимира, Ольги, Николая, Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста. Потом следовал 69 псалом. Засим народу возносили священные реликвии — святое копие, частицу древа Св. Креста, плат Вероники с нерукотворенным образом Спасителя.

Со ступеней папского алтаря Пий XI «ясным и торжественным голосом преподал благословение народу»[1].

Католическая церковь отозвалась повсюду. В Англии были некоторые препятствия со стороны правительства рабочей партии Макдональда, запретившего военному духовенству участвовать в молениях. Были осложнения в Литве.

Еще ранее того, 16 февраля, в Вестминстерском аббатстве служили моление митрополит Евлогий и греческий митрополит Герман при большом стечении народа.

Православная Церковь и до послания папы непрерывно молилась за гонимых в России братьев, и присоединяться специально к молению 19 марта не было ни внутреннего, ни внешнего повода. В Риме, по-видимому, рассчитывали, что Православная Церковь признает особое значение этого шага Пия XI и этим как бы утвердит руководящий авторитет Рима.

Этого не произошло. И почему не произошло, совершенно откровенно пояснила русская газета «Наша жизнь» в Вильно: «Благородный призыв папы Пия XI сопровождался молитвой о совращении православных в католичество православными же пастырями. Это обстоятельство, по крайней мере на 90%, уменьшило “заслугу” папы и настолько же уменьшает ценность его выступления»[2].

В Польше же произошло нечто худшее. Хотя в энциклике «Ecclsia Dei» и сказано: «представители Востока не должны... сваливать на Римскую церковь все проступки, которые находят осуждение, которые церковь старается покрыть противоположными деяниями», но все же «проступок» польских епископов, позвавших Православную Церковь в суд, пока еще ничем не был «покрыт» и трудно было молиться вместе с католиками об облегчении участи любимого папой «русского народа», когда этот же любимый русский народ подвергался в Польше гонению со стороны римской церкви. Наконец, папа не призван «устанавливать дни молений для православных». Так, совершенно правильно, православная иерархия рассудила в Польше.

Русская газета «За свободу» подняла неуместный и вредный для Православия шум. «Омраченная радость», — писал А.Хирьяков по поводу того, что православная иерархия за рубежом не отозвалась на послание папы[3]. Д.В. Философов поместил статью «Письмо папы Пия XI и Польша», где, правда, не столько осуждал, сколько извинял православную иерархию в Польше за ее молчание по поводу послания.

Большевики ответили 6 марта статьями в «Правде» и усложнили и без того сложное положение. «Правда» привела несколько документов об отношении польской власти и католического духовенства к Православной Церкви в Польше в 1919 году и добавила: «В высшей степени любопытно, что в этот период времени папа Пий XI, в те времена папский нунций, монсиньор Ратти, представлял Ватикан при варшавском правительстве и что травля православной церкви и меры грубого принуждения в отношении ее проводились, бесспорно, не только с его ведома, но и под его непосредственным руководством»[4]. Засим, пользуясь неуместной критикой сенатора В.Богдановича, сделанной в Сенате, действий церковной власти, не назначившей моления 19 марта, советские газеты сделали вывод, что «православная церковь и все православные организации в Польше отказались от всякого участия в антисоветских молебнах и митингах»[5].

Таким образам, мнение «За свободу» и советских газет совпало. Между тем иерархия и клир Православной Церкви в Польше постоянно свидетельствовали свое резко враждебное отношение к советской власти, но вместе с тем ни иерархия, ни клир не чувствовали ни малейшей симпатии к Риму, причинявшему столько огорчений.

Мало того, правые круги в Польше посланием папы были испуганы. Они находили, что это вмешательство во внутренние дела России, а «люди, политически мыслящие, знают, что интересы Польши советуют ей искать добрых отношений с Россией и не вмешиваться в ее дела». Тем более, можно добавить, что дела Православной Церкви в самой Польше по вине правительства таковы, что в них тоже следовало бы вмешаться.

Позднее Синод Православной Церкви в Польше установил день всеобщего моления за гонимых в России.

Митрополит Дионисий, ввиду наступления польской печати, вынужден был написать благодарственное письмо папе. Письмо было отправлено 17 апреля 1930 года. Митрополит Дионисий довольно удачно вышел из положения.

«Посему, — писал митрополит Дионисий, — пока с той стороны границы советской не может прийти к нам правдивый голос благодарности, я полагаю своим долгом и правом от имени безвинных страдальцев и вынужденных молчальников принести самую сердечную искреннюю благодарность за отраду и утешение исстрадавшимся братьям нашим». Таким образом, была принесена благодарность от имени советских «молчальников», и православные в Польше остались как бы в стороне.

Через шесть месяцев, 25 ноября 1930 года, статс-секретарь Пачелли ответил на письмо митрополита Дионисия. Ответ этот начинается так: «Среди писем, присланных на имя святейшего отца по поводу установления молений о преследовании религии в России, пришло также письмо, в котором Ваше Блаженство от имени своей паствы выразили искреннюю благодарность Его Святейшеству».

В ответе не имеется никаких указаний, что письмо было сообщено папе, и никакой признательности, даже чисто условной, за полученное письмо ни со стороны папы, ни Пачелли не имеется. Ловко же вставленные слова «от имени своей паствы», изменяя смысл письма митрополита Дионисия, указывают на то, что в Польше все благополучно, ибо иначе не могла бы поступить благодарность

Это был урок, данный без всякой кардинальской вежливости православной иерархии в Польше.

Однако и в этом случае, как и во многих других, польская политика портила начинания Рима.

Нельзя призывать гнев Божий на большевиков — гонителей Христа в России и молчаливо наблюдать, как разрушаются и отымаются православные храмы в Польше не в меньшей степени, чем у большевиков.

 
2

Итак, с большевиками было покончено, тем большее внимание было обращено на «восточный обряд». Польша, Балтийские государства и русская эмиграция — вот то поле, на котором приходилось сосредоточивать внимание. Это было опытное поле. Здесь нужно подготовить кадры, выработать методы работы, приучить клир «восточного обряда» к обращению, войти в сущность Православия так, чтобы не было заметно, что делается это не во имя Православия, а во имя Рима. В Польше создавалась практическая школа, в Риме — центральный аппарат управления. Из Рима же велось воспитание католиков в иных взглядах на «восточный обряд».

Католики всего этого дела не понимали.

Нельзя было спорить против того, что папы признавали и поддерживали «восточный обряд», но как обряд Православной Церкви, вошедшей в унию с католической. Православный же обряд, хотя его и называют восточным, как обряд католической церкви, — этого еще до сих пор не было, и такого поворота римской политики никто не понимал. Процессии, которые устраивались в Риме, и церковные службы по «восточному обряду» были иногда интересными зрелищами, но ничего они не говорили ни уму, ни сердцу католиков. Католические монахи и даже кардиналы стали чаще носить бороды, и это также оставалось неясным и загадочным.

А между тем оказывается, что «восточный обряд» крайне необходим католикам и римской церкви.

Иезуит «восточного обряда» А.Домбровский объясняет это дело так:

1. «Католическая церковь должна показать, что “восточный обряд” в глазах верховно-апостолического Римского престола в глазах всей католической церкви столь же свят, как и западный латинский обряд».

2. Католическая церковь желает полнее, ярче выразить свою вселенность, исправить слишком узкое, неправильное понимание католичества лишь как латинства, западничества, понимание, совершенно не допускающее даже возможности единения Востока с католичеством.

3. Видя, кроме того, что монахи «восточного обряда» не уступают по глубине и полноте духовной жизни монахам западного обряда, — католики «мало-помалу убедятся в том, что они до сих пор слишком узко, даже не по-католически, понимали католичество, отожествляя его с западничеством и латинством»[6].

Все это весьма удивительно, но в конце концов малопостижимо. Католики через почитание православного обряда должны стать настоящими католиками, и об этом вспомнили почти тысячу лет спустя после разделения церквей.

В подтверждение этой мысли 5 апреля 1930 года издается незначительное, но весьма показательное распоряжение о признании первенства греческого прихода перед латинским в Сицилии в Palazzo Adriano[7].

6 апреля публикуется знаменитое «Motio proprie inde ad initio» о выделении Комиссии «Pro Russia» из конгрегации для восточных церквей. Комиссия во всех смыслах папская, нечто вроде конгрегации. Это была полная победа иезуитов, решивших русский вопрос поставить во всем его значении без русской власти и без русской церкви. Это был личный успех д’Эрбиньи, к которому он пришел, несмотря на все свои неудачи[8].

Не без основания полагают, что энциклика «Mortalium animus» была делом д’Эрбиньи. Смысл ее в том, что католичество и Православие вовсе не стороны в историческом споре, что нет ничего самостоятельно христианского вне католичества, что никакие собрания представителей разных религий никакого значения иметь не могут, ибо есть только одна Западная церковь, которой все должны подчиниться. Не хотят добровольно — будут подчинены без их воли. И, прежде всего, православные. Рим зовет православных на единение и подчинение. Иерархия не соглашается, она мешает народу получить спасение. Он будет спасен без иерархии. Католичество вмещает в себе и Православие, его нужно только организовать по образцу отделившихся церквей — и тогда иерархия останется без народа. Из Православия, которое есть схизма, народ перейдет в Православие, которое есть католичество. Создать внутри католичества Православную Церковь с иерархией, культом, школой, монашеством, правом — вот дорога, которую поставили перед собою иезуиты, и для ее осуществления призвана папская комиссия.

Так вопроса еще не ставили. И осуществить эту задачу, которая кажется многим просто нездоровой фантазией, должен великий реформатор — тайный иезуит Михаил д’Эрбиньи. Успех обеспечивает бессмертие, неудача — тоже кое-какую известность. Д’Эрбиньи родился 8 мая 1880 года в Лилле. В общество иезуитов вступил в 1897 году, посвящен в иереи в 1910 году. Учился в Бельгии, в Сорбонне. В 1911 году путешествовал по Галиции, Буковине, Румынии, Хорватии, Боснии, Герцеговине, изучая местную церковную жизнь. В 1911 году опубликовал работу о Владимире Соловьеве, одобренную Французской академией. В 1912 г. назначается профессором иезуитской семинарии в Бельгии и несколько позднее печатает двухтомный труд «De Ecclesia». Там же организует небольшой конвикт для русских, желающих стать католическими священниками. После войны в 1921 году перемещен в Григорианский университет в Рим, продолжает издавать богословские труды, в том числе работу «Англиканство и православие». В 1922 году отправляется в Россию, но возвращается с пути из Риги. Возвратившись в Рим, ввиду передачи иезуитам Восточного института, назначается его председателем. В 1925 году назначается специальным советником комиссии по делам церкви в России при Восточной конгрегации, а в 1930 году — председателем самостоятельной комиссии. Россию посещает дважды — в 1925 и 1926 гг. В этом году в Берлине тогдашний нунций Пачелли хиротонисует его в епископа Илио. В последнюю поездку в Россию посвящает несколько епископов, и при этом ни одного поляка. Вообще резкий противник пополнения католической иерархии в России поляками.

Обманутый большевиками, резко выступает против них; в 1932 году делает в Риме доклад о пропаганде большевиками безбожия во всем мире и публикует свой доклад в «Revue de deux Mondes»[9] и в отдельных брошюрах на нескольких языках.

По случаю его назначения председателем Комиссии Pro Russia «Китеж» писал: «Преосвященному Михаилу открывается широкое поле для оказания христианской любви и попечения глубоко страждущему русскому народу»[10].

Между тем поле оказалось совсем не широкое.

Компетенция Русской комиссии была определена довольно оригинальным способам. В нее вошли дела католической церкви латинского обряда в России, где еще оставалось около 1,5 миллиона католиков, в том числе около 1 миллиона поляков. В юрисдикцию этой комиссии были включены также католики армянского и византийского обрядов в России. Затем ей были поручены заботы о русских католиках-эмигрантах, а равно и организация совращения эмигрантов в католичество, и, наконец, к этой комиссии были отнесены дела миссионерского характера в областях, соседних с Россией, где православный народ принадлежит не к эмиграции, а к данному государству, причем, поскольку эта миссионерская работа ведется в византийско-славянском обряде. Таким образом, в Русской Комиссии оказались не только Россия, Западная Европа, Маньчжурия и некоторые части Китая с русским населением, но и Польша. Это вызвало раздражение в Польше. Оказалось, что православные граждане в Польше подлежат ведению той же комиссии, которая занимается католиками в России, и комиссия к тому же называется Русской.

Униаты в Галиции остались по-прежнему в ведении Восточной конгрегации. Униаты на восточных землях Польши — в ведении Комиссии. Словом, выходило так, что православное население Польши Рим связывает неразрывно с населением русским, с Россией.

Название этой комиссии создало большие осложнения для Рима. Как ни толковать название этой комиссии, выходило так, что весь русский народ миссионерски связан воедино, независимо от государственных границ. Само собой напрашивалась мысль о том, что восточные границы Польши, отделяющие ее от России, для Рима как бы невидимы[11], Польша оказалась главным местом действия Комиссии. Польша была сделана миссионерской областью, плацдармом для разворачивания сил по наступлению на Россию, потому что Россия была закрыта, и никакой иной территории не имелось. Православная церковь в Польше вполне была церковь русская, со всеми ее особенностями и бытовыми чертами, и на ней лучше всего было учиться и производить опыты подчинения православного русского народа Риму. Что церковь в Польше была автокефальной и внутри нее шли национальные споры, этому не придавалось никакого значения. Все-таки это было русское опытное поле.

Не было учтено только то обстоятельство, что польское правительство, католическое духовенство и общество имели свои виды и совсем другие на Православие в Польше.

И как это ни странно и маловероятно, польский шовинизм и клерикализм столкнулись в самой Польше с римской постановкой вопроса, и в результате пострадал в первую очередь д’Эрбиньи. С высоты, на которую поднимались мечты д’Эрбиньи о будущем католичестве в России, подчинение этой обширной, на двух континентах лежащей страны, населенной удивительным народом и обладающей неслыханными богатствами, не казалось столь недостижимым, чтобы не затратить на эту цель силы и средства. Это тем более казалось возможным, что к услугам была испытанная армия иезуитов. При таком понимании вещей польские претензии не могли иметь никакого значения. Поляки между тем начинали раздражаться.

В Русской комиссии оказался Петр Бучис. Он родился в Литве в 1872 году и окончил католическую Духовную академию в Петербурге, где был преподавателем, а с 1912 года — инспектором. Учился он, кроме того, во Фрейбурге в Швейцарии. После большевистского переворота он уехал в Америку, где издавал литовскую газету. С 1921 года он находится в Литве, организует университет и в 1924 году становится его ректором. Он был ярым литовским националистом, но засим разошелся с правительством, отправился в Рим и в 1927 году стал генералом ордена марианов. В это же время он перешел в «восточный обряд». В доме ордена он устроил общежитие для русских католических священников и работал среди эмиграции. В 1929 году он оказался в Русской комиссии, еще не выделенной, а в 1930 году был сделан епископом «восточного обряда» «для русских католиков в Риме». Хиротонию совершил униатский болгарский епископ Куртев. В России, еще будучи в латинском обряде, он принимал участие в русском католическом движении и был одним из создателей униатского журнала «Вера и жизнь»[12].

Поляки не могли переварить того обстоятельства, что литовский националист, заклятый враг Польши, ведает делами обращения православного народа в Польше в католичество. Его присутствие в самостоятельно организованной Русской комиссии являлось для поляков нестерпимым.

Все, что происходило в Риме в связи с «восточным обрядом», поляки осуждали и выступали довольно резко.

Депутат сейма С.Стронский писал: «Назначения католических епископов в последние годы в епархиях, находящихся в России, должны были возбудить в нас беспокойство... Из новоназначенных, кроме хиротонии для центральной России епископа Невена француза, а для Саратовской епархии немецкого епископа Цэра, что случалось и раньше, бросается в глаза назначение в Могилевско-Минской епархии епископа латыша Слоскана, в Харбин белоруса Абрантовича». Поляки же Скальский в Москве и Свидерский в Виннице назначаются только администраторами. «Это для нас вопрос весьма важный, так как здесь лежит путь польского влияния среди польского населения в католическом деле, построенном польским трудом».

В корреспонденции из Рима по поводу хиротонии Бучиса некто ксендз доктор А.З. писал, что Ватикан знает, что поляки лучше всего подходят для дела обращения России и что полякам «как бы самим Богом исторически и юридически поручена эта миссия. Между тем, с тех пор, как во главе акции обращения России стал о. д’Эрбиньи, Польша совершенно устранена от этой миссии, а ее место заняли немцы и литовцы».

А между тем за эту миссию в течение ряда веков Польша заплатила морем польской крови[13].

В Риме на это мало обращали внимания, и распоряжением Ватикана Могилевская архиепископская курия, находившаяся в Польше, с 31 декабря 1931 года была ликвидирована и дела ее переданы в Комиссию «Pro Russia», в которой нет представителя Польши, а есть князь А.Волконский.

По этому поводу известный публицист г. Харкевич писал в июльской виленской газете «Slowo»: «Оканчивается период польской борьбы за католичество в России. Не подлежит никакому сомнению, что в случае перемены положения в России и возможности восстановления Могилевской архиепископии во главе этой епархии станут чужеземцы. Ликвидация могилевской курии несомненно укрепит позицию Комиссии «Pro Russia», где нет ни одного священника поляка»[14].

Варшавский католический орган A.B.C. в связи со скандалом А.Дейбнера в комиссии «Pro Russia» приводит историческую справку, из которой оказывается, что возникновение этой комиссии относится еще ко времени Великой войны. Во время немецкой оккупации в Вильно прибыл иезуит баварец ксендз Муцкерман, который занялся подготовительными мерами для католической пропаганды в России. Во время же занятия Вильны большевиками он был арестован и вывезен в Смоленск и там будто бы начал переговоры с советской властью о соединении Православия с Римом. Преемником Муцкермана был ксендз Вальхе, прибывший в Россию с американской миссией помощи голодающим. Он не поддерживал никаких отношений с поляками и вошел в близкую связь с немецким посольством. Вместе с тем немецкие иезуиты стали доказывать в Ватикане, что поляки служат препятствием к обращению России в католичество и что работу на территории России нужно вести помимо поляков. После смерти Бенедикта XV на место Вальхе был назначен тоже немецкий иезуит ксендз Герман из Врацлавка.

Д’Эрбиньи, будучи в России, также сознательно избегал сношений с польским посольством и когда из Восточной конгрегации была выделена комиссия «Pro Russia», в ней решающее влияние имеют немецкие иезуиты.

Что католики-поляки вследствие своего национализма не способны вести работу по совращению православного населения России и лимитрофов — об этом писал еще известный исследователь отношений России и Рима епископ Пальмиери. Указывая на это, виленский публицист Testis меланхолически добавляет:

«В глазах Ватикана польский епископат, настроенный преимущественно националистически, не является подходящим орудием для проведения католической акции в России»[15].

Однако от России поляки отказаться не могут. Они желали бы быть там «апостолами» католицизма, укрепляя себя и политически, и экономически, ибо, несмотря на все свое ослепление, поляки понимали, что ключ польской самостоятельности — в русских руках. Поэтому газета «Illutrowany Kurjer Godzieny» заявляла, что «мы не должны проиграть в Ватикане чудо над Вислой», то есть победу над большевиками в августе 1920 года. В сентябре 1939 года «чудо» было проиграно, и к этому Ватикан приложил свою руку.

Пий XI, однако, стремился возместить причиненный полякам ущерб и, организуя комиссию «Pro Russia» без поляков, по-прежнему полякам оказывал свое благоволение. 17 мая 1931 года, принимая польских паломников во главе с примасом Хлондом, папа сказал:

«Заботы Польши — мои заботы. Длинная граница вашей страны постоянно открыта и подвержена мощным атакам большевистских идей, враждебных религии и христианству. Вы достойно отражаете эти атаки, но ваша миссия будет лишь тогда закончена, когда, как в блестящие прошлые времена, вы сможете сказать: “Каждый поляк — католик”»[16].

Поляки не замедлили из этого сделать надлежащий вывод.
 
3

Пред «восточным обрядом» стоял больной вопрос клира. Его не было. Православный клир в Польше дал около двадцати отступников, и при этом мало пригодных, к тому же некоторые возвратились в Православие. Это только компрометировало католическую церковь. Русские священники «восточного обряда» из эмигрантов были на счету, доступа в Польшу не имели и должны были собирать убогую жатву в Европе. Необходимо было создать свой собственный католический клир «восточного обряда», и при этом совершенно похожий на православный. Для этого нужны были духовная семинария и епископ «восточного обряда» для хиротоний.

Хиротония П.Бучиса оказалась неудачной, и не стоило даже делать попытки о назначении его в Польшу.

Хотя «Китеж» и писал: «Дай Бог, чтобы назначение о. Бучиса стало началом новой эры для русского католичества и двинуло его на должную высоту» и «поручает себя пастырскому благословению первого католического славянского архиерея для русских»[17], но это не встречало сочувствия, и из Рима тот же ксендз А.3. сообщал «три факта, а именно: назначение епископов — неполяков на территории Советской России, передача русской семинарии в руки о.о. марианов и назначение теперь о. Бучиса является великой неправдой для Польши»[18].

Нужно было искать другое лицо, которое имело бы возможность работать в Польше в качестве апостолического визитатора и посвящать клир. Таким лицом оказался редемпторист малоросс-галичанин Николай Чарнецкий, работавший на Волыни с 1926 года. Хиротония Н.Чарнецкого, назначенного 20 января 1931 года визитатором в Польшу, состоялась в Риме 8 февраля в церкви редемптористов св. Альфонса. Он получил титул епископа Лебедя. Хиротонию совершали униатский епископ Хомишин из Станиславова, епископ Бучис и латинский епископ Меле из Лунгра. Сослужали русский католик Сипягин и ректор украинской коллегии Головецкий.

Н.Чарнецкий родился в украинской семье в Галиции 14 февраля 1884 года, образование получил в коллегии Пропаганды, сан иерея в 1909 г. и был преподавателем и духовным отцом высшей Духовной семинарии в Станиславове. В 1919 году вступил в орден редемптористов.

«Чуждый политических несогласий, о. Чарнецкий проникнут сверхнациональным духом Вселенской церкви и скрупулезным исполнением предписаний св. престола о сохранении греко-славянского обряда» — так его рекомендовал «Китеж»[19].

Он был сделан апостолическим визитатором «восточного обряда» в Польше, как бы викарием католических епископов на восточных землях, и поставлен вне зависимости от митрополита Шептицкого.

Во время своей работы на Волыни с 1906 года он служил по православному, делая «мысленную оговорку», на основании которой «все несогласное с правоверным учением» имело значение только pro foro externo, что же касается внутренней сущности, то in foro interno «еретические отклонения значения не имели и правоверия служащего священника не уменьшали»[20].

Православный наблюдатель так передает «своеобразное впечатление», которое производит епископ Н.Чарнецкий: «Этот католический иерарх, носящий рясу с широкими рукавами, в православном облачении: митра у него митрополичья с крестом, клобук заслуженного архиепископа с бриллиантовым крестом, сан, как известно, епископский, юрисдикция викарного епископа, крест во время священнослужения золотой, протоиерейский, без украшений», и делает справедливый вывод: «понемногу вносится хаос в обрядовые формы»[21].

Польское общественное мнение к назначению визитатора отнеслось отрицательно, но воспрепятствовать этому не было возможности, так как оно было основано на каноническом праве.

Православный депутат Сейма Богуславский, между прочим, говорил: «Известно, что апостолический престол назначил епископа, администратора для византийского обряда вне пределов униатской епархии. Не знаю, как это можно согласовать со ст. 18 конкордата». Впрочем, не это важно, а важно то, что «уния восточного или византийского обряда с момента назначения и хиротонии епископа администратора приобретает облик самостоятельной организации, что дает ей возможность дальнейшего распространения и что за этим следует ослабление Православия» и, кроме того, «это методы партизанской войны»[22].

Депутат Стронский усматривает в этом обход конкордата, который знает восточный обряд только в Галиции. Министр иностранных дел Залесский заметил, что правительство разделяет опасения, что переговоры правительства с Ватиканом «на эту тему еще не закончены» и что будет найдено решение, которое «согласует интересы Церкви и государства».

Печать также выступила довольно резко. Виленское «Slowo» заявило, что в «восточном обряде» есть стремление приблизить католичество к Православию. В 30-х годах XIX столетия в России стремились приблизить унию к Православию. Против этого боролся папа Григорий XVI. Газета спрашивает: «То, что, по мнению папы Григория XVI, было хитростью и изменой, то сегодня считается спасительным миссионерским делом. Где же правда? Или, быть может, существуют две правда, взаимно друг друга исключающие?»[23]

Была нанесена обида также униатскому митрополиту А.Шептицкому тем, что униатское движение в Польше было подчинено двум учреждениям и «восточный обряд» оказался вне униатской иерархии. Между тем митрополит А.Шептицкий созвал в 1917 году в Петрограде синод русских католиков и, на основании полномочий Пия X, он перед войной ведал униатским движением в России и не мог согласиться с тем, что иезуиты устранили его и галицийское духовенство от всякого участия в новоуниатском движении, которому, кроме того, придали характер, не одобряемый митрополитом.

Тем не менее в пастырском послании, опубликованном в начале 1931 года, митрополит Шептицкий, в связи с назначением епископа Чарнецкого, писал, что в этом он усматривает «новое расположение к нам папы», он признает, что «галицкую обрядовую форму нашли узкой и не подходящей для работы среди православных», и, в конце концов, назначение епископа Чарнецкого «является событием, заставляющим нас проверить те условия, при которых мы будем способствовать делу унии».

Престарелый иерарх счел за лучшее примириться с этим фактом.

Вместе с назначением апостолического визитатора возник вопрос и о правильной постановке духовного образования клира «восточного обряда». Дело вообще стояло плохо.

Первоначально кое-какую помощь оказывала Луцкая католическая семинария. В 1928 году в Дубно, в бывшем монастыре бернардинов была устроена отдельная семинария «восточного обряда», как бы третья часть Луцкой семинарии. Однако из этого ничего не вышло, и в июне 1929 года семинария в Дубно была закрыта. Так продолжались до лета 1931 года, когда появился епископ Н.Чарнецкий. По его докладу папа постановил открыть в Дубно Восточную семинарию, и таковая была поручена иезуитам.

Семинария называлась папской, и для того, чтобы не нарушать правил конкордата, считалась третьей частью Луцкой семинарии. Ректором был назначен А.Домбровский, бывший воспитанник Петербургской Духовной академии. Духовником оказался о. Сакач, бывший ректор семинарии в Сараево. Хозяйство вели сестры-миссионерки Сердца Иисусова из Вильно. Помещение было отремонтировано, и в 1931 году на 70 кандидатов приняли 16 воспитанников. Впоследствии число их возросло до 26. Язык преподавания — латинский, польский и украинский. Разговорный, вне рекреаций, — латинский. Средства на содержание отпускал Рим, а также польские епископы, которые имели своих стипендиатов. Церковь «восточного обряда» была освящена 12 июня 1931 года[24]. Для всего клира «восточного обряда», создаваемого Римом, установлен целибат.

В 1939 году семинария получила новый устав и стала называться «Папская Междуепархиальная Восточная семинария в Дубно». Она являлась как бы собственностью пяти восточных епархий, и эти пять католических епархий должны были о ней заботиться и доставлять ей воспитанников. Специальные права имел епископ Луцкий, на территории которого она находилась[25]. Галичан в семинарию не принимали[26].

 
4

Образование самостоятельной комиссии «Pro Russia» и присвоение ей прав почти конгрегации, и при этом такой, которой сам папа посвящает особое внимание, и вознесение ее председателя, епископа д’Эрбиньи, почти на высоту кардинала, явилось совершенной победой «восточного обряда» в том виде, в каком его оформили иезуиты.

Это сейчас же отразилось в Польше. Нельзя было в скором времени ожидать результатов предъявления массовых исков в смысле получения церковных имуществ. Судебные дела имеют свои сроки, и довольно длинные. А между тем положение новой унии в «миссионерских областях» Польши было весьма не блистательно. По ироническому замечанию Станиславовского униатского епископа Хомышина, двое переходило в унию, а трое уходило из унии. По счету иезуитов, за пять лет в унию перешло около 20 000 человек, то есть приблизительно 0,5% православного населения, и при этом количество перешедших явно преувеличено. По счету православных на Лемковщине и в Галиции из унии перешло более 30 000 человек. «Перелетов» было мало, и настоящие православные пастыри в унию не переходили.

Возникал вопрос: что же делать? Рим требовал не только активности, но и результатов. Решено было для выяснения дела созвать конференцию священников по делу церковной унии. Инициаторами были иезуиты, организатором — епископ С.Лозинский в Пинске.

Первая конференция состоялась в Пинске 23–24 апреля 1930 года. К этому времени при епископской курии в Пинске был образован восточный отдел, руководителем которого являлся ксендз Казимир Кулак, душа всего предприятия.

Начинание это явилось и смелым и дерзким. Открыто собиралась конференция для обсуждения методов совращения в католичество православного населения в Польше, которое пользовалось равными с католиками правами. Населенные православные области открыто объявлялись миссионерскими, вроде Суматры или Борнео. В порядок дня ставился вопрос о лучших способах совращения при посредстве православного обряда. И все это сопровождалось молитвой.

Ничего подобного в Польше еще не было.

Открывая конференцию, епископ Лозинский заявил: «Хотя весьма немногочисленно, более малочисленно, чем я ожидал, собрание наше», но желание епископа, чтобы конференция была не простой беседой, а «серьезным делом». На конференции из епископов присутствовал только Лозинский. Митрополиты А.Шептицкий и Виленский Ялбржиковский, а также епископы Подляшский со своим суфраганом и Люблинский прислали только приветствие. Председатель комиссии «Pro Russia» д’Эрбиньи свое «благословение» выразил «в частном письме на имя кс. К.Кулака». Рим и иерархия в Польше пока отнеслись к этому делу весьма осторожно.

Всего присутствовало, кроме епископа, 35 человек. Среди них 3иезуита, 1 капуцин, один марианин, один базильянин «восточного обряда», 4представителя белого духовенства того же обряда — всего 10 человек, и 22 представителя латинского клира. Присутствовало, кроме того, 22 семинариста иезуитской семинарии в Пинске. Собрание было не только малочисленное, но и случайное.

Между тем то, что произошло на этой конференции, заслуживает глубокого внимания, так как здесь католиками была вскрыта вся ложь «восточного обряда». Ложь двусторонняя и для католиков, и для православных. Поводом к этому послужил, казалось бы, совершенно теоретический доклад о. Я.Урбана «Значение выражения “соборная” в славянском Символе Веры». Вопрос сводился к тому, следует ли заменить слово «соборная» Церковь словом «католическая» или нет. Сам вопрос об изменении Символа Веры не мог не показаться странным, но то, что обнаружилось во время прений по докладу, было просто невероятно. Богословский вопрос был поставлен на практическую почву, и здесь выявились две точки зрения. Каноник Ф.Щербицкий «сильно» подчеркивает, что «при миссионерской работе среди православных должно ясно ставить вопрос об обращении в католичество», ибо последствием неясной постановки вопроса явится «возвращение в схизму при первой оказии, как это было в Галиции при московском наступлении». После этого произошло то, что можно назвать скандалом.

Зенон Каленюк, профессор восточно-славянской литургии в духовной семинарии, визитатор приходов восточно-славянского обряда и секретарь восточного отдела Пинской епархии «в сильных выражениях» указывает, «что на практике не полезно сильно подчеркивать» название «католик», и это потому, «что у нас слово “католик” часто приравнивается к слову “поляк”. Православные скажут, что мы хотим сделать их поляками, и отойдут от нас». И лучше «оставлять в стороне это название». То же подтвердил о. Пионткевич из Альбертина. К.Кулак пытался смягчить эти заявления, но все же признал, что «нужно считаться с психикой и идти на некоторые уступки». Н.Чарнецкий полагает, «что нет основания что-либо изменять в символе веры», «нужно только народ надлежаще учить об этих истинах». Ксендз Свирский «в словах, полных остроумия и юмора» указывает, «что восточная психология привыкла к слову «православный», и что с этим «нужно считаться и весьма», «мы не сможем из души православного народа вырвать это слово, да и нет основания это делать». И кроме того, «у нас в Галиции слово “католик” еще не такое страшное, но в России?» Каноник Кретович полагает, что православным нужно выяснить потребность единства власти, вместе с тем им нужно «оставить всю их религию». Прелат Шуман возвращает вещи на свое место. «Откровенность прежде всего. Не нужно скрывать и заслонять от униатов, что они католики». Смысл всех этих прений был тот, что православных нельзя сделать католиками, а можно подчинить папе, оставляя православными. Это особенно было ясно из второй речи кс. Свирского, в которой он «заявил снова, что можно оставить название “православный”, выяснив, что есть две православные церкви — одна католическая, а другая схизматическая».

Епископ Лозинский понял, что в таком виде дела оставить нельзя, ибо это значит не только похоронить унию, но и достоинство католической церкви. Он заявил: «Уже св. Павел осудил симуляцию в миссионерской работе, и мы ведь не применяем симуляции, не скрываем от конвертистов, что они католики, скорее стремимся это подчеркнуть. Выражение “православный” можем оставить в литургии, но в практике будем держаться ясной постановки дела и просто говорить, что, принимая католицизм, “изменяют веру”. Будем стараться выяснить правду во имя правды, полагаясь на милость Божью, а не на людские усилия. Пользуясь в обход правды какими-то компромиссными выражениями, мы будем православных вводить в заблуждение, чего делать не имеем права. Оставлять кому-либо “всю его религию”, хотя и ложную, — это ересь»[27].

Несмотря на все это, вопрос остался открытым, никакой резолюции не вынесено. Пришлось примириться с «ересью» и оставить православным «всю их религию»

Такой же острый спор возник и по докладу ксендза К.Кулака «Двойное направление униатского движения на Руси в XVI в., или унианизм истинный и ложный». Истинный униализм не признает унии как самостоятельного исповедания. Требуется безоговорочное подчинение Риму — и снова вернулись к вопросу о методах совращения. Ксендз Домбровский из Альбертина утверждает, что нет необходимости требовать от православных ясных заявлений об обращении в католичество, перемене своей религии и проч., достаточно говорить только о «соединении православных» с католической церковью. Никакой резолюции не вынесли.

В докладе о. И.Скрутеня был осужден ксендз Королевский за его труд «L’uniatisme». Француз Charron, консультант конгрегации, для Восточной церкви писал под псевдонимом Королевский.

Затем иезуит А.Домбровский защищал «синодальную» форму «восточного обряда». Вообще «восточный обряд», если им пользуются католики с таким самым правом, если не большим, может быть назван католическим, и он считает, что латинянам «трудно признать компетенцию в реформировании восточного обряда». Доклад А.Домбровского был дополнен докладом св. 3.Каленюка «Полицейская форма греко-славянского обряда». Доклад очень резкий, в нем установлено около 100 уклонений от обряда православного, и потому галицийская форма совершенно не годна для пропаганды среди православных.

После доклада св. 3.Каленюка, эпически повествует отчет, наступило довольно печальное замешательство, ибо докладчик, вместо того, чтобы установить права галицийской формы «восточного обряда», согласно объявленной теме, «в резких словах осудил ее, а в некоторых местах даже способом, обидным для многих из присутствующих»[28].

В последнем докладе «Некоторые препятствия для унийной работы в наше время» о. Я.Урбан всесторонне защищал «восточный обряд». Весьма решительно его поддержал протоигумен Альбертина ксендз Вл. Пионткевич:

«Ошибаются те, кто видит в нас тех, кто хотят облегчить латинизацию и полонизацию восточных народов. В Божьих руках — будущее народов, но даже если бы Польше была дана свобода поглощать (съедать) народы, то пусть она этого не делает, потому что все равно не переварит, а только получит много ран, как это было в прошлом. Идем во имя святой любви — и тогда зарубцуются язвы и прекратятся недоразумения, ибо, что было когда-то, тому нет места сегодня»[29].

В итоге победили иезуиты — были признаны все права «восточного обряда» и решено не пугать православных словом «католик». Словом, победило Православие — победила жизнь. Резолюции оказались весьма бледными: нужно устроить семинарии, нужно издавать учебники богословия, нужно издать специальный журнал, посвященный унийным вопросам. Нужен епископат «восточного обряда».

1–3 сентября 1931 года проходила II конференция. Это было пышное собрание. На ней присутствовало 5 епископов: Н.Чарнецкий — (желание первой конференции было удовлетворено) оказался епископом «восточного обряда». Митрополит Ропп, епископ Пшездецкий, Лукомский из Ломжи, Лозинский. Были получены приветствия от папского нунция Мармаджи, секретаря конгрегации для Восточной церкви, кардинала Синцеро, председателя Русской коллегии д’Эрбиньи. Кроме епископов присутствовало 52 человека и 33 семинариста. Было оглашено большое письмо д’Эрбиньи.

Доклады общего характера сделали: о. Я.Урбан «Современное состояние православия». Ксендз И.Свирский «Главные различия католичества и православия в системе нравственного богословия». Ксендз Т.Галущинский «Права целибата в восточных церквах». А.Ищак «О способах оживления евхаристического культа в восточном обряде». Кроме того, о. Я.Урбан говорил на тему «Метод миссионерской работы среди православных». Все это было, в общем, повторением того, о чем и ранее много писалось и говорилось.

После конференции пришло приветствие из Рима через статс-секретаря Пачелли[30].

В резолюции главное внимание было обращено на оживление практики евхаристии, хотя и способами «строго приспособленными к “восточному обряду”», но постановили просить св. Престол о восстановлении «особого праздника Св. Евхаристии». Митрополитальное «Слово» правильно заметило, что это — первая ласточка надвигающейся на «восточный обряд» латинизации[31].

Засим резолюция говорит: «Конференция считает необходимым сущность слова “православный” так объяснять католикам, чтобы пользование этим словом в литургии и вне литургии не давало повода к какому-либо смешению понятий». Что это значит — неизвестно. Затем было высказано нечто в защиту языков меньшинства и осуждено выступление польской печати, считающей себя католической, против “восточного обряда”.

Снова напомнили о необходимости издания учебников по богословию догматическому, моральному и т.д. Польская печать к конференции отнеслась и критически, и иронически.

22 октября в газете «Slowo» появилась статья W.Ch., в которой автор попросту разводит руками: на конференции решили — «польским православным» противоставятся «римские православные». Что за странный проект! Какая смесь понятий!

Далее иронизует автор:

«О. Оношко высказывается за то, чтобы не опасаться преподносить народу слово “католик”; нужно убедить верующих, что они являются католиками, а тогда не будет массового отпадения после приезда к ним латинского епископа».

«В конце концов, — говорит автор, — было принято компромиссное решение: название “православный” сохранить, но выразительно толковать, что католический православный является более православным, нежели православный, который не является католиком, но который принадлежит к “кафолической церкви”. Коротко, ясно, совершенно понятно. И что из всего этого поймет наш крестьянин — один Бог ведает».

И вообще, что это за явление — «поляк, молящийся в католическом храме по синодально-русскому обряду и на церковно-славянском литургическом языке»[32].

Как видим, резолюция II конференции не подействовала на польскую печать.

В такой обстановке, под неодобрительный аккомпанемент польской патриотической печати собралась III конференция, самая большая, 30 и 31 августа и 1 сентября 1932 г.

В это время наступление на «восточный обряд» шло по всему шовинистическому фронту в Польше. Это наступление в то же время подготавливало прямое нападение на Православие.

Конференция была многолюдна. Присутствовало пять епископов: митрополит Ропп, Ялбриковский, епископ Пшездецкий, Чарнецкий, Букрава, заменивший С.Лозинского, который умер 26 марта 1932 года. Печальна судьба этого чистого человека и аскета. Увлеченный химерой обращения православных, он был использован в целях вульгарной политики. На него легла ответственность за предъявление исков, он был создателем того боевого настроения, которое привело к катастрофе и «восточный обряд», и Православие.

Присутствовало 84 человека, 28 семинаристов. Была почтена память С.Лозинского. Были получены приветствия от Пия XI через Пачелли, от нунция в Варшаве — Мармаджи.

Первым произнес слово епископ Пшездецкий, который почти накануне — 22 августа — был принят папой. Пий XI ему разъяснил, что Комиссию «Pro Russia» учредил еще Бенедикт XV, что возражения и споры в связи с этой Комиссией имеют место только в Польше, что иерархию в России создал не д’Эрбиньи, а Апостолический престол и вообще не может быть никаких споров о миссии Церкви, данной ей Иисусом Христом.

И вообще Пий XI «один и другой раз категорически заявил, что, выступающие против этого дела — не католики». Пшездецкий уверил папу, «что они не дадут себя победить препятствиям» в Польше, и передал благословение конференции от Отца Христианства[33].

Пришло приветствие и от д’Эрбиньи на бланке Восточного института.

Доклады ксендза проф. М.Кривицкого «Апелляция Востока к апостольскому престолу после Ефесского разбоя и примат папы»; ксендза И.Свирского «Таинство исповеди в русской православной церкви»; ксендза А.Ищака «Filioque Фотия и его преемников»; свящ. Р.Кремера «Дух любви в унийном движении согласно выступлениям двух последних пап» имели академический характер.

Боевыми были доклады о. Я.Урбана «Унийная акция и религиозная миссия Польши», свящ. Б.Пачонка и о. Неманцевича «Изображение нашей унийной работа» и свящ. В. Оношко «Что нужно для нашей унийной работы».

О. А.Неманцевич пояснил, что в Виленской митрополии 4 прихода, 7 священников и около 3000 униатов. В Пинской епархии — 12священников, 1 диакон и 6 066 душ. В Луцкой — 25 священников и 11000 душ и в Подляшской — 9 священников, 2 диакона, униатов 3210. В Люблинской — 3 священника, 500 душ. Всего 46 священников, 4 диакона и 23 866 душ «восточного обряда». Это за 10 лет. Кроме того, «беря в общем этих свежеобращенных, можно их назвать скорее грубой и недостаточно обработанной материей, как сырьем, из которого постепенно выработаются католики по жизни и правде. Более подходящий материал — молодежь и дети. Более благоприятная обстановка на Холмщине, ибо новоуниаты получают закрытые православные храмы. Со дня ликвидации унии прошло 57 лет, она сохранилась в памяти, но «вымрут старшие, изменятся условия, и тогда трудно будет присоединять, детей бывших униатов»[34]. Много есть препятствий, и больше — со стороны католического клира.

Нет епархий, одного визитатора недостаточно. Нет канонического кодекса. Трудно с языком — русским нельзя пользоваться К этому белорус В.Оношко добавил: «Наша унийная работа, если посмотреть на нее с общей точки зрения, представляется весьма слабой». Это островки в четырехмиллионном православном море. Нужно создать целую миссионерскую армию. Но нужно быть осторожными. «Посещение славянского прихода латинским епископом может иногда принести больше вреда, чем пользы», ибо это возбуждает в народе сомнение относительно унии.

И дальше «словом, для работы нужны нам деньги», и нужно собирать их по всей Польше. Кроме того, нужно быть очень осторожными с введением католических особенностей, даже таких, как процессия Божьего Тела. Словам, еще раз подтверждено, что для успеха обращения православных их нужно оставлять православными[35].

И опять раздается голос западника-латинника. Новогрудский декан кс. Венцкевич в длинной и путаной речи пришел, в конце концов, к выводу, что обращение в «восточный обряд» с католической точки зрения ничего не стоит и что уния не имеет ни влияния, ни авторитета и, в конце концов, «сейчас» православным всего больше импонирует церковь католическая именно как римская, в своем латинском виде и потому не следовало ли бы удовлетворить это их желание войти в состав того Христова общества?[36]

Нет, не так обстоит дело, — твердо и властно заявил Урбан в своем докладе «Унийное движение и религиозная миссия Польши». «В чем исторический смысл существования и призвания Польши? Она должна создать Царство Божие, и она должна его расширять. Она вообще призвана расширять христианство. Нашей миссионерной областью от самой зари христианства были Восток и Юг, непосредственно к нам примыкающие». И потому Брестская уния была истинным делом осуществления исторического посланничества Польши и дальше. «Польша потому пала, что не довела до конца дела единения Церквей». И хотя обращение в латинский обряд вещь прекрасная, но это не больше, как мечта, и не лучше ли эту мечту заменить на реальность «восточного обряда»? Латинизация — это разрыв с национальностью и родным языком, присоединение к народности, которую до сих пор считали для себя чужой.

Унийное движение есть осуществление великой религиозной миссии Польши, то есть миссии среди тех народов, которые находятся в ее границах, среди поляков, украинцев, белорусов. И кроме того, как вести миссию и что делать — это знает верховный пастырь Церкви, и он указывает пути. Критикам нет места[37].

Резолюция указывает ряд мер к развитию пропаганды. В самом византизме необходимо отделять добро от зла, как, например, цезарепапизм. И снова конференция вернулась к вопросу издания журнала.

В начале 1933 года вышел первый номер двухмесячного журнала Oriens*, посвященного религиозным вопросам Востока, в издательстве «Восточной миссии о.о. иезуитов в Польше». Редактор — о. Я.Урбан. Выходил сначала в Кракове, а с 1 декабря 1935 года — в Варшаве.

Журнал опоздал своим появлением. Его появление совпало с кризисом комиссии «Pro Russia» в Риме, с отходом Ватикана на другие позиции. Он не мог помочь Риму в это трудное время, но он принял на себя всю тяжесть борьбы в Польше и хотя боролся за безнадежное и плохое дело, но боролся умно и мужественно. Это тип научно-популярного журнала, стоящего на довольно высокой ступени. Он дает много полезных и для Православия сведений. О. Я.Урбан — талантливый и остроумный писатель. Он прекрасно ведет хронику и полемику. Он разъяснил православным многое, чего они не знали и о чем не думали, и окончательно убедил католиков в том, что «восточный обряд» — негодный путь к церковному единению. Православные люди, расходясь с о. Я.Урбаном в самом основном — в понимании путей христианской любви, не могут не быть признательны за те слова правды, которые он говорил польскому обществу по поводу безобразий, чинимых в Польше в отношении Православной Церкви.

Последующие Пинские конференции: IV — 7, 8 и 9 сентября 1933 года, V — 5, 6 и 7 сентября 1935 г. и VI — 1, 2 и 3 сентября 1937 г. — уже не имели такого значения. Они стали собираться через два года. В 1939 году была созвана уже в Вильне. Пинск потерял свое значение «польского Велиграда». Все изменилось, и все пошло своей дорогой. Под предлогом полонизации и латинизации правительство стало громить Православие. О любви к «отъединенным» братьям перестали говорить даже иезуиты. Священника «восточного обряда» заменил капрал пограничной стражи, к нему присоединился ксендз. Польская история восстановила прерванную традицию. Конечный результат избранного пути не заставил себя ожидать.

 
5

Епископ д’Эрбиньи шел к своей цели, решительно ни с чем не считаясь. Энциклика «Mortailium animos» в корне пресекла какую бы то ни было возможность разговоров католиков с православными и другими исповеданиями по общецерковным делам. Все определит Рим, которому во имя спасения надлежит оказать послушание. Вот и все соединение в любви и познании.

Однако в самом католическом мире оказались силы, враждебные такому взгляду на вещи.

21 марта 1924 года была образована восточная славянская ветвь ордена бенедиктинцев в «целях унийных», а 4 июля 1928 года декретом Конгрегации для Восточных церквей был образован монастырь бенедиктинцев «восточного обряда» в Амее в Бельгии. Бенедиктинцы со свойственной им серьезностью отнеслись к порученному делу, принимая слова папы и акты курии по их словесному содержанию, а не скрытому смыслу. Они стали издавать журнал «Irenikon» и вести работу действительно в духе любви и познания. Душой этого начинания был знаменитый кардинал Мерсье.

Работа, которую ведет эта организация, по словам ее члена, свящ. Андрея Лилиенфельда (русского), может быть охарактеризована так: «изучать, чтобы узнавать друг друга, узнавать, чтобы полюбить, и полюбить, чтобы соединиться». «Через жизнь, сродную основным принципам восточной теологии и аскезы», «Moins de L’Union» жаждать познать все самое возвышенное в религиозной православной душе. «Если на протяжении прошлых веков слишком указывались взаимные вины и слишком подчеркивались допущенные ошибки, ныне, чтобы избежать опасности прошлых неудач, необходимо всем забыть горькие упреки и обиды». «Если истина имеет свои права, то любовь, со своей стороны, имеет обязанности». В результате «прошел только год, и мы уже можем благодарить Бога за плодотворную работу — во многих отношениях она превзошла наши надежды»[38].

Но уже в 1928 году В.Вилинский в статье «Пути католической пропаганды» писал, что есть, кроме амейцев и А.Шептицкого, еще и иезуиты в Альбертине, которые «как бы надеются методом персональных конверсий обратить в католичество весь 150-миллионный русский народ». Главной ставкой этих лиц «является создание конкурирующей с Православной Церковью русской католической церкви «восточного обряда», которая должна принимать в свое лоно всех конвертистов поодиночно, так чтобы сама Церковь Православная была бы оставлена в стороне и вопрос о соединении был бы разрешен фактически без нее». Однако если бы все перешли в эту церковь альбертинцев, то Православная Церковь все же осталась бы — «это была бы церковь ангелов и святых и всех прежде почивших отцев и братьев». Во всяком случае, «мы должны сказать нашим католическим братьям, что не все дороги ведут в Рим, и поэтому надо тщательно и осторожно выбирать правильную дорогу»[39].

В январе 1932 года в статье католика, напечатанной в русском журнале, мы читаем, что создание церкви «восточного обряда» есть подделка. «При помощи этой подделки под Восток они надеются подменить Православие в душах тех, кого они желают поглотить». Это дело ведется в ударном порядке. Но «если взглянуть на положение дела так, как оно, к несчастью, сложилось сейчас, то нужно прямо сказать, что новая политика Рима не имела у православных ни малейшего успеха» и вообще «вне пределов Православия богослужение мертво и не может ничему научить». «Кто не понимает того, что богослужением нельзя пользоваться для какой-то религиозно-психологической вивисекции, те не должны и не могут касаться вопроса о соединении с Востоком». И, в сущности, латиняне, замаскированные под греков, — «вдвойне латиняне». В заключение «только когда Римская церковь признает существование Православия так, как оно существует само по себе... только тогда можно будет думать о соединении». Единение — это «в существенном единство, — в пререкаемом и спорном — свобода, во всем — любовь»[40].

Ничего этого комиссия «Pro Russia», не желала знать, и в конце 1932 года произошла катастрофа амейцев.

В феврале 1928 года деятельность амейцев была ограничена только одной Россией. В Польше господствовал Альбертин. Вынужденно ушел в отставку первый игумен о. Ламберт, и, вопреки традиции ордена, его заместитель не был выбран, а назначен. Журнал подвергся «драконовской цензуре», были сменены редакторы о. Фома Бек, Андрей Лилиенфельд, Ф.Мерсенье. Амейская община раскололась, Рим заставил подчиниться более сговорчивых. «Остальные представители “героического времени” присутствовали взволнованные, но бессильные, созерцая гибель собственной инициативы». Они надеялись, что вихрь пройдет. Но их надежда скоро рассеялась. Амейцев решили подчинить идеологии «восточного обряда» альбертинцев. Великого кардинала Мерсье уже не было. Они остались беззащитными. Часть из них просто ушла в Православие: о.о. Лев Жилле, Арсений (Михей) Ордынцев-Кострыцкий, Мавр (Алексей) Ван-Менебрюке и Владимир Лиминг (1927–1928 гг.). Другие вернулись в свои монастыри. Комиссия «Pro Russia» монастырь временно закрыла. О. Ламберт вынес два процесса в Риме и пересмотр всех своих сочинений, был изгнан из Бельгии и заключен в монастырь строгого устава Анкалька-Пиринеи. Были разогнаны и другие. О. А.Лилиенфельд занялся благотворительной работой среди русских в Бельгии. В сентябре 1932 года перешел в Православие о. Давид Бальфур, известный своими хрониками в «Ирениконе». «Разочарования должны послужить к спасительному пересмотру нашего внутреннего содержания». Чтобы добиться единения, «недостаточно движения, созданного по указанию церковной иерархии... необходимо, чтобы оно вытекало из глубины вселенской совести». Так рассказывает об этой трагедии в недрах католичества иеромонах Александр. Рим желает любовь сочетать с жестокостью. Православия устранить нельзя— этого следовало бы Риму не упускать из виду[41].

 
6

Несмотря на все эти внешние успехи д’Эрбиньи, дело и в Польше принимало опасный характер не только для «восточного обряда», но и для Православия.

Новоуниатское движение признает «восточный обряд» с церковно-славянским языком богослужения и с проповедью также на русском языке. Иронией судьбы и стечением трагических обстоятельств иезуиты на Волыни охраняли те ценности Православия, которых не смог охранить митрополит Дионисий. По этим соображениям новоуниатское движение встретило сопротивление со стороны украинских политиков, впрочем, не столько с точки зрения церковных, сколько политических интересов.

На такой же точке зрения стояли польское правительство и польское общество. Уния — вещь неплохая, но если эта уния укрепляет славянский язык богослужения и проповедь на местных языках, в том числе и на русском, то это совсем не то, чего желает правительство. Оно согласно терпеть Православие, но в облике польском. Оно хотело бы, чтобы и богослужение и проповеди были на польском языке. По-видимому, против этого ничего не имеет иерархия, и не только потому, что она охотно согласилась на перевод богослужебных книг на польский язык, но, главным образом, ввиду ее согласия на полную и абсолютную полонизацию образования православного духовенства в Польше. Православие станет польским именно тогда, когда духовенство станет польским по духу. Между тем новоуниатское движение является препятствием этому. Папа упорно и довольно, по мнению поляков, бестактно заявляет о том, что не следует денационализировать православное население и что, во всяком случае, уния не должна быть к тому средством. Польское общество держится как раз обратного мнения: в интересах государства следует полонизировать православное население, и удобнее всего эти сделать как раз при помощи Церкви. По этому вопросу возникла большая газетная и книжная литература, и защитники унии оказались в весьма трудном положении. Пытались затушевывать вопрос разными побочными соображениями, но все это не приносило пользы.

Выступая против «восточного обряда», польское общество как бы защищало Православие и при этом совершало акт мужества, ибо шло против ясно выраженной воли Рима. Судьба Православия в Польше, однако, была предрешена. Польские политики пока показывали лисий хвост, волчьи зубы были еще спрятаны.

Это выступление польского общества было для иезуитов неожиданностью.

В мае 1932 г. д’Эрбиньи дал интервью краковской газете «Illustrowany Kurjer Godzienny», довольно распространенной, хотя и вульгарной. Она резко выступала против «восточного обряда». В интервью д’Эрбиньи заявил, что задача комиссии «Pro Russia» «не политика, а спасение душ», действие ее распространяется «на все земли, бывшие когда-то под властью Русской империи». Он подчеркнул, что употребление термина «православный» неправильно и нужно говорить обращаемым «вы римо-католики». Указывал на успехи католической пропаганды среди эмигрантской молодежи. Пребывание 160 студентов в Бельгии в католическом интернате в Лувене отрывает «от влияния русского православия». Интервью не произвело впечатления. Гораздо большее впечатление произвело заявление 47 помещиков-католиков, поданное 5 мая Виленскому митрополиту Ялбжиковскому. В этом заявлении указывалось, что никаких результатов пропаганда иезуитов не дает. «В деревнях, в которых о.о. иезуиты считают своих прихожан десятками и сотнями, почти все они во время переписи заявили себя православными». «Русификаторская» работа «восточного обряда» приносит сомнительную пользу римо-католической церкви и большой вред государству. При восстановлении нормальных условий отпавшие возвратятся в Православие. «Перелеты» опасны, среди них может найтись и преемник Семашко. Авторы заявления рекомендуют иезуитам отправиться в Россию и просят митрополита Ялбжиковского ходатайствовать перед Ватиканом о запрещении иезуитам пропаганды «восточного обряда» и предоставлении заботы над желающими перейти в католичество священникам латинского обряда[42].

Иезуиты перешли в контрнаступление. Тому же митрополиту было представлено два мемориала в пользу Альбертина, в которых просили митрополита, чтоб он «всей силой своего авторитета выступил против этих письменных обманов и стал в защиту истинных наших опекунов, благодетелей наших мест», то есть иезуитов. На одном мемориале, по утверждению Oriens’a, было собрано 2800 подписей[43].

В печати поднялся шум. Появилась брошюра В.Пиотровича «Уния или демонстрация». (Пиотрович — чиновник воеводского управления в Вильне, ведавший вероисповедными делами.)

«Вековая тенденция апостолического престола, — говорит автор, — к церковному единению с русским Востоком была всегда осуществляема через Польшу». В концепциях Ватикана ее государственная территория всегда была мостом в Россию, но «государство не может допустить нарушения своих интересов во имя привлечения будущей России к католичеству».

Интересы же государства нарушаются тем, что «короче говоря, современное неоунийное движение стремится, может быть, не вполне сознательно, к сохранению культурно-политической связи Украины и Белоруссии с русским Востоком, в то время когда польская политика должна стремиться к совершенному разъединению этой связи. В этом именно пункте наши пути расходятся в противоположные стороны». И, наконец, говоря о комиссии «Pro Russia» и ее компетенции, с горечью замечается, что «последовательный, но вместе с тем изумительный отсюда вывод таков, что поляк, украинец или белорус, возвращающийся к вере своих отцов, когда то силой “обращенный” в Православие, совершать это должен под эмблемой «Pro Russia», для России или с Россией, которая в делах веры и исповедания, как и в других, оставила в нашем краю такие болезненные и печальные воспоминания, такой грустный результат, такую насильственную историю». И такое оскорбительное название дано комиссии, «которая является высшей после папы властью» для католиков «восточного обряда»[44].

От этого блеска государственных способностей польского чиновника д’Эрбиньи мог только руками развести

Дальше было еще хуже.

Уже с конца 1926 года консервативная Виленская польская газета «Slowo» открыла свои страницы для обсуждения «восточного обряда». Продолжалось это 5 лет, и со 2 декабря 1926 г. по 3 декабря 1931 г. было помещено 62 статьи. Статьи эти частично были собраны в особой книжке и изданы в Слониме в 1932 г. под заглавием «Новые формы церковной унии в Польше». Очень жестокая для «восточного обряда» книга.

Оказывается, прежде всего, что «за работу на наших землях взялись люди, не знающие народа, среди которого действуют, не ориентирующиеся в опыте нашего прошлого и не считающиеся ни с государственным интересом Польши, ни с психологией обращаемых».

Ксендз В.Мейстович находит, что слишком далеко на Восток ушли ныне применяемые формы. «Нужно ли в действительности ксендзу, идущему в православную хату в Слонимском или Слуцком уезде, иной язык, кроме польского с его местным оттенком, иная одежда, кроме сутаны?». И дальше тонко замечает: «Разрешение этого вопроса может иметь решающее значение и для церкви, и для государства». Словом, о чем говорить, когда под рукой обращения в чистое католичество.

Тем более, говорит Мацкевич, что «восточный обряд» «русифицирует наши окраины, одновременно ссоря нас с Православной Церковью. Уния создала народность. Кроме того, в наших областях наибольшим камнем оскорбления, брошенным в Православную Церковь, есть существование славянского обряда». А самое главное, если старый Франц Иосиф говорил: «Понимаю войну для приобретения провинции и не понимаю для ее утраты», то и мы можем сказать: «Понимали бы борьбу с церковью для полонизации края и не понимаем ее для русификации»[45].

Но это мало. К довершению всего появилась книга графа Генриха Лубенского «Дорога Рима на Восток», создавшая сенсацию скандала. Книжка по существу малоценная и совсем не оригинальная. Ее смысл в том, что уния ни исторически, ни в наше время себя не оправдала, что все, что делает Ватикан в Польше, — это вредно для государства, а дело совсем в другом.

«Движение “восточного обряда” должно затем оценивать как приводящее к русификаторству восточных земель и охраняющее русскую культуру на восточной территории», и автор резко против этого восстает, так как «все мы без различия национальности протестуем против русского языка». «Вопрос идет не о запрещении принятия в католическую церковь в “восточном обряде”, а о запрещении пропаганды “восточного обряда”», и это не потому, что охраняются права православной церкви, а в силу, того, что неудача «восточного обряда» возбуждает понятную радость в православной церкви, которая, выходя из этой борьбы победительницей, усиливает свою сопротивляемость пропаганде католичества не только восточного, но и латинского.

Эта русификация со вторжением «восточного духа и византизма» происходит в то время, когда в медленном, быть может, но зато совершенно свободном и естественном процессе «подвергаются» деруссификации восточные земли Речи Посполитой. Никто не станет «отрицать развития польских элементов и польской культуры в этой части страны[46]. Граф Лубенский был сотрудником министра Бека и проявил равную ему государственную дальнозоркость*.

Словом, все готово к полонизации и переводу в католичество, а тут какой-то «восточный обряд» с его охраной национальности. В охране национальности, и особенно русской, обряд не повинен, но что Рим против насильственного ополячивания — это верно. Ибо слишком дорого за такую политику Польши приходилось Риму платить.

Здесь нелишне вспомнить слова Ю.Ф. Самарина, который польскую стихию постиг до конца.

«Во имя своей народности она (Польша) требует для себя политического господства над другими, равноправными с ней народностями и оправдывает это притязание обетом служить орудием просветительному началу, который губил и губит ее внутреннюю силу».

Новый пророк польской миссии на русской земле Г.Лубенский попал в указатель запрещенных для чтения католикам книг.

4 октября 1932 года кардинал, архиепископ Варшавский и примас царства Польского А.Каковский издал декрет, в силу которого книжка Лубенского была включена в список книг, запрещенных для чтения; запрещается хранение и распространение католикам не только самой книги, но и мыслей, в ней заключенных, ибо «автор резко выступает против восточного славянского обряда, или греко-католического, легкомысленно выражается о методах деятельности католической церкви в деле восстановления церковного единства с Востоком, причем высказывает мысли, оскорбляющие чувства католиков, понижая достоинство церковное и в особенности достоинств Апостолического престола». 21 октября выступление А.Каковского получило «благословение, признание и горячую благодарность» от папы Пия XI.

Вокруг книжки Лубенского и декрета кардинала А.Каковского поднялся большой шум в печати. В специальном издание было собрано 54 газетные статьи, посвященные этому вопросу. В.Гельжинский в «Эпохе» писал: «Папство построило мост в Москву через Польшу. Между тем этим воспользовалась Москва для захвата половины Речи Посполитой. Сейчас Ватикан начал ту же самую работу» «Express Pozanny». «По восьми годам унийной работы баланс равен нулю». «В результате унии, — говорит «Утро пруда», — католицизм потерял присоединенную Польшей Русь и не присоединил Россию к единству с Римом». «Kurier Warschawski» пытался спасти положение, объясняя, что объектом церковной унии является ни Польша и ни Россия, а католическая и так называемые православные церкви[47], и что опасность русификации окраинного населения грозит не со стороны унии, а Православия.

 
7

Всего этого натиска «восточный обряд» не выдержал. 3–7 октября 1933 года в Риме происходили совещания епископов восточных епархий Польши по делам унийным на кресах. Принимали участие в качестве председателя Виленский митрополит Яблжиковский, епископ Подляшский Пшездецкий, Люблинский — Фульман, Луцкий — Шелонзак, Пинский — Букраба, преемник покойного С.Лозинского, его викарий Немира, апостолический визитатор Н.Чарнецкий и нунций в Польше — Мармаджи.

Члены съезда были приняты папой. Пий XI сердечно благодарил епископов за их труды и неприятности, испытываемые в связи с препятствиями, чинимыми делу унии, которые он хорошо лично узнал, будучи нунцием в Польше. Он благодарил за связь, которую они установили между ним и душами, во имя которых Спаситель принес богатую искупительную жертву.

И если св. отец еще не имеет средств, дабы все предложения совещания провести в жизнь, но их имеет Божественный Промысел, который в свое время использует их для спасения бессмертных душ. Был поднят вопрос об отдельной иерархии «восточного обряда» в Польше.

25–28 октября в Риме состоялось собрание русских священников «восточного обряда» под покровительством иезуитов и в их доме. Это уже не первое собрание. В октябре 1930 года состоялся «съезд русского духовенства Вселенской Церкви» в Риме под руководством епископа П.Бучиса.

«С увеличением числа принявших католическое исповедание возросло, однако, в некоторых кругах русского общества неодобрительное отношение к этому движению», — замечает П.Бучис.

Поэтому решено было обратить внимание эмиграции на «сущность русского католического движения» и «рассеять некоторые предубеждения».

Поручено это было сделать священнику «восточного обряда» кн. Александру Волконскому. В этой родовитой семье было особенно сильно влечение к католичеству. Перу матери о. Александра принадлежат два исследования: «О церкви» (1-е издание, Берлин, 1888; 2-е издание, Петербург, 1909) и «Церковное предание и русская богословская литература» (Фрейбург, 1898). Работы эти апологетического, в пользу католичества, характера.

А.Волконский родился в Петербурге в 1866 году, в конце войны был военным агентом в Риме. После революции он там остался, и в 1930 году, 64 лет от роду, принял католичество, стал священником «восточного обряда» и начал работать в комиссии «Pro Russia».

Во исполнение поручения съезда он стал выпускать отдельными выпусками исследование, которое в 1933 году вышло в Париже под заглавием «Католичество и священное предание Востока» с предисловием епископа П.Бучиса (436 с.).

Особенных богословских знаний и литературного таланта автор не обнаружил.

Мысль, что русский должен быть православным, он считает ложной (с. 16). Православную Церковь считает более правильным называть «греко-российской», более подходящего названия не нашлось (с.40) и думает, что спасение России «прежде всего в религиозном возрождении». Это возрождение мы не чаем иначе, как под благодатным водительством Наместника Христова (с. 38).

Определяя примат св. Петра, а стало быть и папы, он пишет:

«Велико значение Петра, но непостижимо, каким образом оно может принижать величие Христа. Обширность прав вице-короля Индии и блеск его двора отнюдь не уменьшают величие короля Великобритании, а, напротив, свидетельствуют о таковом: оно лишь его отражение и осуществление воли монарха». Для католиков это звучит весьма странно. В православных кругах книга прошла незамеченной.

О. А.Волконский умер в Риме 18 октября 1934 г. Его братья, Петр и Сергей, и сестра Мария также католики.

Покойный «был достойным представителем семьи, в которой всегда жили большие симпатии к католичеству», — замечает епископ П.Бучис.

В совещании 25–28 октября 1933 года присутствовали: Сипягин — из Рима, Евреинов — из Парижа, ныне епископ «восточного обряда» для эмиграции, Волконский — из Рима, Артемьев — из Братиславы, Кузьмин-Караваев — из Намюра (Бельгия), Жеденов — из Лиона, Цебриков — из Парижа, Святославский — из Марселя, Рихтер — из Намюра, Длуский — из Берлина, Братко — из Русской комиссии, Веригин — из Рима, новопринятый Гречишкин — из Бельгии, Лазаревич-Шепелевич и дьякон Костюк — из Рима. Кроме того, участвовали миряне Георгий Маклаков, профессор католического института из Парижа, и граф Георгий Бенигсен из Лондона. В этом съезде принимал участие также епископ Николай Чарнецкий и католический епископ Шлоскан, недавно прибывший из России.

Духовные упражнения закончились торжественной мессой в воскресенье, 29 октября, в церкви св. Антония. Служил епископ Чарнецкий в сослужении 13 священников. Потом, по случаю юбилея, отслужили в семи базиликах специальные службы. 2 ноября все эти лица были приняты папой, который выразил свои чувства к ним и русским эмигрантам и дал указания, как исполнять эту трудную и деликатную миссию среди своих земляков.

На этом совещании д’Эрбиньи не присутствовал. Польские епископы, по-видимому, настояли на уступках общественному мнению в Польше и части (и при этом большей) самого епископата. Был другой план «возвращения» православных в католичество. Он еще созревал, но и в стадии первоначальных идей показал богатую жатву. Рим уступил. Уступки были не маловажны.

Связь «восточного обряда» с русской идеей не подлежит сомнению.

В начале октября того же 1933 года д’Эрбиньи вынужден был оставить Рим, чтобы «подвергнуться серьезной операции в Брюсселе». Его место занял помощник секретаря Конгрегации для особо важных дел Тардини. За два месяца до этого П.Бучис был освобожден от обязанностей генерала о.о. Марианов и был отправлен в Америку в целях визитации русских католиков. «Эта визитация будет продолжаться, наверно, долгое время», — добавляет журнал «Ориенс» (№33). П.Бучис и до сего времени в Рим не возвратился, а находится в Ковно.

Приближался конец и Комиссии для России.

Отставка д’Эрбиньи обратила на себя внимание европейского общественного мнения. Отставка эта совпала с приездом Литвинова в Рим. Муссолини повел свою линию, совершенно не считаясь с Ватиканом. Литвинов был принят итальянским королем, династия которого непосредственно связана с крестоносцами. Мнения французских газет разошлись. «Echo de Paris» полагало, что д’Эрбиньи устранен как сторонник согласия с Советами, несмотря на преследования христианства. «Le Temps» полагало, что устранен д’Эрбиньи именно за то, что он против этого согласия. «Oriens» увидал в этом противоречие и неосведомленность. Ни того, ни другого нет[48]. Д’Эрбиньи из приятелей Советов перешел в лагерь врагов, потерпел личную неудачу в России. Ввиду возможных переговоров Ватикана с Литвиновым д’Эрбиньи мог только мешать. Он возбудил, кроме того, Польшу, неблагополучно было с А.Дейбнером. В Ватикане не любят таких историй, и потому по совокупности причин была прервана карьера этого одаренного и энергичного, но мало осведомленного в русских делах человека. Виленское «Слово» полагало, что уход д’Эрбиньи и изменение политики Ватикана — «милый новогодний подарок» папы[49].

 
8

Все это происходила в Польше и в Риме, а вот что происходит, можно, сказать, на другом конце континента, в недавно образованном государстве — Маньчжу-ди-го.

В 1925–1926 гг. была образована католическая епархия во Владивостоке и первым епископом был назначен Сливовский, который, однако, не мог осуществлять свою власть на всем протяжении епархии, куда входил и Харбин, и в Харбине его замещал Герард Петровский, апостолический викарий для Сибири, который в Сибирь не мог уехать и оставался в Харбине. Местный настоятель кс. поляк Островский обратил внимание на возможность совращения православных.

В 1923 году к католичеству присоединился харбинский православный священник Константин Каронин, который в этом же году и умер. Через несколько лет, в 1925 г., присоединился его отец, харбинский протоиерей Иоанн Коронин, но и он вскоре скончался. Кроме смерти этих первых униатских священников, препятствием, по словам Д.Колпинского, было то, что католичество в Харбине «отождествлялось с иноземщиной», то есть с поляками.

При таком скромном начале 31 мая 1928 года был организован ординариат, нечто вроде епархии «восточного обряда» для Китая, с пребыванием курии в Харбине, а управляющим этой епархией был назначен архимандрит Ф.Абрантович, белорус, который вступил в новициат марианов в Польше в 1928 году, специально в целях миссии «восточного обряда» на Дальнем Востоке. Он прибыл 6 ноября того же года, и вся его епархия состояла из нескольких русских католиков, бывшего архимандрита Николая Алексеева, священника Захария Ковалева и дьякона Георгия Гица. Бывший арх. Николай вскоре уехал в Шанхай, где основал маленькую церковь. Ватикан предоставил епархии дом в Харбине. В 1929 году приезжает из Польши о. Д.Колпинский. Он налаживает отношения с русским обществом и печатью и вообще придает пропаганде мягкий характер.

Абрантовичу было поручено управлять также и польским приходом. Из этого, однако, ничего не вышло, и в 1931 году он должен был от этого отказаться. Урсулинки также в 1930 году разделили свой интернат на два: латинско-польский и восточно-русский, причем последний остался в ранее построенном доме, средства на постройку которого дала Русская комиссия. Польский интернат переселился в нанятое помещение. В этом случае произошло резкое расхождение между латинским и восточным обрядами и между поляками и русскими. Поляки боялись русификации, русские — полонизации.

Православное духовенство в Харбине отнеслось к этой миссии сначала со вниманием, полагая, что идет вопрос о соединении церквей в истинном значении этого слова, но засим, когда выяснился характер католической пропаганды, православное духовенство вступило в решительную и открытую борьбу, и успехи «восточного обряда» оказались весьма незначительными, так как никакой поддержки у местных властей он не нашел. До народа, в широком смысле этого слова, обряд этот вообще не дошел. Каплицы «восточного обряда» ни в какой степени не могли идти в сравнение с многочисленными православными храмами, а Харбинская епархия сумела вознести церковное дело на надлежащую высоту. Общее число русских католиков «восточного обряда» в Харбине не превышает 200 человек, из интеллигентного и среднего слоя. Пропаганда ведется главным образом при помощи приютов и школ.

В Харбине работают монахи мариане, белорусы, высланные из Друи (Польша), а также сестры урсулинки и францисканки.

Мариане ведут мужской лицей св. Николая для мальчиков. Лицею помогают и китайцы, так как св. Николай пользуется у китайцев большой популярностью. Воспитанников около 160, все в интернате. «Лицей и дальше борется с разными трудностями». Но вообще «маньчжурские государственные власти относятся к католической миссии в общем доброжелательно».

Одна треть в лицее — католики, остальные православные. При лицее имеется церковь «восточного обряда», которая является как бы кафедральным собором для восточного епископа в Китае.

Урсулинки, по преимуществу польки, ведут интернат при средней школе на 100 воспитанниц, из них 25 католичек «восточного обряда», несколько западного (польки), остальные православные. Три сестры принадлежат к «восточному обряду», остальные чистые католички. Имеются восточные каплицы. Урсулинки участвуют в службах по обоим обрядам.

Францисканки ведут также школу для девочек практического характера. В 1934 году было 200 детей, в том числе 50 католичек. Имеется восточная часовня.

Преподавание во всех школах ведется по-английски. По-русски преподается, кроме русского языка, Закон Божий, история и география России.

«Все было бы хорошо, дети переходили бы в католичество, — сообщает один из марианов, — но родители не позволяют, а на родителей влияет православное духовенство».

Вообще детей восстанавливают «православные попы». «Иногда наблюдается острая борьба между детьми на религиозной почве». Православных детей в эти школы загоняет нужда, а начало любви Запада к Востоку как-то трудно для осуществления у католических миссионеров. В конце концов не хватает средств.

Кроме того, в Чан-Чуне (9 часов езды от Харбина) францисканки ведут приют и школу для русских девочек. Есть их там около 50.

В 1938 году был десятилетний юбилей лицея св. Николая и гимназии урсулинок. Два воспитанника лицея — Аполлон Котков и Глеб Брянчанинов, окончившие лицей один с золотой, а другой с серебряной медалями, 4 декабря 1938 г. приняли монашество и вошли в орден марианов «восточного обряда».

Таким образом, католическая пропаганда ведется весьма осторожно через школы, в которых обучаются как православные, так и католики обоих обрядов, и апостолический администратор, по внешнему виду православный архимандрит, Фабиан Абрантович, считает, что это хотя и медленный, на правильный путь пропаганды, так как этим уничтожается предубеждение православных против католицизма.

Архимандрит Абрантович заведует также миссией «восточного обряда» и в Шанхае, которая состоит приблизительно из 200 человек и одного архимандрита Николая Алексеева, перешедшего из Православия. Работа в Шанхае не удовлетворяла инициаторов «восточного обряда», и было решено в 1939 г. передать шанхайскую миссию иезуитам.

Теперь миссией управляют иезуиты — Яворка, по происхождению словак, и Вильцоцк, англичанин. Восточная часовня находится в частном доме. Предполагалось открыть школу для православных, но помешала война.

Организаторы «восточного обряда» обвиняют православное духовенство в Маньчжурии в том, что оно расходует больше средств на построение храмов, чем на воспитание молодежи, которая находится в Харбине в тяжелом положении; об этом говорилось в одном воззвании по привлечению средств на нужды лицея св. Николая, с ссылкой на русскую пословицу «Не строй семи церквей — пристрой семь детей». Указывают они на недостаток благотворительной деятельности Православной Церкви, что не соответствует действительности. Выясняется также, что одним из препятствий развития «восточного обряда» являлось предубеждение местного польского общества, которое сначала на все это дело смотрело подозрительно и недоброжелательно, но засим все уладилось, уладились также отношения между апостолической администрацией и польским консулом.

Миссия «восточного обряда» в Харбине издает на русском языке ежемесячник «Католический вестник», равно книги и брошюры специального характера. Вся работа, естественно, ведется на русском языке[50].

Позднее всего было обращено внимание на Америку, и пропаганда «восточного обряда» началась приблизительно в 1936 году. О. прот. Г.Прозоров рапортом от 3 октября 1936 года доносил митрополиту всея Америки и Канады Феофилу об освящении в Лос-Анджелесе первой на территории США русской католической церкви во имя св. Апостола Андрея Первозванного. Освящение было совершено 27 сентября католическим епископом Иоанном Кентвел.

«Новый русский храм очень красив и уютен по внутренней чисто русской отделке. Очень изящен иконостас с иконами школы Васнецова.

В отдельном киоте поклонению верующих выставлена часть от подлинного древа Креста Господня.

Настоятель храма свящ. о. Михаил Недточин, русский, петербуржец, бывший офицер, успешно кончил Римский грегорианский университет со степенью доктора философии.

Глубоко преданный родине, — замечает местная газета, — о. Михаил превратил свой дом в уголок национальной России, в маленький русский музей.

По мысли о. Михаила, целью создания русской католической церкви в гор. Лос-Анджелесе является взаимное изучение и посильное сближение между местными христианами славянских народностей, католического, православного и инословных исповеданий на основе русской церковности и в духе взаимного уважения и любви».

По поводу этого сообщения митрополит Феофил высказал следующее суждение:

«Какое недостойное отношение к Православной Церкви этих русских людей и какое враждебное действие со стороны католиков к нам, православным людям.

В Лос-Анджелесе имеются две русские православные церкви, серб­ская и греческая, но католики идут на Православие разными способами: строят храмы, по внешности русские, и службу служат нашу, а духовенство — от папы, вербуют детей наших в школы, пользуются тяжелым положением нашей Церкви от большевиков и своей пропагандой наносят ей смертельные удары.

Однако Церковь Христова наша имеет много исповедников в среде своей, честных русских людей, которые поддерживают ее честь и славу, а бесчестным, продающим первенство за чечевичную похлебку, стыд и позор.

Господь же истину Православия соблюдет».

Освящение церкви, по словам о. Г.Прозорова, носило малоторжественный характер. Епископ тотчас после освящения уехал и не остался на молебне, совершенном по «восточному обряду». Из русских присутствовало только двое, зато было налицо человек 35 американцев, любителей всяких развлечений. Вид священника Недточина был жалок, как у провинившегося школьника.

Надо признать, что развитие «восточного обряда» в Америке носило очень слабый характер, так как среди самих американских униатов идет борьба на почве внутреннего развития униатства в сторону латинизации, а также и на почве перекрещивающихся национальных течений.

«Восточный обряд» в Америке не может иметь успеха, потому что сама существующая уния, сохранившаяся от старых времен, переживает внутренний кризис.

К тому же и соблазн материальными выгодами в Америке не может иметь того значения, как в Европе, среди бесправной и малообеспеченной русский эмиграции.

Вне же русских эмигрантских кругов «восточный обряд» в Америке не имеет никаких точек своего приложения[51].

 

Глава десятая

Будни «восточного обряда»

 
1

Исполняя принятое на себя обязательство, «Oriens» в первый же номер поместил статьи арх. Маньковского, пребывавшего на покое, «Возле унийного движения» и проф. О.Галецкого «У польских источников предубеждений против унийного движения».

Арх. Маньковский говорит, что католики хотели бы обращения православных, но возражают против «восточного обряда», «в этом обряде видят опасность для польской идеи, опасность утраты поляками национальности и, может быть, не имеют доверия к самому обряду». И даже по этому поводу обращаются к св. престолу. Автор тут же отбрасывает всякую мысль о национальном характере движения, утверждая вместе с тем, что католическая церковь всегда была защитницей угнетенных народов, и довольно откровенно указывает на судьбу Польши и заботу о ней Рима.

«Мы должны согласиться с тем, — продолжает автор, — что установление внешней формы публичного богопочитания принадлежит исключительно церкви, церковь же оба обряда — восточный и западный — полагает в равных правах и ни одному из них не дает преимущества перед другим. Добавим к этому мимоходом, что в то время, когда мы, поляки, были еще язычниками, то на славянских землях уже разносилось католическое “Господи, помилуй”».

И, обращаясь к противникам унии, автор заключает:

«Такие противники унийного движения, проявляя удивительную непоследовательность, в конце концов, согласились бы на религиозную пропаганду где-либо в Африке или на островах Полинезии, но не в Польше? Почему? Как будто бы польские обыватели имеют меньше прав к познанию истины, всей истины, чем готтентоты и малайцы».

Таким образом, с католической точки зрения православный народ в Польше, праздновавший 950-летие Крещения Руси, оказывается в смысле христианском наравне с готтентотами.

Такие оскорбления у православных вызывают только чувства глубокой жалости в отношении духовной нищеты Рима.

Польский ученый Оскар Галецкий не советует критиковать «восточный обряд», ибо этим портят отношения с таким могущественным фактором и столь важным для Польши, независимо даже «от религиозных взглядов», каким является св. престол. Кроме того, нужно иметь в виду, «что св. престол утверждает теперь, так же как и в прошлые века, что достаточно принятие католических догматов, всякие же обрядовые различия не существенны»[1]. Из всех догматов в конце концов требуется признание только одного — примата папы.

Сущность расхождения заключается в понимании назначения «восточного обряда». Он рассчитан вовсе не на Польшу. Польша является только миссионерской областью, на которой должны быть выработаны методы работы, подготовлены кадры и технические средства, изучены практика «восточного обряда» и психология Православия и на живом опыте проверены теоретические построения. Обращение православных в Польше было бы большим достижением, но главная задача в ином: войти в православную религиозную жизнь, приучить народ к себе и дать «восточному обряду» живое дыхание. И на этом пути Рим переходит все границы. В Альбертине одновременно строятся церковь и костел друг против друга, и на реальном опыте православным показывают, что нет разницы между обрядами и что оба эти храма в ограде одной и той же католической церкви.

По случаю закладки этих двух церквей, это имело место 12 июля 1936 года, журнал «Oriens», замечает: «Можно смело сказать, что это единственный случай в католической жизни вообще», и это является «символом единства католической церкви при различии обрядов; символом равноценности этих обрядов пред лицом Бога и Церкви». Главным жертвователем на постройку явился собственник имения, граф В.Пусловский. На торжествах был сделан доклад о. Яном Урбаном «о религиозном посланничестве Польши»[2].

Католики недоумевали больше православных, но их недоумение заглушается требованием церковной дисциплины. Однако одной дисциплины все-таки в наше время недостаточно, пришлось подумать и о других средствах. Энергичная политика в «восточном вопросе» д’Эрбиньи оказалась столь же неудачной, как его русская политика. Собственно, русская политика и прервала блестящую карьеру этого незаурядного человека.

В недрах комиссии «Pro Russia» оказался весьма подозрительный по своим большевицким симпатиям русский католик, священник «восточного обряда» Александр Дейбнер, секретарь д’Эрбиньи.

В один прекрасный день он бежал из Рима, не повидав епископа и захватив документы.

Александр Дейбнер — сын русского католика Ивана Дейбнера, священника «восточного обряда», бывшего петербургского чиновника, тайно посвященного митр. Шептицким еще до манифеста 1905 г. о свободе совести. С 1910 г. он издавал ежемесячный журнал «Слово Правды» в духе воззрений Вл. Соловьева. Ив. Дейбнер играл значительную роль в Петербурге при организации русских католиков. Участвовал в съезде 1917 г. и в создании экзархата.

А.Дейбнер крещен был по католическому обряду, получает богословское образование в Константинополе и здесь рукополагается в священники «восточного обряда». Потом он возвращается в Православие, снова переходит в католичество и получает назначение в Рим. В Риме он приближается к д’Эрбиньи и завоевывает его доверие. Он становится личным секретарем последнего и сопровождает его в Россию в 1926 году, где д’Эрбиньи вел секретную работу, посещал католические приходы, имел совещания с католическим клиром, посвящал епископов, в том числе латыша Слоскана. Д’Эрбиньи всюду сопровождал А.Дейбнер, который и организовал поездку. Поездка благополучно закончилась, большевики дали возможность д’Эрбиньи спокойно вернуться в Рим, вернулся и Дейбнер и занял крупное положение в комиссии.

«Большевикам нужно было знать о планах Ватикана, касающихся католической пропаганды в советах, — говорит газета «Новое время»,— для них важна была скорейшая ликвидация законспирированных католических организаций и лиц, их возглавляющих… Поэтому архиепископу и его личному секретарю ГПУ предоставило все возможности пребывания на территории Советской России и возвращения».

«Почти семь лет кс. А.Дейбнер “работал” в комиссии “Pro Russia”, осведомляя ГПУ о планах Ватикана. Он несколько раз приезжал в Польшу по поручению комиссии и в июле 1932 года был гостем митрополита Шептицкого во Львове.

Епископ д’Эрбиньи неоднократно предупреждал о подозрительной деятельности А.Дейбнера, но тот не придавал этому никакого значения. В Риме стали замечать о прекрасной осведомленности ГПУ по делам католической церкви в России, происходила ликвидация весьма законспирированных учреждений и проч., и Дейбнер, по-видимому, опасаясь разоблачений, бежал из Рима, предполагают, через Берлин в Советскую Россию»[3].

Скандал с Дейбнером совпал с осложнениями среди бенедиктинцев в Амее, в Бельгии. В результате изучения «восточного обряда» несколько бенедиктинцев перешли в Православие. Это повлекло за собою репрессии со стороны Рима, и приор монастыря письмом в польские газеты вынужден был отрицать бесспорный факт перехода.

Епископ д’Эрбиньи в интервью с римским корреспондентом краковской газеты «Иллюстрированный курьер» дал пояснения, из которых выходило, что в деле Дейбнера действительно что-то не в порядке. Кроме того, он сказал, что Дейбнер является бедным больным человеком и что он временно заблуждается. Два провинциала иезуитского ордена поместили в польских газетах туманное разъяснение, из которого выходило, что Дейбнер сам с себя сложил духовный сан. Между тем редакцией журнала «Воскресное чтение» было получено следующее письмо:

«Берлин. 7 марта 1933 года.

С последнего времени некоторые газеты и журналы распустили обо мне фальшивые слухи против моей чести. На основании закона Польской республики я требую, чтобы редакция опубликовала в ближайшем номере и на том же месте, где были помещены касающиеся меня неправильные утверждения, следующие пункты:

1. Никогда я не был секретарем ни Папской комиссии, и никакого епископа, хотя и работал при епископе д’Эрбиньи.

2. Никаких документов я не брал и не крал.

3. Поэтому я никаких документов советским властям передавать не мог.

4. Я не агент и не был агентом ГПУ.
5. Я не был причиной новых арестов духовенства в России.

6. Я не женат, поэтому неправда, что я с какой-то русской коммунисткой вступил в гражданский брак.

Если редакция откажется опубликовать эти вышеуказанные пункты, то я прибегу к суду.

Александр Дейбнер,

русский православно-католический священник».

«Признаться, — замечает «Воскресное чтение», — получив приведенное выше письмо, редакция усумнилась: уж не мистификация ли? Ведь как-никак Дейбнер, судя по его биографии, происходит из интеллигентной семьи и якобы получил в России высшее образование, а между тем письмо написано крайне неграмотно и с многочисленными ошибками», а кроме того, «с такими неправильностями, которые могли быть свойственны человеку, сбивающемуся на украинский или польский языки, между тем Дейбнер лишь незначительную часть своей разнообразной и бурной жизни провел в Польше». Сомнения редакции «Воскресного чтения» вскоре были рассеяны, так как такие письма были получены и другими польскими и русскими газетами и вообще письмо исходило от Дейбнера[4].

О. Я.Урбан к этому вопросу возвращался дважды. Рассказывая эту все-таки весьма для римской дисциплины печальную историю, о.Я.Урбан замечает: «Мы не ведем (пишем) здесь специальной защиты кс. Дейбнера, которому многое можно поставить на вид». Однако его связь с большевиками не установлена. Засим, никакого отношения ни к Русской комиссии, ни к д’Эрбиньи он не имел[5]. Между тем этого не отрицает сам д’Эрбиньи, и потому защита бьет дальше цели.

В другой статье о. Я.Урбан сообщает, что «А.Дейбнеру был указан некий монастырь для жительства, ввиду нарушения им дисциплины. По дороге в монастырь он заехал в Любляны (Югославия) к профессору богословия в университете кс. Гривецу, домашнему прелату папы, и при его посредничестве стал опровергать возводимые на него обвинения». Вообще, о. Я.Урбан полагает, что вся эта история была выдумана в Варшаве «в целях более чем ясных».

Во всяком случае, А.Дейбнер до предназначенного монастыря не доехал и совершенно исчез с лица земли.

«Может быть, когда-нибудь историк проникнет в истину источников этой “дейбнериады”», — замечает о. Я.Урбан. Вероятно, Ватикан и сейчас знает, в чем дело.

Дела «восточного обряда» складывались в Польше настолько неблагоприятно, что распространились слухи о переводе Альбертина в Эстонию, а папской семинарии — из Дубно в Югославию. Это не осуществилось, но по поводу слухов о. Я.Урбан заметил: «Само собой разумеется, что от св. престола всегда зависит существование и дальнейшая судьба этих учреждений»[6]. Оказалось, что судьба этих учреждений зависит не только от св. престола.

IV Пинская конференция 7–9 сентября 1933 года прошла вяло, хотя присутствовало пять епископов, во главе с митр. Ялбржиковским. Епископ Пшездецкий прислал приветствие — он был занят в другом месте.

«Восточный обряд» защищал иезуит А.Домбровский, наговоривший много горьких слов латиникам. Вы говорите, что «восточный обряд» не гарантирует прочности перехода в католичество, от него легко возвращаются в православие. Ну, а латинский?

«Разве не больше за время так называемой Реформации отпало от католической церкви католиков западного обряда, чем во время Керулария и позднее восточных католиков»? А в наше время разве сотни тысяч латинских чехов не порвали с католической церковью? И вообще, разве мало в католичестве «разных народовцев и сектантов»? Ну а если — не дай Бог — «революционный коммунизм затопит нашу землю? Разве можно быть уверенным, что латинский обряд окажет большее сопротивление? Слышал от весьма серьезных латинских священников, что они не только боятся за своих верных, но убеждены, что, если бы у нас захватило власть противорелигиозное правительство и начало открытую и жестокую борьбу с церковью, пожалуй бы, половина верных отпала от церкви». И, наконец, в России, несмотря на весь гнет, богатырски держится «горсть» «свежеобращенных католиков».

«Ну и что же, — заканчивает свой доклад А.Домбровский, — восточный или латинский обряд. И один, и другой. Где не достигает цели один, пусть церкви служит другой. Латинские братья имеют право и даже обязанность трудиться над осуществлением завета Христа Спасителя об одном пастыре и об одном стаде, но равно такие же права и обязанности имеют и униатские священники. Нет надобности, и мы не должны друг друга исключать, наоборот, мы должны взаимно друг друга восполнять. Мы желаем трудиться для того же самого Христа, для той же самой католической церкви. Идемте же, в таком случае, на работу согласно, в духе любви и единства, в духе взаимного доверия и взаимной помощи. Без этой братской католической Христовой любви и взаимопомощи дело унии не пойдет»[7].

 
2

Рим вскоре, по-видимому, убедился в том, что наступление «восточного обряда» поведено было слишком решительно и без надлежащей подготовки. Православие оказало неожиданные для Рима твердость и силу и, что самое главное, Рим не предвидел сопротивление Польши, своей верной дочери. Пришлось кое в чем уступить.

В апреле 1935 г. «Oriens» поместил довольно кислую статью под безразличным заглавием «Новое разделение компетенций».

«Появилось новое распоряжение св. Престола, имеющее большое значение для нашего края и в особенности для унийного движения на кресах» (восточные земли Польши). Motu proprio Пия XI под заголовком «О комиссии для России и об издании литургических книг славянского обряда» было подписано 29 декабря 1934 года, но вошло в силу лишь 1 марта 1935 года. Смысл этого распоряжения таков. Комиссия для России изменяет свое назначение и отныне будет обслуживать только католиков в России и при этом исключительно только латинского обряда. Она теряет то назначение, для которого была создана. комиссия «Pro Russia», кроме того, перестает быть самостоятельной и включается в конгрегацию для особо важных дел, связанную с государственным секретариатом, то есть становится политическим органом. Дела в России к этому времени приняли для католиков такой оборот, что пришлось думать не столько о «восточном обряде» среди православных, сколько о спасении латинского обряда. «Скала Петра» со всех сторон была охвачена большевицким морем. Православие оказалось более гибким, более упорным и более жертвенным, чем католичество.

«Восточный обряд», как это имело место до 1930 года, возвращается в конгрегацию для восточной церкви и снова соединяется с делами остальных греко-католиков, в том числе и галицийских. Конгрегация для восточной церкви, таким образом, объединяет в себе всех униатов, где бы таковые ни находились.

В этом же распоряжении дается лестная оценка деятельности д’Эрбиньи, без которого работа комиссии оказалась бы невозможной. Было высказано, кроме того, расположение по адресу эмиграции. Печать обозначила это распоряжение как доказательство сохранения традиций католической церкви, в которой «в свете правды различных обрядов дивным способом выявляется гармония голосов, восходящих к небу».

Кроме того, конгрегации для восточной церкви поручено издание литургических книг византийско-славянского обряда, которые, таким образом, различаются от книг, употребляемых в Восточной Галиции. Еще ранее того во Львове была организована комиссия для пересмотра и издания книг греко-католического обряда.

Конгрегация для восточной церкви чрезвычайно обширна, она включает в себе около 20 кардиналов под председательством папы. В нее входил кардинал-примас Польши Хлонд. Консультантами были епископы Пшездецкий и Шелонзак. В нее проник также и П.Бучис. Русская комиссия была более или менее прилично похоронена[8].

Засим произошла перемена и на посту секретаря конгрегации для восточной церкви. Ее секретарь, кардинал Синцеро, умер, и четыре месяца спустя старый сотрудник папы, помощник ватиканского библиотекаря Евгений Тиссеран был назначен секретарем конгрегации, об этом появилось официальное сообщение 19 июня. 18 июня Е.Тиссеран был введен в коллегию кардиналов. Папа так мотивировал честь, оказываемую будущему секретарю конгрегации для восточной церкви:

«Пусть увидят и осознают все глубокий и проницательный интерес папы к Восточной Церкви, занимающий всю его душу и на всю жизнь, посколько Господу будет угодно продлить последнюю».

Кардинал Тиссеран родился в 1884 году в городе Нанси, — в Лотарингии. Нанси — город клерикальных традиций. 24 мая 1871 года здесь был расстрелян коммунарами парижский архиепископ Георгий Дарбуа.

Е.Тиссеран получил образование в лицее св. Сигизмунда и духовной семинарии. В 1904–1905 гг., то есть 21 году от роду, он совершает свою первую поездку в Палестину при поддержке доминиканцев и изучает там рукописи. Он окончил затем Католический институт в Париже со знанием восточных языков — еврейского, сирийского, арабского, эфиопского и ассирийского. Он получил сан священника в 1907 году, был вызван в Рим и оставался там до 1913 года, преподавая в университете св. Аполинария ассирийский язык и состоя хранителем восточных рукописей Ватиканской библиотеки. В 1910 году он был командирован в Миланскую библиотеку и там встретился с А.Ратти, директором библиотеки — будущим папой Пием XI.

В 1911–1912 гг. Тиссеран снова совершил путешествие по Палестине, Сирии, Месопотамии и там «имел случай часто входить в сношения с еще не отделенными от Рима христианами».

Наступила война, его призывают, он получает ранение и последние два года войны состоит офицером Генерального штаба.

В 1919 году он возвращается в Ватиканскую библиотеку и снова встречается с будущим Пием XI, тогдашним префектом библиотеки. B 1923 году он совершает новое путешествие в ближнюю Азию, в Афины, где приобретает библиотеку римского архиепископа Пети и снова отправляется в Египет и Сирию. В 1929 году Пий XI отправляет его в составе миссии в Абиссинию к негусу Тафари. Совершал он путешествие и по Западу, был в Америке, а перед последним своим назначением — в Польше, на съезде библиотековедов. Е.Тиссеран, знает около 20 языков, в том числе немного и русский.

«Многая лета кардиналу Евгению Тиссерану, — заканчивает свою статью священник «восточного обряда» А.Сипягин, — новому соратнику папы единения церквей и печальника обездоленных русских[9].

25 июля 1937 года статс-секретарь Пачелли хиротонисал Е.Тиссерана во епископы.

Назначение это обращает на себя внимание. Е.Тиссеран не принадлежит к ордену иезуитов. Вместе с тем он путешественник и лингвист, знаток Востока, но России не знает. В «восточном обряде» он человек новый и, до некоторой степени, независимый. В его руках сосредоточено все дело униатской церкви, «восточный обряд» и галицийская уния объединилась.

Постановление 1 марта 1935 года и последовавшие в связи с этим перемены в составе направляющих органов «восточного обряда» указывали на то, что Рим учел не совсем благоприятный опыт прошедшего времени. Однако польское общество и униаты Галиции переоценили значение этих перемен. Иезуиты не только делали хорошее лицо при плохой игре, но и не собирались игры бросать. Игра, рассчитанная на столетия, не могла зависеть от капризов и неудовольствия Польши.

Бюрократизм римской курии имел свои традиции, и новый секретарь конгрегации для восточной церкви пошел по пути той же политики. В то время, когда поляки думали, что «унии восточного обряда уже нет места», а галицийские униаты собирались расположиться на освобожденных местах, 27 мая 1937 г. была опубликована новая инструкция для ведения унийной работы — «Pro incenso Studio». Это уже третья инструкция. Первая была дана епископу Пшездецкому в 1923 году, вторая была издана в 1929 году.

Вновь изданную инструкцию «Oriens» назвал Charta Magna унийного движения на восточных землях Польши. Издана она была неожиданно, выработана втайне, без ведома польского общества и правительства, и она возрождает тенденции комиссии «Рго Russia», но в ином виде.

Униаты византийско-славянского обряда, так же как греко-католики, проживающие вне Галиции, подлежат юрисдикции католических епископов до тех пор, пока на этой территории не будет образована собственная иерархия «восточного обряда». О необходимости создания иерархии «восточного обряда» было вынесено постановление на совещании польских епископов 3–7 октября 1933 года. Время, однако, еще не наступило.

Инструкция обращает внимание на необходимость развития и укрепления «восточного обряда» путем издания и распространения популярных книжек, брошюр и листовок, благотворительной деятельности, и «не должны быть оставлены в пренебрежении, в меру возможности, секретные отношения с православным духовенством».

В каждой епархии должен быть назначен генеральный викарий для дел «восточного обряда» или особый чиновник «для установления однообразной дисциплины и лучшего удовлетворения потребностей и поддержки восточного клира».

Самостоятельные приходы образуются там, где более ста душ, а в иных местах организуются миссионерские станции, подчиненные, как и приходы, латинским епископам. При отсутствии каплиц «восточного обряда» в латинских костелах должны быть установлены алтари «восточного обряда», и если нельзя назначить постоянного священника, то должен быть разъездной священник для церковных служб и исполнения треб.

Заботы о материальном обеспечении клира «восточного обряда» возложены на местных католических епископов, которые должны «с отеческой и великодушной любовью» выполнять эти обязанности. Они должны доставлять предметы культа и церковную утварь, привлекать состоятельных католиков, латинский клир и католические общества к жертвам на содержание клира и святынь «восточного обряда».

Епархиальные епископы, в целях поддержания унии, по своей должности будут заботиться о том, чтобы латинский клир «надлежаще чтил «восточный обряд», столь прекрасный и возвышенный». «Ни при каких условиях недопустимо, чтобы кто-либо из латинского духовенства словом или действием оказывал сопротивление унийному апостольству и относился к этому легкомысленно». Стремиться же нужно к тому, «чтобы люди стали хорошими католиками, а вовсе не к тому, чтобы они оставляли свой обряд и переходили на латинский».

Клир должен получать образование в папской семинарии в Дубно. Молодежь другого обряда, желая получать там образование, должна перейти в обряд восточный, и к этому, особенно среди славянской (не польской) молодежи, епископы должны приложить усилия.

Дубно расположено на Волыни, и образование духовенства «восточного обряда» должно было происходить в более благоприятной обстановке, чем образование православного духовенства в Варшаве.

Инструкция идет еще дальше. Члены монашеских орденов «восточного обряда», призванные к миссионерской работе, могут быть «иного языка и национальности», и в нарушении общих начал канонического права во время этого «посланничества» они подчиняются своим монастырским властям только «в делах монашеской дисциплины», в остальном они находятся в подчинении местных епископов. И наконец, при недостатке священников «восточного обряда», их миссия может быть поручена латинским священникам, причем «такое посланничество соединяется, по крайней мере, на определенный срок с переходом в восточный обряд». Сохранение двух обрядов, так называемый биритуализм, в случае необходимости разрешается св. престолом. Инструкция возлагает особые надежды на монахинь как восточного, так и латинского обрядов.

Францисканки в Харбине пользуются правом двух обрядов.

«Епархиальные епископы пусть будут крайне осторожны с допущением православного духовенства» к принятию католичества. Во всяком случае, устанавливается четырехмесячное испытание на так называемых «Курсах обучения и перевоспитания клира, обращенного из схизмы». Такая же осторожность должна быть соблюдаема и при поручении бывшим православным священникам пастырских обязанностей. Надлежит пользоваться народным языком, избегая всяких политических и национальных столкновений.

В целях успеха миссии необходимо углублять культ св. евхаристии, Сердца Иисусова. Необходимо организовывать братства св. евхаристии, Матери Божией постоянной помощи и другие и главное воспитывать уважение к св. престолу. «Новообращенные должны хорошо знать, что они отличаются от своих православных братьев и, несмотря на одинаковый обряд, принадлежат к другой церкви».

В целях ознакомления католиков с унийным движением нужно в латинских костелах поучать народ о церковном единстве и «восточном обряде». Об этом надлежит писать в католических журналах и поддерживать общества для развития унии. «Клир обоих обрядов должен быть в тесных между собою отношениях», участвовать взаимно в церковных торжествах, процессиях и т.д.

Епископы не менее одного раза в год должны совещаться с папским нунцием в Польше по делам унии при участии апостолического визитатора и ежегодно представлять отчет св. престолу.

Пий XI инструкцию утвердил 1 мая 1937 года. Ее подписал Тиссеран. Она предназначена для Виленской митрополии и для всех соответственных епархий, за исключением Галиции[10].

В рамках Конгрегации для восточной церкви, то есть постоянного учреждения Римской курии, кардинал Тиссеран явился продолжателем традиций комиссии «Pro Russia» и работы д’Эрбиньи.

Таким образом, все, что говорилось и писалось в Польше противниками «восточного обряда», прошло мимо внимания Рима. Рим продолжал вести работу в том же направлении.

Инструкция эта, по мнению «Oriens», клала конец слухам, которые распространялись в течение двух лет в некоторых кругах, «будто бы св. престол отказался от мысли привлечения православных в Польше к церковному единству с оставлением ими «восточного обряда», и будто бы надлежало поддерживать исключительно обращение их в латинский обряд. Эти слухи производили на работников унии угнетающее впечатление, парализовали их энергию и разочаровывали их в работе». Теперь этому положен предел. Инструкция эта еще раз подтверждает «постоянное расположение Рима в отношении древних и чтимых восточных обрядов и твердую волю их сохранить». Инструкция эта вызовет новую энергию в апостолах единения, уверит наших отъединенных братьев в том, что их обряду не грозит никакая опасность. И в заключение: «Все добрые католики примут ее с уважением и в соответствии с ней будут вырабатывать свое отношение к унии»[11].

Инструкция эта, действительно, имеет большое значение. Рим заставляет католическое духовенство признать законность и равноправность двух обрядов в западной церкви. Православному же населению дается еще небывалая возможность получить все, чем обладает западная церковь, — единство, дисциплину, влияние и богатство, — в сущности, без всяких видимых потерь. Даже filioque становится незаметным в Символе Веры. Восточный обряд — это не уния, это нечто совершенно новое. Так же, как до разделения церквей папские легаты молились в храме Св. Софии в Константинополе, так ныне католическое духовенство принуждается войти в храмы «восточного обряда». Если западная церковь владеет двумя обрядами, то для простого народа разделение церквей остается непонятным и не имеющим значения. Он не может быть критиком догматов веры, ибо для него эти догматы заключаются в его обряде, а обряд остается тем же. В этом особенность идеи «восточного обряда», он является как бы некоторой реформацией самой Западной церкви и несет в себе большие соблазны для православных.

Инструкция эта должна улучшить дело унии, хотя и прежние распоряжения себя оправдали, ибо «с Божьей помощью», как оказывается, достигнута довольно значительная польза».

Таким образом, вся сложная игра польского общества и правительства при участии группы польских епископов и галицийских униатов не дала никаких результатов. «Восточный обряд» и его практика в Польше остались неприкосновенными «Рим сказал», и все окончено. Остались некоторые мелочи и между ними законность «восточного обряда» с точки зрения конкордата в Польше.

Этот вопрос был разъяснен без труда. «Св. престол создает отдельную обрядовую иерархию там, где признает это необходимым или полезным для блага душ. Так Бенедикт XV создал епархию в Северной Америке и Канаде для русских униатов, которые до этого принадлежали католическому епископу, Пий XI для итало-греков — в Италии», — объясняет Я.Урбан. И если на Волыни этого не сделано, то потому, что не наступило время, а когда наступит, Рим сумеет этот вопрос уладить с правительством. Пока же на основании статьи XVIII конкордата «духовенство и верные всех обрядов, находящиеся вне своих епархий, будут подлежать ведению местных епископов, согласно каноническим правилам». Таким образом, «восточный обряд» на русских землях в Польше правильно оказался в ведении католических епископов, так как на этих землях греко-католические епископы Галиции не имеют своей юрисдикции.

Что же касается самого названия обряда, то он совсем не русский обряд, ибо выкристаллизовался он в Византии между V и XV веками. Ученые его назвали византийско-славянским. Это название попало в акты курии, а оттуда в практику «восточного обряда» в Польшу. Обряд этот действует у русских, русинов, болгар, сербов. Таким образом, и этот вопрос разрешен без труда, а по существу:

«Почему восточный католический обряд, — спрашивает Я.Урбан, — должен быть вреден для Польши, а тот же обряд, сохраняемый православными, нет?»[12] На это можно ответить: только по одной-единственной причине: «восточный обряд» в Польше — это есть символ религиозной борьбы православных и католиков. Кто будет победителем — сказать трудно. Польша во всяком случае проиграет. И это произошло гораздо ранее, чем можно было ожидать.

Организационная работа не остановилась на внутренней реформе Конгрегации для восточной церкви и на издании инструкции от 27 мая 1937 года. 8 мая 1938 года опубликовано новое Motu proprio Пия XI Sancto Dei Ecclesia, подписанное 25 марта и озаглавленное «О юрисдикции Св. Конгрегации для Восточной Церкви».

В начале этого документа папа указывает, что его предшественники защищали Восток перед лицом тех католиков, которые, «руководимые ревностной любовью к единству и соглашению и недостаточно понимая восточные дела и их дух, старались исказить святой «восточный обряд» или восточным христианам навязать западный обряд». Римские папы это преследовали и выразили свою волю, чтобы восточные обряды были сохраняемы без всяких изменений. Папы понимали, что разница обрядов, «которая возникла на основе характера и духа разных народов, не только не препятствует, но способствует единству прославления Бога». Разнообразие обрядов убеждает в том, что «одна и та же католическая религия вполне отвечает духу и обычаям народов, хотя бы и весьма различных, и всюду производит богатые и разнообразные по красоте плоды».

Засим припоминается история учреждений, которые занимались делом восточной церкви. При Бенедикте XV была образована под председательством папы Конгрегация для восточной церкви, которая совершенно отделена от Конгрегации Пропаганды. При этом было установлено, что католики восточных обрядов, а в смешанных делах и католики латинского обряда подлежат Восточной конгрегации. Там, где организована правильная католическая иерархия, католики латинского обряда подлежат ведению Консисториальной Конгрегации, а в остальных местах, как, например, в бывших турецких владениях, оказалось, что католики «восточного обряда» зависят от Восточной конгрегации, а католики латинского обряда — от Конгрегации Пропаганды, и, таким образом, получалось двоевластие.

Кроме двоевластия создавалось впечатление, что католики восточного и западного обрядов суть две категории католиков. Такое положение имело смысл при унии, но лишено смысла при «восточном обряде». По-видимому, в силу этих соображений и последовало изменение в разграничении компетенций Конгрегации Пропаганды и для восточной церкви, с явным расширением полномочий последней.

В Египте, на Синайском полуострове, в Эретрии и северной части Абиссинии, в Албании, Болгарии, на Кипре, в Греции, Додеканезе, Ираке, Иране, Ливане, Палестине, Сирии, Трансиордании, Турецкой республике в Азии и в части Фракии, принадлежавшей Турции, все дела, за небольшими исключениями, касающиеся католиков обоих обрядов, подлежат Конгрегации для восточной церкви. Дела из Конгрегации Пропаганды должны быть переданы с 1 июня 1938 г. по 1 июня 1939 г. Распоряжение касается передачи архивов, разделения капиталов и средств, предназначенных и которые будут предназначены на дела миссии. Таким образом, вековая власть Пропаганды на указанных землях внезапно прекращается.

«Oriens» этот документ называет исключительно важным, и ясно, в чем его важность. Это новый этап «на пути, по которому следует религиозная политика св. престола в отношении восточной церкви».

«Печальное разделение XI века как бы заключило понятие католической церкви в пределах латинского обряда. С этой связанностью понятия католичества сроднилось воображение как католиков, так и диссидентов, так что, когда части оторванного от Рима восточного христианства возвращались к церковному единству, некоторые встречали затруднение в признании их католичества и считали их за некоторый нарост на церковном теле, другие (диссиденты) в восточном католичестве усматривали интригу и неискренность со стороны Церкви, сами же соединенные чувствовали себя как бы низшими и подчиненными в общем католическом доме».

Расширение компетенции Конгрегации для восточной церкви на некоторые земли указывает на то, что там «восточный обряд» занимает как бы преимущественное положение, этим устраняется всякое предположение о том, что восточный обряд ниже латинского, и это распоряжение св. престола устраняет всякие опасения восточных диссидентов, что «возвращение в католическую церковь грозит им утратой собственных обрядов и вековых родимых традиций».

На польские земли это распоряжение не распространялось, но, говорит журнал, все-таки это распоряжение «дает непосредственный показательный урок для наших католиков, которые все же не могут избавиться от умственного порока признания тождественности католицизма с латинским обрядом». Этим католикам предлагается совет старательно изучить последнее распоряжение папы, равно как вообще все отношение св. престола к Востоку, это выровняло бы их понятие и сделало бы их католицизм «истинным католицизмом»[13].

 
3

Рим не только дает католикам совет старательно изучать «восточный обряд», но изучение это облегчает возможным способом и с большой широтой пропагандирует эту идею.

Закрывая глаза на все безобразия солдатского миссионерства в Польше, Рим все же понимал, что даже в Польше недостаточно одной полиции для воссоединения «отделенных» братьев. При этом Польша не более как опыт. Необходимо идею «восточного обряда» сделать близкой католикам и убедить их в спасительности начинаний Рима. Полесский мужик говорил просто: «Зачем мне быть католиком, если я православный?» Европейский католик вправе спросить себя: для чего ему нужен восточный обряд, если у него есть западный? Рим, однако, не может открывать своих карт.

Еще Тютчев, думая о судьбах европейского католицизма, был убежден, что его спасет лишь воссоединение церквей и проистекающий из этого союз с несокрушимым православным царством[14].

Что Россия несокрушима, в этом убеждает русская революция, будущее России полно надежд, русский народ по-настоящему еще не жил, и это соблазняет Рим.

В начале 1933 года в «Костельной» (церковной) газете кн. Ч.Лукасик довольно откровенно писал: в Вене в 1919–1927 гг. изменило вере 119 318 католиков, в Чехии ушло из католичества 1 400 000, во Франкфурте порвало с католичеством 80 000 человек, во Франции кардинал Ришар говорил, что «Парижская епархия — миссионерский край». Испания показала, что католичество в народе корней не имеет. Словом, Запад для католичества — гниющий труп.

А засим этот доморощенный философ обращается к Апокалипсису.

«Кто разберется в Апокалипсисе и по размышлении сознательно отвернется от Запада и через Восток посмотрит на будущее, тот поймет, что католической церкви не угрожает гибель или уменьшение, но медленное продвижение с латинского Запада на славянский Восток; этим у нас уже занимается униатская пропаганда». И это сделает, по завету св. Иоанна Богослова, «польский реформатор»[15].

В Риме и без Апокалипсиса прекрасно понимают, что Восток может возродить и укрепить католичество. Мало того, для Рима ясно, от какой огромной опасности его на время спасла русская революция. Победа России в войне, а с ней и полное торжество православного славянства было бы косвенным поражением католичества. Необходимо поэтому принять меры, пока Россия еще не возвратилась к православной государственности, к тому, чтобы не произошло повторения чего-либо подобного в будущем.

Католики Запада этого не понимают просто по своему невежеству, несмотря на все свое образование, и Рим занялся их просвещением.

Особое внимание было обращено на Велиградские конгрессы. Конгрессы эти, в общем, не удались, православные на них перестали появляться, и Рим старается оживить работу конгрессов.

На IV конгрессе в 1924 году папа благословляет Оломуцкому епископу Пречану богослужение по «восточному обряду». В послании к V конгрессу в 1927 году особенно подчеркивается идея конгрессов «восстановление былого церковного единства на славянской почве, где раскол ощущается наиболее остро». На нем присутствуют несколько русских католиков. «Во всех речах участников постоянно с любовью повторялось имя России»[16]. VI конгрессу в 1931 году и VII в 1936 году, в связи с 1050-летием со дня смерти св. Мефодия, Пий XI посылает свои письма. Св. братья Кирилл и Мефодий, учители славянства, старательно преображаются в западных миссионеров. Рим утверждает, что он защищал от греков церковную свободу славян. На этом конгрессе, к большой радости католиков и удивлению православных, оказался православный епископ Леонтий из Америки. Он произнес даже приветственное слово, но, по-видимому, сам был смущен и торопливо уехал[17]. Епископ Чикагский Леонтий имел большие неприятности от православной паствы по поводу посещения конгресса.

Ввиду неблагоприятных слухов, распространившихся о выступлении преосвященного Леонтия, епископа Чикагского, на Велиградском униатском конгрессе в 1936 году, он счел необходимым опубликовать то, что сказал на заседании конгресса[18].

«Я сказал приблизительно следующее.

Ваша Ексцеленция, Преосвященные Владыки, духовные отцы и все достопочтенное собрание... Имею честь приветствовать вас. Вы собрались здесь для серьезного обсуждения условий о возможности единства Церквей Западной и Восточной. И эта мысль весьма близка и дорога каждому православному христианину. То обстоятельство, что святые братья, будучи по рождению и воспитанию греками, работали для блага Церкви Христовой среди славян и не боялись по делам церковным ходить в Рим и там даже св. Кирилл закончил смертью свой жизненный путь — это обстоятельство служит для нас примером благотворной деятельности на пользу Христовой Церкви. Вопрос этот, несомненно, очень трудный, но не безнадежный. Если со стороны Рима придет авторитет, а со стороны Православия — соборность, то обе церкви взаимно усилят себя. Точнее, они смогут создать могучий единый фронт против надвигающегося на Церковь Христову напора со стороны коммунизма и атеизма — неверия. Времена сейчас настолько изменились, что со стороны православных раздаются смелые голоса, что Восток может даже признать Римского Первосвятителя первым епископом Христовой Церкви. До войны это было бы невозможно. Повторяю, что я присутствую на сем конгрессе, дабы выразить приветствие его составу, а также твердую уверенность, что некогда осуществятся евангельские слова нашего Спасителя: “И будет едино стадо и един пастырь”. Таковым, по всей вероятности, и будет признан Первосвятитель Римский.

Такова была моя речь. Принята она была благожелательно. Мне показалось, что собравшаяся молодежь особенно сочувственно приняла ее. Слава Богу за все»[19].

«И это пишет, — замечает г-н Касьянов, автор статьи «Наши духовные вожди» в американской газете «Карпато-русское слово» — православный епископ, умалчивая о том, что св. Кирилл был в Риме задолго до разделения Церквей, не желая знать и того, что московский митрополит (Исидор), самовольно выразивший мысли, подобные изложенным епископом Леонтием, — в Москву уже не вернулся и извержен из Православной Церкви навсегда и до сих пор, несколько уже столетий, клеймится Церковью как изменник и предатель св. веры»[20].

И в этом есть правда.

Пий XI в 1929 году также обратился к архиепископу Праги по поводу бывшего там Восточного конгресса. На конгрессе оказался профессор православного богословского факультета в Варшаве М.В. Зызыкин. Он также произнес приветствие, указал, что слово Рим (Roma) в обратном направлении читается как любовь (Amor), и имел по этому поводу большие неприятности.

Вследствие появившихся в печати сообщений о имевшем место на католическом съезде в Праге Чешской выступлении с приветствием от имени русских католиков профессор Православного богослов­ского отдела Варшавского университета М.В. Зызыкина Его Блаженство, Блаженнейший владыка митрополит Дионисий распорядился поместить в прессе сообщение от Синодальной канцелярии о том, что названное выступление г-на Зызыкина произошло без ведома и благословения Его Блаженства.

Одновременно по распоряжению Его Блаженства профессору Зызыкину был послан Синодальной канцелярией по сему поводу запрос с предложением дать объяснения.

К сожалению, из присланных г-ном Зызыкиным объяснений оказалось, что он действительно выступал на съезде, от своего имени, в качестве лица, якобы научно интересующегося католицизмом, а не от «имени русских католиков», как сообщалось в прессе. При этом профессор Зызыкин, говоря об оказанной папой Римским помощи русским, сказал: «Если Roma (Рим) читать наоборот, то получится amor (любовь)». Кроме приветствия съезду профессор Зызыкин выступил также с выражением благодарности за выраженное устами Монсиньора д’Эрбиньи сочувствие русским по поводу разрушения большевиками Иверской часовни.

Осведомившись обо всех этих обстоятельствах, Его Блаженство сделал проф. Зызыкину письменное внушение, в котором указал на полную неуместность его выступления, породившего недоумение и возбуждение среди православного общества в Польше.

Блаженнейший владыка митрополит выразил при этом ту мысль, что профессор Зызыкин в качестве лица, научно интересующегося католицизмом, имеет в Польше полную возможность широко наблюдать католичество и его чуждую заповедям христианской любви нетерпимость, причиняющую своими проявлениями страдания тысячам православных польских граждан. Его Блаженство указал при этом на то, что если бы на Пражском съезде действительно царила атмосфера христианской любви, то члены его, вероятно, не преминули бы выразить свое негодование по поводу того, что воинствующий католицизм творит над Св. Православием в Польше, где фанатики-католики, побуждаемые к тому своим духовенством, разрушают православные святыни, а не предпочли бы возмущаться действиями заведомых безбожников в СССР. Его Блаженство поставил при этом на вид профессору Зызыкину, что тот не должен был выступать без ведома и разрешения Его Блаженства, как профессор Высшей Богословской Школы, а следовательно, непосредственно Его Блаженству в церковном отношении подчиненное лицо[21].

11 июля 1924 года в письме к Евхаристическому конгрессу в Амстердаме было указано на необходимость организовать отдел «восточного обряда». На всех последующих Евхаристических конгрессах такие отделы были образованы, но что они делали и какую они принесли пользу пропаганде «восточного обряда» — остается неизвестным.

В Италии начали устраивать Восточные недели: первую — в 1930 году в Палермо, вторую — в 1932 году в Сиракузах. Это были местные торжества для так называемых итало-греков.

В Риме в 1931 году организуется общество Cattolica Italiana рег L’Oriente Christiano.

В дальнейшем устройства Восточных недель принимает на себя это общество. Местопребыванием этого общества является Палермо, и во главе его стоит Палермский архиепископ Лавитрано. Общество имеет отделения во многих местах Италии. Оно посвящено не только св. Николаю, но и Божией Матери, икона которой «Одигитрия» находится в Бари. В 1937 году патронат над обществом приняла итальянская королева Елена, православная по рождению, дочь покойного черногорского короля Николая.

Третья Восточная неделя была устроена в Венеции в 1934 году. Статс-секретарь Пачелли обратился по этому поводу с письмом к Венецианскому патриарху. Присутствовал представитель Сербского патриарха Варнавы.

С особенной торжественностью была проведена четвертая Восточная неделя в Бари в 1936 году. В письме к архиепископу Бари и примасу Апулии, кардиналу Мимми, Пий XI писал: «Печальные условия, в которые погружена столь большая часть Востока под современным тираническим господством идеологии и общественной системы, враждебной христианству, с одной стороны, будят в нас сочувствие и создают дело помощи для братьев, столь дорогих, ибо они столь испытаны и столь давно от нас отделены, с другой стороны, это позволяет надеяться, что в них легко проснется глубокая тоска по одной овчарне, за отеческим домом и восстановлением единства». «Уничтожение стены, воздвигнутой в Господней ниве, может произойти только в любви, которая приносит плод и в практических делах». Неделя проходила под лозунгом «In veritate et charitate» (2 Иoaн. 3).

Были устроены восточные богослужения, «имеющие целью познакомить народ с красотой тех обрядов, с выяснением отдельных частей обряда, молитв и песнопений». Моления происходили перед чудотворным образом Матери Божией «Одигитрия» и у мощей св. Николая. Потом происходили собрания с докладами.

Некая группа посетителей привезла на гроб св. Николая символическую лампаду. Лампада состоит из двух резервуаров масла — западного и восточного — и имеет одно пламя. 16 сентября в Кастельгандольфо лампаду эту зажег Пий XI, и в тот же день она была привезена в Бари. С большой торжественностью, в особой процессии, с участием властей лампада эта была поставлена над мощами св. Николая. О культе св. Николая говорил русский католический прелат Сипягин. Кроме того, была служба в кафедральном соборе, где Евангелие читали также и по-гречески. Резолюция призывала всех людей «доброй воли» способствовать «восстановлению единства», причем были приняты во внимание условия итальянской жизни.

Архиепископ Флоренции кардинал делла Коста особым письмом просил следующую неделю назначить во Флоренции, в связи с 500-летним юбилеем Флорентийской унии.

Пятая Восточная неделя состоялась с 27 апреля по 1 мая во Флоренции. По желанию Пия XI, ввиду того, что «православный Восток с нерасположением вспоминает Флорентийское дело», торжества по поводу 500-летнего юбилея носили скромный характер. Церковные восточные торжества происходили в соборе Santa Maria Novella, где заседал Флорентийский собор. Здесь же находится могила Византийского патриарха Иосифа, умершего во Флоренции и, по-видимому, отравленного. Посреди собора был устроен православный алтарь, причем иконы для иконостаса дал православный священник, князь Куракин. 29 апреля епископы Чарнецкий и Евреинов отслужили византийско-славянскую литургию «строго по обряду русскому, называемому синодальным». Пели хоры украинский и русский. Архиепископ кардинал Флоренции сидел на своем троне, для восточных епископов была устроена кафедра посредине.

В другие дни служили литургии по-гречески, румынски и по обряду эфиопскому. В конце недели кардинал служил латинскую мессу, затем была процессия и 4 священника «восточного обряда» несли голову св. Иоанна Златоуста.

Был организован концерт церковных и народных песен русской, украинской, румынской и эфиопской коллегиями. Состоялся ряд докладов, и А.Л. Сипягин, между прочим, говорил об иконографии на Востоке[22].

По общему впечатлению слабой стороной «восточного обряда», поскольку не служат бывшие православные священники, является само богослужение по «восточному обряду». Запад к ним не привык. Они длинны, своеобразны, гармоничны и требуют того внутреннего настроения от служащих, которое не делается, а приобретается в обстановке церковного культа и быта православной и особенно русской жизни.

В целях пропаганды папы от времени до времени весьма редко и скрепя сердце принимали в них участие. Насколько эти службы были чужды Риму, видно из того, что 8 апреля 1861 года епископ «восточного обряда» для Болгарии при Пии IX был хиротонисан по латинскому обряду. 2 мая 1865 года в канун канонизации Иосафата Кунцевича Пий IX присутствовал на восточной литургии в церкви греческой коллегии в Риме. 12 февраля 1902 года по случаю 1500-летнего юбилея св. Иоанна Златоуста Пий X присутствовал на восточной литургии, которую служил в зале Ватикана греко-мельхицкий патриарх Кирилл VIII. «Верую» читали по-латыни и пели по-гречески. На ней присутствовал русский католик, будущий экзарх «восточного обряда» в России Леонид Федоров.

15 ноября 1925 года впервые служили восточную литургию у св. Петра, и не в притворе, как это допускалось, а у самого алтаря. Служил румынский униатский митрополит В.Суцю. Папа Пий XI читал Символ Веры по-гречески. Служили по случаю 1600-летнего юбилея Никейского Собора.

19 марта 1930 года была служба у св. Петра «за Россию» в связи с религиозными гонениями советской власти. Хор пел по-церковно-славянски[23]. 21 мая 1939 года была служба у св. Петра, в связи с юбилеем Крещения Руси[24]. (Пий ХII не присутствовал.)

Церковь св. Афанасия «восточного обряда» в Риме устроена по православному русскому образцу. В ней часто служат епископы Н.Чарнецкий и А.Евреинов. Службы эти, несмотря на все усилия, носят чуждый характер для православных людей.

Любопытно отметить, что 13 ноября 1934 года в церкви св. Антония ректор Русской коллегии служил восточную литургию, на которой присутствовал бывший испанский король Алфонс XIII со своим сыном и двумя дочерьми. Все причащались под двумя видами[25]. 28 января 1936 года в той же церкви была отслужена по восточному обряду заупокойная служба по князе Радзивилле, на которой присутствовал также бывший испанский король Альфонс XIII с детьми[26].

Рядом с пропагандой «восточного обряда» среди католиков при помощи конгрессов, Восточных недель и богослужений нужно поставить декрет Конгрегации семинарий и университетов от 28 августа 1929 года об организации во всех католических духовных учебных заведениях преподавания предметов, связанных с Востоком и Православием. При посредстве той же Конгрегации 27 января 1935 года папа Пий XI поручил епископам всего мира, чтобы во всех семинариях и духовных коллегиях был организуем день, посвященный восточному христианству. Кроме устройства академий, докладов и проч., на первом месте должна быть молитва к Богу, Отцу милосердия, через непорочную Богородицу, могущественную Помощницу всех христиан, дабы находящиеся вне церковного единства «в конце концов возвратились в овчарню пастыря душ Иисуса Христа»[26]. Выходит, что православные «братья» находятся вне Иисуса Христа.

В целом ряде стран организован ряд обществ для пропаганды «восточного обряда». Апостолат в Велиграде, издающий «Вестник св. Кирилла и Мефодия», Общество св. Иоанна Златоуста в Лондоне. 7 апреля 1935 года, по случаю 1050-летия со смерти св. Мефодия, в Риме в церкви св. Клемента, где погребен его брат, св. Кирилл, была отслужена литургия по «восточному обряду». Это было «славянское торжество». Присутствовали «поляки, украинцы, русские, чехи, хорваты». Папу представлял секретарь Конгрегации для восточной церкви кардинал Синцеро. Присутствовал краковский митрополит Сапега, бывший Луцкий епископ И.Дубовский, генерал иезуитов поляк Вл.Ледоховский и Яглович из польского ордена Воскресения. Был представитель польского посольства. Проповедовал по-итальянски А.Сипягин, который изобразил «значение святых славянских апостолов для католической церкви и славянских народов». Он указал при этом на все, что делает св. престол для славянского Востока, и сослался на кодификацию восточного церковного права. Затем сошли ко гробу св. Кирилла, где кратко служил по-латыни кардинал Синцеро. Славянский клир с учениками славянских коллегий были приняты папой Пием XI, который, отвечая на приветствие ректора Иллирийской (югославянской) коллегии прелата Магерца, указал «славянским сыновьям на ту работу, которая лежит перед церковью и католичеством в тех краях».

14 апреля в Восточном институте было устроено собрание в присутствии кардинала Синцеро, посвященное памяти св. Мефодия. Украинцы, между прочим, спели «песнь Матери Божией Почаевской». Пели чехи, поляки и русские. Решено такие общеславянские торжества устраивать в Риме ежегодно в июле месяце, в день св. Кирилла и Мефодия. Собрания эти должны иметь воспитательное значение: «В Риме можно убедиться, что в обширном католическом доме достаточно места, и в нем все могут поместиться со своими местными особенностями, при уважении особенностей других и любви, обнимающей всех»[27].

В начале мая 1937 года в Риме заседал Международный конгресс Рго Oriente Christiano. Пред этим съездом стояла весьма оригинальная задача. Он должен был обсудить практические методы и способы, какими можно привлечь католиков латинского обряда к делу присоединения Востока, как распространять между ними интерес к Востоку, знакомство с ним, устранять предубеждения и в конце концов вовлечь в общую унийную работу.

Организаторами этого съезда были две итальянские ассоциации: Католическая итальянская ассоциация для христианского Востока и Ассоциация св. Николая вБари (Associatione Catholica Italiana рег L’Oriente Christiano (A.C.I.O.C), Pia Associationi di S. Nicola di Bari). В конгрессе участвовали представители Италии и находившиеся в Италии иностранцы. Были представители газет и периодических изданий, а также указанных ассоциаций из Германии, Австрии, Югославии, Чехословакии, Голландии. Была представлена также организация доминиканцев для русских — «Истина».

Перед открытием съезда восточную литургию отслужил униатский епископ Евреинов. Съезд совпал с выставкой католической печати в Ватикане.

Секретарь Конгрегации для восточной церкви кардинал Тиссеран приветствовал съезд. Первый докладчик, архиепископ Мимми из Бари, отметил, что мир никогда не был одновременно так объединен и разъединен, как в наше время. Титанические усилия сеяния ненависти между народами и возрастающая с каждым днем борьба с Богом принуждают к соглашению и соединению всех христиан под водительством единого вождя — папы. «Если бы папства не было, то нужно было бы его создать». Эти слова имеют в наше время особое значение. Нужно писать, говорить, делать, молиться и любить.

«Нужно в согласии со словами св. отца прежде всего взаимно познать друг друга, отстранить взаимные предубеждения, ибо, если у отдельных христиан Востока часто господствует поражающее предубеждение в отношении католической церкви, то и католикам иногда не хватает справедливости в оценке наших отъединенных братьев, недостает братской любви и только потому, что нет достаточного знания их. Не знают того, что драгоценно, хорошо, христиански в этих обломках древней католической веры. А между тем, оторванные от златоносящей скалы, они сами в себе несут золото».

В дальнейшем, между прочим, было указано на необходимость вести пропаганду среди католического клира, в духовных семинариях и в монашеских орденах в целях ознакомления их с Востоком. Плохое знание того, что можно назвать «греческой верой», создает среди католического клира скептическое отношение ко всякому унийному движению как «святой утопии».

Польшу на съезде представили проф. М.Нехай из Люблина, П.Бурзак из Дубно, какой-то капуцин о. Кирилл и от Oriensa — иезуит Вашинский.

В результате съезд постановил образовать с одобрения Конгрегации для восточной церкви постоянный международный Совет в Риме Рго Oriente Christiano, состоящий из представителей отдельных народностей. Задача этого Совета будет: 1) проведение в жизнь пожеланий настоящего съезда; 2) подготовка новых международных съездов; 3) ответы на вопросы отдельных обществ, органов периодической печати и сообщение им сведений, касающихся этого движения; 4) издание периодического органа для сообщения редакторам периодических изданий сведений о всем том, что касается христианского Востока.

На всех евхаристических конгрессах должны быть также и восточные отделы. Было указано также на необходимость реорганизовать издание Orientalia Christiana...

Секретарь Конгрегации для восточной церкви обратил внимание всех тех, кто занимается вопросами Востока, на необходимость в своих исследованиях соединять правду с любовью, делать точные сообщения и не быть в своих суждениях односторонним. Члены конгресса были приняты папой римским[28].

Однако все эти обширные, разнообразные средства, связанные с тратой громадных сумм для привлечения внимания католиков к «восточному обряду», не давали ожидаемых результатов.

Католики относились ко всему этому делу достаточно равнодушно, а в Польше имели свой определенный взгляд на Православие вообще.

Развитие русского католицизма в Европе среди бесправной и обездоленной русской эмиграции, несмотря на все соблазны Рима, не могло не огорчать Рим. Дело являлось, по-видимому, безнадежным. В сентября 1937 года на V Пинской конференции иезуит А.Домбровский подвел итоги униатского движения за границей, и вот что оказалось. В бывшей Австрии — один приход. В Бельгии, в Брюсселе, организуется приход, в Лувене — «группка» студентов русских католиков, человек тридцать. В Болгарии униатская работа не ведется, имеется около 6000 униат-болгар. В Праге работы нет, «должен быть организован миссионерский пункт», в Эстонии — условия неблагоприятны. Во Франции, в Лилле — «небольшой приход», в Лионе на 3000 эмигрантов — 180 русских католиков. В Париже есть приход, собственный дом, библиотека, но приход «скромный». В Югославии обстановка сложилась так, что новициат из Загреба выехал в Италию. В Ковно, в Литве, работа только начинается, хотя там находится епископ «восточного обряда» П.Бучис. В Берлине — около 100 человек. Даже в самом Риме русских обратилось около 30 человек. В Америке работа среди русских эмигрантов еще не начиналась, и на успех там нет никакой надежды. Печальная история с посещением чикагского епископа Леонтия Велиградского конгресса свидетельствует об отношении православных к «восточному обряду» в Америке. В Харбине около 200 человек, в Шанхае несколько десятков[29]. Вот и все. В сравнении с сотнями православных приходов и храмов, которые создала русская эмиграция по всему Божьему миру от Аляски до Явы, вся работа «восточного обряда» не больше как бесполезная трата сил и средств. Не лежит на этом деле Благословение Божие.

Если бы на карте мира, кроме коммунистической России, отметить светящимися точками православные храмы, где в канун каждого праздника поют «Свете Тихий», а на литургии «Единородный Сыне и Слове Божий», то увидал бы Рим, что Свет Христов, просвещающий всех, столь ярко горит в душах православных русских людей, что незачем и не для чего идти католикам во ограду чужой овчарни, где иной свет и иные голоса, так в конце концов мало понятные Риму, которого заботят больше вопросы о земном.

Борьба подсоветской России за свободу исповедания Веры Христовой свидетельствует о таком исповедничестве, которое не нуждается ни в каком прозелитизме со стороны Рима.

На Пасху 1937 года Пий XI канонизировал борца с Православием иезуита А.Боболу. Это был подарок обществу Иисуса и Польше и удар по Православию. Что это значило, обнаружилось в Польше в 1938 году. Знал ли Рим, какое оружие он дает для борьбы с Православием в Польше? С уверенностью можно сказать, что знал.

«Восточный обряд» в Польше стал трагической насмешкой над словами Пия XI о любви к отделенным братьям. Когда-то Ю.Словацкий воскликнул: «Польша, твоя гибель — в Риме». Теперь и Рим мог сказать: «Восточный обряд, уния, твоя гибель — в Польше».

 
 

Глава одиннадцатая

Накануне катастрофы

 
1

За римскими словами стояли польские дела. Поляки, как всегда, портили русскую политику Рима. Перед Польшей и Римом лежало два пути. Старый — путь насилий, борьба с Православием и полонизация православного народа, и новый — терпимое отношение к Православию и русской народности в Польше как средство к укреплению государства и создания новых польско-русских отношений.

Подготовка на польской территории средств к будущему продвижению католичества в Россию, казалось бы, требовала отношения к Православию в духе речей Пия XI. Нужно было попытаться убедить православных в том, что Рим перестал быть их врагом. Борьба с активным безбожием большевиков была той почвой, на которой могло произойти сближение с Православием. Поддержка его в тяжелое время гонений являлась залогом будущих успехов Рима. Оказанная помощь не была бы забыта.

Эта политика исключала прозелитизм, «восточный обряд», всякое насилие и даже стеснение.

В Польше были все возможности начать новую страницу польско-русских и католическо-православных отношений, повести политику большого стиля и большой будущности. Этого не произошло. Не хватило ни государственного смысла, ни политической интуиции.

Все пошло по старому пути.

В конце XVI века, после Люблинской унии, Польша решила завершить свое политическое объединение с Литвой и Западной Русью и согласилась на предложенную иезуитом А.Посевином церковную унию. Однако вместо объединения католической и православной церквей произошло разделение Православной Церкви и русской народности. В тяжелых условиях, легальными и революционными средствами, силою слова и силою оружия боролся православный народ за свою веру.

Отношение королевской Польши к этому вопросу нашло свое отражение в собрании польских конституций.

«Понеже люди Греческой религии основательнейшего примирения веры своей, и изъяснения статьи на прошедшем сейме о том учиненной требовали: то поелику ныне за множеством дел сего учинить не можем, отлагаем оное до другого сейма, вскоре будущего» (1609 г.); «Понеже для множества важных дел Речи Посполитой не пришло бы успокоения совершенного веры Греческой на нынешнем сейме; того ради сие отлагаем до будущего вскоре сейма, а до того времени люди веры Греческой духовные и мирские да пребудут в покое при свободном и обыкновенном своем богослужении, которому они не имеют быть принуждаемы ни приказными позывами волочимы» (1618 г.); «Примирение людей, в Греческой вере разделенных, для множества дел Речи Посполитой на пребудущий сейм отлагаем: а ныне обещаем тишину с обеих сторон и мирским людям, какова ни есть они чина и состояния» (1623 г.); «Понеже на нынешнем сейме, для скудости времени, вера Греческая не могла получить примирения, того ради сие на другой сейм отлагаем» (1627 г.); «Касательно же людей Греческого вероисповедания успокоить непременно одолжаемся» (1632 г.) [1].

Для этого была созвана Пинская конгрегация. На созыв конгрегации Польша решилась только накануне своего падения, на Четырехлетнем сейме (1788–1792 гг.). Конгрегация состояла из 24 монахов, 21представителя белого духовенства и 51 светского лица. Православных епископов не было, но зато присутствовали униатские епископы Булгак и Дашкович-Горбатский, латинские ксендзы, несколько францисканских и бернардинских монахов и 4 представителя сейма и короля.

Это собрание лиц разного звания и состояния с участием католиков должно было изображать православный Поместный собор.

Этим «собором», как традицией свободы Православной Церкви, поляки гордятся и до сего времени. В рескрипте президента Польской республики от 30 мая 1930 года о созыве поместного собора в Польше говорится:

«4–15 июня 1791 года попечением и старанием правительства пресветлой республики Польской в г. Пинске был созван Собор православной церкви в Польше. По воле Провидения автокефальная православная церковь в Польше может восстановить ныне свою связь с историческим прошлым».

Пинская конгрегация, ввиду отсутствия на ней православных епископов и присутствия латинян, никакого канонического значения не имеет. Тем не менее она объявила автокефалию Православной Церкви в Польше и сделала ее по характеру управления вполне государственной. Однако проекты, выработанные Пинской конгрегацией, встретили возражение в сейме, и только через год, 21 мая 1792 года, было издано два закона: «Организация постоянной церковной иерархии греко-восточного неунитского обряда в государствах Речи Посполитой польской» и «Удовлетворение требований польских граждан греко-неунитов и диссидентов»[2]. Слово «Православие», как соединенное с понятием «русский», было окончательно устранено.

Законы эти осуществлены не были, так как Польша прекратила свое политическое бытие. Уния была ликвидирована на соборе в Полоцке в 1838 году. Остатки ее сохранились в пределах России на Подляшье и вне пределов — в Восточной Галиции. Львов, который дольше всех сопротивлялся унии, сохранил ее до наших дней.

Вернувшись к государственной самостоятельности в 1918 году, польская интеллигенция решительно ничего не заметила в происшедших за последние 125 лет переменах. Она подписала в Версале в 1919 году договор, по которому обязалась охранять права национальных и религиозных меньшинств. Такое же обязательство она приняла по договору, заключенному с Советской Россией в Риге в 1921 году. Пользуясь русской революцией, Польша сразу же вернулась к практике XVII–XVIII веков и для того, чтобы не было никаких сомнений, ее министр иностранных дел Бек 13 сентября 1934 года заявил в общем собрании Лиги Наций, что Польша отказывается от соблюдения условий Версальского договора в смысле права Лиги Наций разрешать жалобы меньшинств, так как права последних достаточно охранены польской конституцией[3].

В Риме произошло раздвоение. Пий XI весь был в будущем, его нунций, кардиналы, епископы и клир в Польше были в прошлом.

«Восточный обряд» в его русской форме казался помехой в деле поглощения Православия католичеством в его латинской форме. Ничего лучше латинской формы в Варшаве не могли желать. Таков был «государственный интерес» Польши.

Терять Россию из-за интересов Польши для Рима тоже не было ни малейшего смысла. Принуждение же к принятию католицизма и полонизация православного населения в Польше — это такой вызов национальной России, который сделает навсегда невозможным соглашение Рима с Россией.

Католическая иерархия в Польше этим обстоятельством была до некоторой степени смущена. Впрочем, если целью является соединение православных с апостолическим престолом в смысле поглощения Православия католичеством, то в общем все средства хороши, если только ими умело пользоваться.

Одним из серьезных способов воздействия на иерархию было раздувание национальных несогласий в ограде Православной Церкви.

Польское правительство так же хорошо, как и советское, понимало, что залог победы над Православием — это ослабление Церкви внутри. Национальный вопрос являлся вернейшим к этому средством. Отдавая Православную Церковь украинским шовинистам на Волыни, правительство сразу достигало нескольких целей. Оно удовлетворяло национальные требования там, где интересы правительства менее всего были задеты, отрывало Волынь от Галиции, настроенной противополь­ски, и, кроме того, разбивало единство Церкви.

Несмотря на официальный оптимизм, митрополит Диониский должен был признать, что обстановка складывается для него неблагоприятно, и решил опереться на народ. Он мог надеяться, что в этих трудных обстоятельствах церковные люди забудут прошлое и помогут укреплению Церкви.

Синод постановил созвать собор на 12 февраля 1930 года. Была опубликована программа собора, избирательный закон и назначены сроки выборов. Собор созывался с участием клира и мирян.

Временные правила об отношении Православной Церкви и правительства в Польше (30 января 1922 года) вопрос созыва собора разрешали неясно. Правительство считало, что оно должно дать согласие на созыв собора до начала производства выборов и что избирательный закон и программа также зависят от соглашения с ним. Правительство не желало допустить Собора в обстановке, благоприятной для иерархии.

Но и на этом правительство не остановилось и решило воспользоваться идеей собора в своих целях. Закулисные переговоры закончились тем, что в митрополичьем соборе в Варшаве 30 мая 1930 года в весьма торжественной обстановке был оглашен декрет президента республики о созыве собора без указания срока такового. Одновременно с декретом была опубликована программа собора, избирательный закон и наказ, а равно состав Предсоборного собрания, которое должно было подготовить материалы для собора. Торжественное оглашение декрета завершилось завтраком в большом ресторане «Полония», устроенном Министерством исповедания и народного просвещения членам Предсоборного собрания. Польские чиновники в визитках разливали вино православным русским мужикам. Эта любезность дорого обошлась православному народу в Польше.

Предсоборное собрание оказалось не больше как ширмой, а за ней была помещена Смешанная комиссия из представителей иерархии — митрополита Дионисия и архиепископа Гродненского Алексия, позднее к ним был присоединен архиепископ Полесский Александр, и представителей правительства — директора департамента исповеданий графа Ф.Потоцкого, чиновника Министерства иностранных дел Т.Голувко, доверенного лица И.Пилсудского, и чиновника департамента полиции Г.Сухенек-Сухецкого, человека, ни пред чем не останавливающегося. Т.Голувко вскоре был убит украинцами и заменен волынским воеводой Г.Юзефским, личным недругом митрополита Дионисия. Они привели с собой технических помощников.

Началась работа по реорганизации церковного строя от верху до низу в направлении «соборности», то есть широкого допущения клира и мирян по расчету двух мирян на одного клирика и полного контроля церковного управления со стороны власти[4].

Иерархия оказалась бессильной и беспомощной. Изредка собиралось Предсоборное собрание, которому рассказывалось о том, что делала Смешанная комиссия, и поручались дела маловажного значения.

Во время этих занятий правительство убедилось во многих вещах. Оно познакомилось с каноническими правилами и увидало, что правила эти можно толковать по-разному и что нет препятствий для вмешательства в дела Церкви. Оно близко узнало иерархию, лишенную твердости и веры в свое дело, и, что самое главное, поняло полную изолированность Православных Церквей. Никакой и ниоткуда Православная Церковь в Польше не могла ожидать помощи, и потому с ней можно было не считаться. Чем дальше шла работа Смешанной комиссии, тем яснее становилось для правительства, что все реформы можно устроить по соглашению с иерархией и нет надобности в созыве собора. Вместе с тем решили приступить к некоторым практическим мерам.

Дали знать украинским шовинистам, и 28 августа — 10 сентября 1933 года, в день преподобного Иова, в Почаевской лавре была устроена демонстрация против митрополита Дионисия. Ему кричали «Геть!» («Долой») с волынской кафедры, которую он занимал 20 лет, сначала в качестве викария в том же Кременце. Полиция отсутствовала, и демонстранты чувствовали себя свободно. Они устроили митинг в местечке Почаеве и требовали правящего архиерея на Волынь — украинца.

В этом же году митрополит Дионисий праздновал свой юбилей 10-летнего пребывания на митрополичьей и 20-летнего на Волынской кафедре, и на публичном юбилейном собрании присутствовал министр исповеданий. Это, однако, не помешало 23 сентября тому же министру Ендржиевичу, опираясь на «волю народа», которая проявила себя в Почаеве, потребовать от митрополита Дионисия освобождения им Волынской кафедры. Налицо имелся и кандидат на его место — архиепископ Гродненский и Новогрудский Алексий (Громадский).

Архиепископ Алексий, уроженец Холмщины (сын псаломщика), деятельный сотрудник архиепископа Евлогия и правый русский националист, оказался украинским националистом. Митрополит Дионисий не столько сопротивлялся, сколько колебался. В ноябре из Польши был выслан юрисконсульт Синода К.Н. Николаев, проживавший в Польше более 13 лет и в течение 7 лет являвшийся ближайшим участником борьбы. Митрополиту Дионисию прямо сказали, что это только начало и что будут удалены все его сотрудники русского направления.

Было составлено синодальное определение, и оказалось, что никакого вмешательства власти не было, а произошло перемещение иерархов по желанию последних и в интересе Церкви. Правительство никак не рассчитывало на получение канонического акта и дало митрополиту Дионисию некоторую передышку. Кстати, еще не были закончены работы Смешанной комиссии.

 
2

В мае месяце 1934 года умер И.Пилсудский. Он оставил страну экономически подорванную, политически и общественно расшатанную. Он успел произвести радикальный пересмотр конституции, и новая конституция от 23 апреля 1935 года передавала легально всю власть в руки президента республики, обладавшему законодательными правами. Рядом с ним стоял генеральный инспектор армии, фактический диктатор. Таковым был назначен, по воле И.Пилсудского, генерал Эдуард Смиглый-Ридз, человек совершенно бездарный. В 1936 году он был сделан маршалом Польши.

И.Пилсудского похоронили в королевской гробнице на Вавеле в Кракове, как верующего католика. В действительности к религии он относился совершенно равнодушно, и католическая иерархия это прекрасно знала. В 1937 году Краковский митрополит Сапега, исходя из того, что гроб И.Пилсудского был помещен в королевской крипте временно и для него подготовлялся мавзолей в башне «Серебряных колоколов», самовольно переместил туда гроб до окончания работ.

По поводу этого происшествия пилсудчиками, легионерами и прочими был поднят большой шум. Требовали вмешательства Ватикана, отставки Сапеги, разрыва конкордата, но дело кончилось ничем[5]. Это было весьма показательно.

Католическая иерархия почувствовала полную свободу. И.Пилсудский никому не позволял вмешиваться в основные вопросы политики. Теперь было другое. Клерикализм стал в порядок дня. Монашеские ордена во главе с иезуитами со всех сторон собирались в эту обетованную страну. Иерархия опиралась на Пия XI, который выявлял особую симпатию к Польше. Духовенство заявляло, что оно владеет народной душой, и требовало удовлетворения своих притязаний. Военные круги не возражали против союза с клерикалами. Наступила темная ночь католической реакции, которая всегда являлась предвестником национальной катастрофы.

В этой новой, опасной и угрожающей для Православной Церкви обстановке иерархия не могла ничего нового придумать, кроме продолжения «тесного сотрудничества» с властью. Единственным разумным объяснением этого непонятного поведения могло быть только одно — иерархия решила переждать.

Польский публицист А.Гурский заметил: «Полонизация, так легко введенная, и автокефалия церкви — это солома, которой закрывают русские корни на время польской зимы, для того чтобы ее выбросить, когда наступит ожидаемая весна»[6].

Митрополит Дионисий шел двумя параллельными путями — полонизации и поддержки правительства во всем, всегда и везде.

15 апреля 1934 г. Волынскую кафедру занял архиепископ Алексий. Деревня его встретила равнодушно, города — враждебно. Во время его проповеди по-украински в Луцке из собора стали расходиться молящиеся. Началась украинизация.

В начале 1936 г., по сведениям украинских газет, дело на Волыни представлялось в таком виде: исключительно по-украински служили в 124 церквах, по-украински от времени до времени — в 126, по-славянски, но с чтением Апостола, Евангелия, «Верую» и «Отче наш» — по-украински в 99, по-славянски, но с украинским произношением — в 26 и переменно по-украински и славянски — в 407.

Прощаясь со своей паствой, в конце своего обращения митрополит Дионисий поставил слова «Слава Богу за все», но большая горечь осталась в его душе, и на украинизацию он ответил полонизацией.

Украинизация внесла полный беспорядок в приходскую жизнь и весьма скоро вызвала реакцию в смысле возврата к церковно-славянскому языку, особенно среди женщин. Это еще больше усилило беспорядок. Полонизация окончательно все спутала.

25 ноября 1934 г. было опубликовано распоряжение митрополита Дионисия об образовании комиссии для перевода богослужебных книг на польский язык «ввиду возможности присоединения к Православию лиц польской национальности, а также следуя примеру других православных церквей, имеющих перевод православного богослужения на язык своей страны». Председателем комиссии был назначен викарный епископ Савва (Советов), не знающий польского языка[7].

27 ноября комиссия была принята митрополитом Дионисием, и ее член, профессор Богословского факультета, архимандрит Илларион (Васдекас) (грек) выразил от имени комиссии удовлетворение и радость по поводу образования самой комиссии и порученного ей дела7.

17 октября 1936 года Синод благословил пользование одобренными им переводами на польский язык литургии св. Иоанна Златоуста, панихиды и благодарственного молебна на дни государственных праздников в «тех местностях, где это будет вызвано действительной потребностью и необходимостью»[8].

10 ноября текущего года Смиглый-Ридз получил маршальский жезл, а 11 ноября, в день государственного праздника, к большому удивлению православных, митрополит Дионисий впервые служил благодарственный молебен по-польски. К собору был прислан почетный караул, и митрополит в мантии под звуки «генеральского марша» отбирал рапорт[9].

Еще 1 октября архимандрит Илларион (Васдекас) был назначен директором государственного интерната для студентов-богословов, а епископ Савва в конце декабря получил в управление Гродненскую епархию[10].

Военное духовенство решительно перешло на польский язык и начало на нем служить литургии православным русским солдатам. В Белостоке некий Савицкий образовал группу «православных поляков» и потребовал церковных служб на польском языке[11].

Полонизация богослужения вызвала большое возбуждение среди православных в Польше и за границей и беспокойство в католических кругах, особенно среди деятелей «восточного обряда». Правительство делало вид, что это его совершенно не касается. В феврале 1937 г. Синод разъяснил, что богослужение на польском языке зависит от желания населения, заключения епархиального архиерея и разрешения Синода. Однако административные власти на местах стали требовать богослужения на польском языке в интересах государственных[12]. Митрополит Дионисий протестовал, ссылаясь на речь министра иностранных дел Бека в Женеве об охранении прав меньшинств конституцией. Но должен был протестующую статью изъять из газеты и принести извинения[13].

Ректор Виленского университета, большой друг русских, профессор М.Здеховский назвал полонизацию «сумасшествием», полезным только коммунизму. О. Я.Урбан тоже заявил, что «полонизация компрометирует церковь и открывает дорогу коммунизму»[14].

Тем не менее дело продолжалось. Внутреннее делопроизводство консисторий, кроме Волыни, где оно велось по-украински, было переведено на польский язык. Без особого труда и протестов стали переводить на польский язык также и преподавание Закона Божия в начальных школах.

В полном объеме было полонизировано все образование православного духовенства. Хотя с самого начала преподавание на Богословском отделении Варшавского университета велось по-польски, но власти смотрели сквозь пальцы на пользование русским и украинским языками. Теперь этому был положен предел, и выдающийся русский профессор Николай Арсеньев устранен. Научный журнал «Элпис» стал печататься только по-польски.

В связи с общей школьной реформой были назначены к закрытию духовные семинарии в Вильно и Кременце. В Варшаве приступили к организации богословского лицея с трехлетним курсом и с преподаванием на польском языке. Для поступления в него нужно было окончить 4 класса правительственной гимназии в Варшаве, пребывая в то же время в особом государственном интернате, где дополнительно преподавались славянский и греческий языки, церковный устав. Языком преподавания, администрации и сношений воспитателей с учениками был польский[15]. При открытии интерната митрополит Дионисий выразил удовлетворение по поводу того, что духовенство будет получать образование в Варшаве, в центре польской культуры.

Украинцы таким оборотом дела были ошеломлены, но все их попытки удержать учебные заведения на Волыни результата не дали.

Это новое направление требовало и новых людей, и, по указанию правительства, в ноябре 1938 г. военные священники Шретер и Семашко получили сан епископа, с наречением Тимофеем и Матвеем. О.Тимофей при своем наречении заявил, что «эпоха развития могущества Польской республики является одновременно эпохой развития Православия в Польше», которое является светочем для славян Востока и даже Запада, а о. Матвей вспомнил митрополита С.Косова, «энтузиаста православной польской культуры», и удостоверил, что между церковью и польской государственностью нет и не может быть коллизий и разделений.

Все это говорилось в центре Православия, в Почаевской лавре, по-польски. Епископ Тимофей направился в Варшаву и стал ректором интерната студентов-богословов, а епископ Матвей проследовал в Вильно. Там он прежде всего посетил католические святыни, а потом в Духовном монастыре обратился к собравшимся по-польски. Слушатели, не дождавшись конца речи, пожав плечами, разошлись.

О. Я.Урбан из всего этого сделал соответствующий вывод:

«70 лет после смерти Иосифа Семашко прибывает в Вильно иной Семашко, православный епископ Матвей, считающий себя поляком и приветствующий верных по-польски. Не является ли это искуплением грехов Семашко первого потомком той же династии? Если это так, то полагаем, что искупление неполное и начато не с лучшего конца. Православие в Польше должно пройти весь путь Иосифа Семашко, но в обратном порядке. Оно и прошло.

7 декабря 1938 года в Гродно под председательством епископа Саввы, при участие епископов Тимофея и Матвея был открыт Православный научный институт для «организации жизни православных поляков в церковных рамках». Директором оказался священник Я.Касперский. Институт связан с Обществом православных поляков. Такие же общества священник Я.Касперский организовал в Вильно и Новогородке. Таким образом, Православная Церковь давала возможность православным людям вернуться к польской культуре.

Юрисконсультом Синода был назначен поляк и католик Вацлав Сухенек-Сухецкий, брат члена Смешанной комиссии, чиновника Министерства внутренних дел. Юрисконсульт довольно быстро попался в желании подкупить какого-то чиновника и оказался в тюрьме. На этом окончилась карьера и его брата[17].

С 23 февраля 1936 года газета «Слово» завела польскую страницу.

На этом дело не окончилось. Митрополит Дионисий продолжал благословлять решительно все действия правительства.

Новая конституция встретила полное его одобрение. В восторженной статье, написанной по-польски, «Воскресное чтение» сравнивало ее с конституцией 3 мая 1791 года. «Сейчас еще не все дают себе отчет в благодетельности результатов, которые повлечет за собою в жизни новое устройство»[18].

Иерархия не знала, как выразить свою печаль по поводу смерти И.Пилсудского. Выходило так, что он был опорой Православия. 15 января 1936 года митрополит Дионисий посетил президента и министров и вручил им копии постановления Синода о включении имени Иосифа Пилсудского в диптихи церквей и монастырей и о заупокойных службах ежегодно 19 марта и 12 мая[19].

Католическая иерархия только руками разводила.

Казалось, все идет как нельзя лучше, но в это время раздается протестующий голос из Америки. 8 марта 1936 г. в Нью-Йорке на большом собрании русских церковных и общественных организаций, при участии епископов Виталия, Макария и Адама, была вынесена резолюция, протестующая против полонизации и украинизации и насилий над Православием в Польше. Архиепископ Виталий хорошо знал поляков и понимал, что это только начало. Протест 8 марта был оправдан всей последующей трагедией Православия[20].

Протест был опубликован, текст его сообщен митрополиту Дионисию, римскому папе, президенту республики и проч. Митрополит Дионисий сразу же назвал протест инсинуацией, довел об этом до сведения правительства и созвал экстренное заседание Синода на 20 июня. Синод заявил, что обвинения ни на чем не основаны, что Православная Церковь в Польше благоденствует и что американский протест не больше, как следствие зависти к успехам Православия в Польше. Это можно было понять как злой сарказм. Правительство приняло за чистую монету[21].

 
3

Униатская греко-католическая церковь в Галиции переживала тяжелые времена. Латинизация как будто побеждала. Станиславовский епископ Хомышин вел открытую борьбу с «византийством». Перемышльский епископ Коцыловский настойчиво проводил требование целибата от духовенства. Все униатство в целом было проводником и опорой украинского сепаратизма и было направлено и против Польши, и против России. На этой почве произошло расхождение между старорусинами-москвофилами и украинцами.

Вообще, униатство «раздирается внутренней борьбой между консервативным восточным направлением, возглавляемым митрополитом Шептицким, и реформатским западничеством во главе с епископами Хомишиным и Коциловским». Раскололись и украинские историки, и один из них — Андрюсяк, вопреки мнению Томашевского, Чубатого и других, «не признает вообще за унией ни в прошлом, ни в настоящем безусловной пользы для Украины, не считает унию ни национальной украинской религией, ни национальной ценностью», — замечает В.Заикин[22].

Правительство требовало от иерархии осудить саботаж в Галиции, иерархия уклонялась. В свое время Пилсудский не пожелал принять А.Шептицкого[23].

Старорусины старались сблизиться с Православием. 31 мая 1934 года во Львове во время ежегодных торжеств в память жертв австрийского террора в Телергофе, в нарушение запрещения communicationis in sacris, униатское и православное духовенство в общей процессии прошли на кладбище[24].

Латинизация и украинизация унии в Галиции являлись причиной того, что галицийское духовенство было устранено от работы в «восточном обряде» и послужило вместе с тем причиной успеха пропаганды Православия.

Все, что было сделано в Галиции во время русского наступления, после окончания войны исчезло и вновь началось только в 1926 году, когда в Православие перешло село Телява. Засим Православие ширилось, особенно в Западной Галиции, на Лемках, где народ враждебно относился к украинству и пользовался своеобразным говором русского языка. Православие оказалось у ворот Кракова, этого «польского Рима». Правительство смотрело на это с некоторым одобрением. На Волыни оно помогало украинизации Православия, в Галиции помогало Православию как противнику украинства. Центром движения являлся Львов. Движение встречало препятствие со стороны местных властей, поддерживавших униатство, и со стороны униатского духовенства, оставлявшего в своем распоряжении храмы без прихожан и чинившего всяческие придирки. У Православной Церкви не хватало средств, миссионеров, богослужебных книг, церковной утвари. Тем не менее в 1936 году на одной Лемковщине в Православии оказалось 17 577 человек, перешедших из унии, или 11% униатского населения этой области[25]. Всего в Галиции перешло из унии около 30 000 человек. 5 августа 1934 года был воссоединен знаменитый княжеский город Галич.

Положение становилось угрожающим, и Рим принял срочные меры. Лемковщина была выделена из Перемышльской униатской епархии (121 приход из 769, 128 000 душ из 1 244 000 населения епархии) для особого апостолического визитатора. 10 января 1936 года администратором был назначен Н.Наторянский, который отказался, и его заменил В.Мацюк, через год умерший, и, наконец, Я.Медвецкий[26].

Это не удовлетворило старорусинов и вызвало раздражение у украинцев, так как дробление епархии было направлено против них. Результатов администрация не дала, никто в унию из Православия не вернулся.

Наступали разные юбилейные сроки, связанные с унией. В 1936 году — 300-летие со дня смерти униатского митрополита В.Рутского. В связи с этим, 22–25 декабря 1935 года во Львове был созван униатский съезд. На нем присутствовало около 150 человек, в том числе 18 мирян. Прибыли епископ «восточного обряда» Н.Чарнецкий и 3 викарных украинских епископа. Были базилиане, редемптористы. Иезуиты и католическое духовенство отсутствовали, и это объяснялось тем, что за краткостью времени их не успели пригласить. Из общего числа 8 миллионов греко-католиков съезд представлял 5 миллионов.

«Еще 10–15 лет тому назад, — говорил митрополит А.Шептицкий в своем приветствии съезду, — западные богословы и те, кто хоть немного занимался церковными вопросами, удивлялись нам, восточным католикам, как некоему экзотическому явлению, которое не имеет и не будет иметь большого значения в церкви».

Теперь все изменилось, и этому содействовало много причин:

«Прежде всего падение царизма. Пока существовал абсолютный царь, властелин 1/6 части света, большей половины Азии и Европы, до тех пор никто не мог надеяться на расширение унии». Надежда возросла с восстановлением Польши, и, кроме того, этим вопросом занялся папа.

«И случилось так, что уния еще 20 лет тому назад, самый забытый из всех забытых вопросов во вселенской Церкви, выдвинулся на первое место церковных интересов».

Не без горькой иронии престарелый иерарх продолжал:

«Те самые, которые оценивали нашу католическую веру с точки зрения обрядовых изменений, теперь эти изменения считают признаком того, что мы являемся не надлежащими работниками в деле соединения»[27].

Епископ Н.Чарнецкий приветствовал съезд от имени «восточного обряда», от имени юго-западных земель, на которых в прошлое время пышно расцветала уния, где была надежда победоносного ее возрождения после падения «царизма». Там епископ Чарнецкий нашел только жалкие следы наследства митрополита Рутского. На землях первой унии погибли славные монастыри и лавры в Вильне, Бытене, Жировицах, Почаеве, Супрасле, Холме. Погибли храмы, но самым тяжелым было то, что погибли и души. Миллионы душ оторваны от источника правды и жизни — Римского престола. Полтора века спустя он видит в душах православных великую духовную Сахару, их до конца убил коммунизм, религиозный индифферентизм, сектантство. Новая уния там очень слаба, как бедный Лазарь, она пока надеется только на милость Господа Бога. Однако есть кое-что радостное. К западной церкви принадлежит уже новосоединенных 50 приходов, 70 священников... «Могло быть много больше, есть много заявлений, но разные трудности препятствуют надлежащему расширению дела». Православные священники только официально отрицают унию, в действительности 50–60% готовы стать на сторону унии.

«Перелет», бывший прот. П.Табинский, к этому добавил, что «только путем унии можно прийти к соглашению на Волыни, ибо и католики и православные требуют друг от друга капитуляции»[28].

«До великой войны Православие в России и уния в Галиции и Буковине были разделены государственной границей. Теперь униатская Русь оказалась под одной государственной крышей с дезунитской Россией так же, как во время старой Речи Посполитой», — замечает Я.Урбан по поводу съезда.

«Однако, — продолжает он, — сама уния охвачена тем, что называется униатизмом», излишне латинизирована и потому становится скорее «препятствием, чем помощью в осуществлении великого дела соединения разодранного христианства». Мертвым остается погребать своих мертвецов. Местные интересы делают галицийских униат как бы безразличными в отношении великой всекатолической проблемы соединения церквей»[29].

С этим съезд не согласен. Он заявил, что греко-католическая церковь есть церковь восточная, находящаяся в единении со св. престолом и, сохранивши восточные традиции, она должна стать образцом, притягивающим к себе несоединенные восточные церкви. Католичество «восточного обряда» в прошлом наиболее отвечало духу украинского народа и обладает силой вывести в будущем весь украинский народ из религиозно-морального распада после несчастного времени безбожничества на Украине. Украину должна спасти уния и духовно отделить ее от России.

Уния, однако, по убеждению иезуитов, погружена в сон и мешает делу объединения церквей. Иезуиты думают о покорении всего русского народа, греко-католики только об Украине, о разделении единого русского народа.

Съезд пришел к выводу о необходимости вернуться к традициям XVII века и, осуществив мысль митрополита Рутского, создать униатский патриархат. «Отчего же не образовать, — иронически замечает Я.Урбан. — Если есть патриарх маронитов, то почему не быть патриарху украинцев?» Эта мысль весьма взволновала митрополита Дионисия, думавшего о патриаршем звании для себя.

Съезд нашел, что должны быть охранены права Галицкого митрополита, наследника Киево-Галицкой митрополии, ибо это основа крепости греко-католической церкви. Обряд нужно обновить, унию оживить, и потому съезд признал необходимым заняться изучением обряда и истории восточной церкви, и это спустя 342 года после введения унии.

От этих благочестивых воспоминаний и надежд на будущее съезд, переходя к существу дела, постановил:

«Собравшиеся полагают, что греко-католическое духовенство Галицкой земли, национально и обрядово связанное с несоединенными братьями, живущими в Польше, прежде других имеет право на труд по соединению своих братьев. Поэтому, выражая свое глубокое сожаление, что именно этому духовенству прегражден доступ к унийной работе среди родных братьев, съезд обращается к апостолическому Престолу, дабы во имя успеха среди несоединенных братьев: 1) греко-католическое духовенство было допущено к унийной работе на тех землях Польши, которые занимают православные, и 2) чтобы была установлена отдельная иерархия византийско-славянского обряда на территориях унийной работы с полной юрисдикцией»[30].

Иными словами, съезд хочет устранить с Волыни и Полесья иезуитов и католическое духовенство и заместить его духовенством греко-католическим. На эти странные притязания Я.Урбан ответил указанием, что пожелание об отдельной иерархии «восточного обряда» было заявлено папе еще в октябре 1933 года съездом католических епископов. Во всяком случае, галичане здесь ни при чем.

Съезд повторил всем надоевшие слова о любви в унийной работе и заявил, что православная миссия в Галиции продиктована не религиозными требованиями. При переходе в Православие униаты в Галиции теряют имущество, приобретенное веками, и становятся изменниками католической церкви. Спрашивается, по каким, кроме религиозных мотивов, они это делают?

Оценивая в общем благоприятно работу съезда, Я.Урбан указывает на неправильную замену выражения «русский» «украинским», ибо старая уния охватывала не только Галицию, Волынь и Полесье, но также Вильно, Новогродек и Полоцк, и покрывать всю эту территорию выражением «украинский» противоречит здравому смыслу и задачам «восточного обряда»[31].

Во исполнение пожеланий съезда 17 февраля 1939 года митрополит А.Шептицкий образовал Украинский католический институт церковного единения, который поручил студитам. Протоигумен Клеменс Шептицкий, открывая 19 июня институт и говоря о необходимости изучать Восток, можно сказать, спиной поворачивается к Западу.

«Мы будем брать у нашего западного соседа только тогда, когда нам не хватает чего-либо существенного, и даже в том случае сделаем это так, чтобы не становиться в противоречие с духом Востока»[32].

Таким образом, и галицийской унии пришлось стать на путь «восточного обряда».

 
4

В январе месяце 1937 года в Ченстохове собрался первый и последний Генеральный Синод католических епископов возрожденной Польши. Обширные постановления этого высокого собрания были утверждены в Риме и частично опубликованы. Католический епископат полагал, что Польша вполне созрела, чтобы стать теократическим государством на манер Града Божия блаженного Августина, и православные в этом граде были совершенно ни к чему.

Пока Синод предписывает общую молитву и деятельность для осуществления на польских землях дела единения Православия с католичеством. В этих целях 18–26 января 1938 года была устроена неделя молитвы в Варшаве и был прочтен ряд докладов, выяснявших восточный религиозный вопрос в Польше. Делом этим занимался Кружок католического единства. Выводы не были благоприятными. «На польских землях, — заметил ксендз А.Павловский, — нет до сих пор достаточных указаний, которые могли бы обещать близкое соединение нашего родного Востока с римской матерью»[33].

В этом направлении Синод тоже кое-что решил, но это не было опубликовано и было выявлено иным способом.

Православная иерархия чувствовала беспокойство, несмотря на проявляемое правительством внимание. Совершенно неожиданно, при открытой поддержке правительства, митрополит Дионисий отправился с визитом к румынскому патриарху Мирону. Действительная цель поездки неизвестна.

Во время одного обмена речами митрополит Дионисий подтвердил, что «польская Православная Церковь самостоятельно руководит своею жизнью в согласии с законами Речи Посполитой, пользуясь ее заботами, опекой и помощью». Здесь обращает на себя внимание то, что Православная Церковь названа польской и это сделано совершенно сознательно.

К этому митрополит Дионисий добавил, что он с особым умилением вспоминает свою поездку в Румынию в 1925 году на интронизацию патриарха Мирона, «что содействовало укреплению достоинства Православной Церкви и возвышению великодержавного авторитета Румынии»[34].

Митрополит Дионисий давал понять польскому правительству, что возведение «польской церкви» на степень патриархата содействовало бы укреплению «великодержавного авторитета» Польши. Слова эти, однако, не нашли отклика.

Советник польского посольства граф А.Понинский со своей стороны добавил, что «правительство Польши всегда поддерживало эту религиозную гармонию и получило возможность зарегистрировать прекрасные результаты в этой области, консолидируя сим путем нацию и государство. В сфере христианского обновления оно вдохновлялось той же идеей, которая неоднократно выражена Вашим Августейшим Монархом, королем Карлом II, высказывавшимся за живое христианство, тесно связанное с идеалом национальным»...

Польша тоже вскоре высказалась «за живое христианство, тесно связанное с идеалом национальным» в том понимании, что поляк по самой природе своей католик.

Все это происходило в конце сентября в Бухаресте, а вот что произошло в Польше в декабре того же года.

23 января 1938 года на так называемой польской странице газеты Варшавской митрополии «Слово» напечатана редакционная статья, рядом с описанием путешествия в Румынию, — «Новый способ “обращения” православных».

«Громким эхом отозвался в печати случай перехода несколько недель тому назад в католичество 35 православных семейств в селе Гринки Кременецкого уезда (Волынской губернии), принадлежащей Грибовскому приходу».

На основании сообщений с мест, развитие всего движения, начатого католическим духовенством в православных селах и деревнях, в пограничных с СССР гминах Лановцы и Белозерка, проходило таким образом.

В октябре 1937 года в селе Гринки пограничная стража организовала свой праздник. Перед иконой Матери Божьей, помещенной на наружной стене школьного здания вместе с портретами государственных лиц, местным священником с дьяконом было совершено богослужение. Вечером в школьном помещении был устроен праздник, а портреты остались до утра на наружной стене здания. Утром была обнаружена гнусная профанация повешенных и оставленных на ночь портретов.

В связи с этой профанацией было арестовано несколько лиц — среди молодежи, а на всем селе Гринки в повседневной жизни болезненно отразились результаты этой профанации. У крестьян были отобраны паспорта, без которых нельзя передвигаться в пограничной области, разрешено уезжать только в Лановцы, и при этом один раз в неделю, запрещено пользоваться в помещениях светом, выходить из домов с наступлением сумерек. Бывали случаи, что стража выбивала окно тому, кто зажигал в доме свет. Различные агитаторы стали распространять по деревне слухи, что всех выселят из пограничной области и таким образом они будут лишены земли и имущества, и что единственным спасением является переход в католичество, что сделает их поляками.

Так, 19 декабря 1937 года в Лановецком костеле была принята в католичество первая группа из 116 лиц.

За Гринками пришла очередь и иных сел с православным населением.

Из деревни Краснолука на гминное собрание в Лановцах пришло около 70 человек, к которым держал речь войт Стадницкий, уговаривая их, как «потомков поляков и католиков», перейти в католичество. Перешло 15 человек. В Белозерках «миссионерскую работу» вели унтер-офицеры Дурава и Мураковский, которые обходили дома хозяев с «польскими фамилиями», уговаривали их отказаться от Православия, «навязанного бывшим московским правительством», обещая при переходе в католичество землю, освобождение от натуральных повинностей и прочие льготы, а в случае непослушания угрожали выселением и другими репрессиями. Признано в том местечке в качестве кандидатов в католики около 225 лиц из 36 семейств.

Ввиду того, что дело обращения в католичество православного населения в селах Кременецкого уезда, граничащих с СССР, ведется при действенной помощи корпуса пограничной стражи, гминных управлений, солтысов и т.д., каковой административной помощью пользуется римо-католическое духовенство, митрополит Дионисий обратился к министру исповеданий и народного просвещения, прося об «активном вмешательстве».

Активное вмешательство административной власти выразилось прежде всего в том, что номер «Слова», в котором была напечатана приведенная выше статья, был конфискован[36].

26 января с. Гринки посетил архиепископ Волынский Алексий. Во время Божьей службы были слышны стоны людей, народ плакал, многие стояли на коленях. Архиепископ выяснил в своей проповеди, «что в делах веры не может быть в нашем государстве какого-либо принуждения, потому что свобода веры обеспечена основным законом — Конституцией Речи Посполитой, и чтобы народ не верил, если будут говорить иначе».

Владыка во время проповеди спросил: «Может быть, тут есть кто-либо из обращенных?». В ответ громко разнеслось: «Нас таких тут много»[37].

Это произошло 26 января, а 15 марта жители с. Гринки Киприан Дубовой, Гавриил Цимбалюк, Моисей Зыска, Остап Зыска и Ефим Гаврилюк уже обратили на себя внимание административной власти. В ночь с 20 на 21 марта полиция им вручила распоряжение волынского воеводы от 15 марта, в силу которого они немедленно высылались, и им воспрещено пребывание в пограничной сфере в течение трех лет. Распоряжение это, в силу закона, не мотивировано и подлежит немедленному исполнению ввиду «важного общественного интереса». «Такое распоряжение, — пишет газета “Русский голос”, — произвело на население угнетающее впечатление»[38]. Можно себе представить, что собою значит для крестьянина высылка из родного дома и родной земли.

1 февраля депутат Скрипник сделал запрос в пленарном заседании Сейма. Депутат, описывая происшедшее, между прочим сказал, что распространяются слухи, что все население приграничной сферы должно перейти в католичество и что при предстоящей земельной реформе православные будут совершенно лишены земли и выселены или получат худшую землю.

Премьер-министр, он же министр внутренних дел генерал Славой-Складковский, отвечая на запрос, заявил, что население переходит в католичество добровольно и что никаких насилий административные власти не совершают[39].

Размах намеченного обращения был весьма значителен, предполагалось в самый короткий срок перевести в католичество 350 000 человек. Для этой цели воеводские власти расширили пограничную сферу, включив в нее ряд уездов Волынской губернии. Однако весьма быстро выяснилось, что намеченный план не по силам и не по средствам. Тогда цифру эту сократили до 140 000, пока же записанных в метрики новых католиков, которые при всякой возможности продолжают ходить в Православную Церковь, оказалось около четырех тысяч.

 
5

Одним из неудобств пользования «восточным обрядом» являлся старый стиль в церковной жизни. Реформа календаря, произведенная папой Григорием XIII в 1562 году, отразилась в Польше в том смысле, что католики стали принуждать православных к принятию нового календаря. Борьбу эту прекратил Стефан Баторий распоряжением от 18 мая 1585 года, в силу которого «католики должны держаться нового календаря, православные могут пользоваться старым»[40].

5 марта 1924 года Вселенский патриарх предложил ввести в Польше новый стиль. Собор епископов согласился, но встретил решительное сопротивление народа, и 16 августа того же года собор епископов вернулся к старому стилю. Однако Варшава и города на запад остались при новом календаре, в силу чего митрополит Дионисий праздновал все праздники, кроме Пасхи, отдельно от народа. В 1917 г. Станиславовский униатский епископ Хомышин ввел новый стиль, но вскоре вынужден был от него отказаться[41].

В 1935 и 1936 гг. «Oriens» дважды поднимал вопрос об установлении однообразного календаря. Правительство, однако, этого желания не поддержало, и только накануне распада государства местные власти непосредственно от приходских священников требовали пользования новым стилем.

Обострение отношений между православными и католиками на почве «восточного обряда» и тот беспорядок, который вносил этот обряд в приходскую православную жизнь, создало благоприятную почву для общего религиозного упадка, расширения пропаганды коммунизма и сектантства. Это стало беспокоить и католиков. «Восточный обряд» решил предложить создание общего фронта для борьбы с враждебной религии пропагандой. Я.Урбан выступил с передовой статей «Во имя общей задачи», указывая на ту общую почву, на которой могут и должны работать католики и православные. «Слово» также заговорило об установлении некоего «пакта» между исповеданиями, но основным условием считало прекращение прозелитизма принятыми методами[42].

Был поднят также вопрос о пополнении святцев «восточного обряда» именами западных святых[43].

Рим продолжал итти по намеченному пути.

Монсиньор д’Эрбиньи, будучи председателем Русской комиссии, познакомился в Риме с четой Браиловских, русскими художниками, принявшими католичество. В 1932 году была устроена выставка сорока картин кисти Браиловских, изображавших памятники русского религиозного творчества. Коллекция эта была подарена Пию XI, и последний решил организовать особый отдел русской живописи в Ватикане. Поступили приношения от княгини Радзивилл и других лиц, и 14 февраля 1935 года, в присутствии статс-секретаря Пачелли и других сановников, а также четы Браиловских, была открыта секция памятников церковной живописи в России, в количестве 100 картин и 20 планов, изображавших памятники церковной живописи и архитектуры Киева, Новгорода, Москвы, Ростова, Суздаля и т.д.[44].

Насколько Рим придает значение русской изографии, видно из того, что в 1939 году из Югославии был приглашен известный изограф из старообрядческой семьи Пимен Сафронов, который одно время руководил школой живописи в православном монастыре Раковица около Белграда[45].

6 декабря 1936 года состоялась хиротония русского католика «восточного обряда», Александра Евреинова в титулярные епископы Пионии. Хиротонию совершал епископ Чарнецкий, Мельхицкий митрополит из Бейрута Максим Сайха и Итало-Албанский епископ из Лунгра в Калабрии Меле, в церкви св. Антония, в Русской коллегии в Риме. Вручая жезл, Н.Чарнецкий говорил по-русски. На той же литургии епископ А.Евреинов хиротонизал священника и диакона «восточного обряда». Присутствовал секретарь Конгрегации для восточной церкви, кардинар Тиссеран. Среди высоких лиц присутствовали посланники Франции и Бразилии, представитель иезуитов и другие. Это был первый «родовитый и по рождению русский» епископ «восточного обряда».

А.Евреинов родился в 1877 году в Петербурге. Окончил Александровский лицей и поступил в Министерство иностранных дел. Будучи секретарем посольства в Константинополе (1900–1906), он в 1905 году принял католичество. С 1906 по 1909 год был секретарем посольства при Квиринале в Риме. Засим он оставил службу, поступил во французскую семинарию и в 1913 году стал священником. Пачелли пригласил его в статс-секретариат, и в 1921 году, в качестве секретаря нунциатуры, он был отправлен в Париж, где организует русский католический приход. В конце октября 1936 года он переводится в Конгрегацию для восточной церкви и делается епископом для хиротонии священников «восточного обряда».

«Oriens» видит в этом «новое свидетельство расположения св. отца к русским» и желает новому епископу «дождаться времени, когда свобода будет возвращена его отечеству и позволит ему работать в нем над религиозным возрождением соотечественников».

Еще большее расположение св. отец оказал иезуитам.

В арсенале средств, которыми располагали иезуиты для борьбы с Православием, для его разложения и ликвидации путем «восточного обряда, не хватало имени мученика, святого, которому можно было бы отдать под покровительство все это начинание.

Иосафат Кунцевич, иезуит, епископ и враг Православия, в свое время канонизированный, для этой цели оказался неподходящим. Хотя он и родился во Владимире-Волынском, но там о нем не сохранилось никаких воспоминаний в народе. Униатская церковь в Галиции к канонизации Иосафата Кунцевича отнеслась отрицательно, и никакой популярностью имя это не пользуется среди униатов.

Тогда вспомнили про другого иезуита, Андрея Боболу, личность малозаметную. В известном труде епископа Эдуарда Ликовского «Брестская уния» его имя не упоминается.

А.Бобола был убит казаками в Якове около Пинска 10 мая 1637 года, 14 лет спустя после убийства И.Кунцевича. И.Кунцевич сразу оказался в центре внимания Рима, и 16 мая 1643 года Урбан VIII положил начало его канонизации декретом о признании его благословенным. О Боболе никто тогда не вспоминал.

И.Кунцевич был канонизирован Пием IX 29 июня 1867 года. Об А.Боболе опять-таки никто не вспомнил и лишь при большевиках, подготовляя новоуниатское наступление на Православие, о нем вспомнили. Ценой каких-то уступок его гроб удалось перевезти из России в Рим, и 17 апреля 1938 года, в день католической Пасхи, он был канонизирован. Гроб его передали иезуитам для перевозки в Польшу, куда он и был доставлен с большой торжественностью и помещен в каплице Общества иезуитов в Варшаве впредь до сооружения особого храма в его честь.

Примас Польши, кардинал А.Хлонд, говорит по этому поводу в своем послании к народу:

«По примеру св. Боболы мы должны поддерживать работу для единства костела среди потомков героических униатов всенародно, искренне, бесстрашно. Фатальной ошибкой было бы создание польского православия на пепелище унии, орошенной кровью католических мучеников.

Нужно идти следами Боболы и стольких потерявших чувство самосохранения апостольских безумцев для поддержания на восточных рубежах церковного единства».

Газета «Слово» по этому поводу заметила:

«Не ради богобоязненных, благочестивых настроений готовятся грандиозные торжества. Их прямая цель — удар по Святому Православию». И это торжество назвала антиправославным[46].

По прибытии в Польшу гроб А.Боболы был перенесен в кафедральный собор св. Яна. Во время литургии, 25 мая, Варшавский епископ суфраган, профессор А.Шляговский, человек образованный и культурный, в своей проповеди, между прочим, говорил, что на Польшу приходит вместе с А.Боболой возрождение. Но «на Польше оно не остановится. С тобою, мученик, и через тебя станет она источником возрождения Востока, спасет Восток в будущем, так же как спасала в прошлом Запад от наездов турецких и большевицкой мерзости. С тобой, “небесным вождем”, спасет апостольским оружием. Так, по-Божески, отомстишь ты своим преследователям». При А.Боболе Польша будет тверда и «не поколеблется в своих убеждениях, не изменит своему посланничеству». «Веди нас к высшему предназначению на земле»[47].

Прибавил свое слово и о. Я.Урбан.

«Канонизация А.Боболы действительно звучит новым призывом к воскрешению унии, похороненной царской властью»; «Канонизация св. Боболы обеспокоила наших сограждан православных. Что делать?»

«Мы не отказываемся легко от воли Божественного Основателя и Главы Церкви “Да будут все едины” — и считаем своей религиозной обязанностью работать над осуществлением этого единства», и никогда не скрывали, что «церковное единство понимаем только как опирающееся на Скале-Петре... В борьбе мы не прибегаем к материальному оружию... Чистый католицизм желает бороться, ибо он есть воюющая церковь, бороться с тем, что считает ошибкой и сопротивлением Христовой воле»[48].

 
6

Деятели «восточного обряда» почувствовали во всем этом все-таки какую-то неловкость, и Я.Урбан вынужден был высказаться по вопросу о «волынских ревиндикациях», каким именем он назвал миссионерскую работу польских капралов. Он указывает, что «о какой-нибудь строгой церковной миссии, организованной для этой цели, ничего не было слышно», и что «понятное дело, что при обращении такими способами идет речь о достижении политических успехов, хотя бы сам акт обращения совершался как обряд религиозный». Далее автор замечает: «Одно обстоятельство дает некоторый материал для размышления в этом деле, а именно, что ревиндакационное движение, прежде всего, дает результаты в пограничной сфере, где действует исключительный закон об охране государственного порядка». Он отводит от католической церкви обвинения в насилии и замечает, что «если такие случаи и произошли, в них нужно винить другие органы, внецерковные, и такие происшествия надлежит сурово осудить и скорее над ними скорбеть, чем радоваться», ибо «такое апостольство есть весьма несовершенное»[49].

Не успело, однако, улечься изумление и возбуждение по случаю волынских «обращений», как стали поступать не менее тревожные сведения из Холмщины и Подляшья.

Волынские мужики заняли позицию, по-видимому, для правительства неожиданную. Они приходили в костел, совершали какие-то обряды, их имена записывались в метрические книги и католическое духовенство «Те Deum» пело, а мужики возвращались домой, приносили раскаяние своим священникам и при первой возможности шли в церковь.

Вековая история Волыни, полная трагических столкновений религиозного и политического характера, выработала в народе особый род скептицизма, который сводится к тому, что правительства приходят и уходят, а народ остается, и народ на Волыни, сопротивляясь, как возможно, чинимым насилиям, жил в полной уверенности, что польская власть недолговечна.

С апреля месяца 1938 года сведения стали поступать из западных уездов Люблинского воеводства о насилиях над православным населением.

К моменту провозглашения автокефалии в 1925 году на Холмщине картина была такова. Из 383 храмов, бывших до войны, 59 было разрушено, 111 — закрыто и 150 — обращено в костелы. В распоряжении православного населения осталось только 63 храма. За протекшие 20 лет часть населения вернулась из России. При громадной затрате нравственной энергии и материальных средств чрезвычайно бедное местное население все же сумело кое-какие храмы возвратить, кое-какие заставить силою открыть и построить некоторое количество молитвенных домов.

Несмотря на это плачевное состояние Православной Церкви в Холмщине и Подляшье и несмотря на то, что уния здесь существовала дольше других мест, «восточный обряд» не привился. За 15 лет работы общины «восточного обряда» оказались, по счету католиков, в девяти местах. В них числилось 1905 человек, то есть менее 1 % населения, составлявшего почти 250 000 человек.

В апреле месяце было закрыто 23 церкви без всякого повода и основания.

Все это было сделано накануне Пасхи. «Благодаря закрытию храмов, — пишет “Слово”, — православное население всех этих сел вынуждено молиться как в праздники Пасхи, так и теперь, под открытым небом»[50]. В ближайшем будущем и «открытое небо» оказалось для православного населения запрещенным.

В этих трагических обстоятельствах 20 мая последовал ответный визит румынского патриарха и председателя Совета министров Мирона митрополиту Дионисию.

Патриарх Мирон в одной из своих речей сказал:

«Я с удовольствием констатирую, что Православная Церковь в Польше имеет идентичную автокефальную организацию и что в Польском государстве она пользуется полнотой прав и защитой». Он выразил признательность руководителям Польской республики за справедливое отношение к Православной Церкви в Польше[51].

Дальше пошло еще хуже. То, что происходит в Холмщине, спокойно описать уже трудно. Народ вопит. С мест несется одно: «Ратуйте нас!» Старые, давно закрытые церкви разрушаются, «чтобы своим видом не портили пейзажа и не напоминали советской России», а скромные молитвенные дома — потому, что они «нелегальны»[52].

Разрушительная энергия с западных уездов перешла на восточные, опечатаны церкви, молитвенные дома, и священникам предложено оставить приходы.

Помимо закрытия храмов, вообще запрещены богослужения в православных нештатных приходах, число которых достигает несколько десятков.

К 12 июля разрушено было и сожжено 60 церквей, к 18 июля — 108[53].

Собор епископов опубликовал 16 июля 1938 года послание «для утешения и укрепления в вере и любви».

«Понимаем, — говорит послание, — как тяжело вам ныне, ибо ничего нет на земле более тяжелого, как собственными очами видеть разрушение и поругание не только своей, но и прадедовской святыни. Но зато как чисто и спокойно сознание ваше христианское, что пострадали вы не как убийцы, воры, злодеи и посягающие на чужое, а как верные своему доброму исповеданию христиане».

Иерархия заявляет о своей верности Православию и устраивает трехдневный пост с покаянием.

Иерархия совершенно растерялась. Митрополит Дионисий тщетно обращался к властям. Он имел свидание с президентом республики в Спале. Разговор продолжался два часа и не дал никаких результатов. Обращался к маршалу Ридз-Смиглому, к председателю Совета министров, и тоже без результата[54].

Впрочем, результат был. Пастырское послание было конфисковано. Все эти несчастья обрушились на украинский народ, и митрополит А.Шептицкий не мог остаться равнодушен. Он также огласил послание, осуждающее действия правительства, и послание его было конфисковано.

Всего на Холмщине и Подляшье была разобрано самым варвар­ским образом, а частично сожжено 150 православных храмов. Была разобрана также каменная военная церковь Александра Невского в Гродно и недостроенное здание собора в Белостоке, о котором велся судебный процесс.

На Волыни продолжалось при помощи полиции обращение православных в католичество. На Холмщине стали наблюдаться налеты католических банд, которые, в буквальном смысле, разоряли села, требуя отказа населения от Православия. Власти конфисковали суммы, собранные в помощь изгнанному из разоренных приходов духовенству*.

Этот разбой совпал с заключением 20 июня 1938 года соглашения между Ватиканом и Польшей о так называемых «поуниатских имуществах», землях, церквах и часовнях «некогда униатских, коих католическая церковь была лишена Россией». По этому соглашению в собственность католической церкви перешло около 10 000 гектаров земли, отобранной от православных приходов, и дополнительное вознаграждение в размере около 2 миллионов злотых. Соглашение это любопытно тем, что, вопреки условиям, заключенным православным духовенством с Римом перед унией 1596 года, униатские имущества, которые навсегда должны оставаться собственностью униатской церкви, ныне признаны собственностью католической церкви. В связи с этим депутат Сейма униат Баран требовал передачи этой земли и денег униатской Галицийской митрополии. Из этого ничего не вышло, и католическая печать разъяснила, что интересы униатства нарушены не будут, так как эти средства пойдут на дело новой унии.

Я.Урбан вынужден был на этом вопросе остановиться. На его счету разрушено 120 храмов в тех местах, где были ликвидированы приходы и не предполагалось их восстановление. «Эти факты относятся к прошлому, можно только спросить о их результатах. Несомненно, пейзаж Холмщины, характерный своими многочисленными церковками, часто заброшенными и покрытыми мохом, изменился»... Однако, кроме этого, «ликвидация дала эффекты, наверно, не ожидаемые ликвидаторами». Украинцы примирились с русскими, иерархия сблизилась с народом, причем эти действия отнесены на счет католиков, во всяком случае, это происходило на глазах нунция и польского епископата и в действительности «можно опасаться, что дело привлечения православных к католической церкви будет затруднено на долгое время»[55].

Так все запуталось в ограде римской церкви.

Чтобы сгладить хоть в какой-либо мере явления «любви» Рима к отделенным «братьям» в Польше, в июле того же года нунций Филипп Гортези, вместе с примасом Хлондом и другими епископами, посетил приходы «восточного обряда» на Волыни, Полесье и Холмщине и присутствовал на богослужениях по этому обряду. Особенное внимание было оказано папской семинарии в Дубно. Эти посещения, говорит летописец, «будут иметь безмерно большое значение для будущего униатского движения на кресах», и это тем более, что «неизвестно кем распускаются слухи, будто Рим отказался от начатого движения, стал к нему равнодушен»[56].

Встречное движение тоже шло своим путем. 3 мая епископ Савва торжественно освятил в Гродно фундамент будущего храма для «православных поляков». Администрация решительно требовала от настоятелей приходов преподавания Закона Божия и произнесения церковных проповедей только на польском языке.

Народ отходил от церкви. Сектантство и коммунизм, для которых польский язык не был обязательным, ширили свою пропаганду.

Созыв собора Православной Церкви в этих условиях был немыслим. 9 ноября Архиерейский Синод представил, явившись в полном составе, министру исповеданий проект Внешнего статута Польской автокефальной Православной Церкви, одобренный Синодом. Комедия была разыграна в серьезных тонах, и статут был, в виде закона, опубликован президентом республики 19 ноября. Затем были опубликованы Внутренний статут, устав духовных консисторий и целый ряд законов, регулирующих устройство Православной Церкви в Польше от выбора митрополита до прихода. Верховным руководителем всей церковной организации оказалось правительство. Иерархия принесла благодарность, министерство устроило прием, а митрополит Дионисий пожаловал бриллиантовые кресты на клобуки архиепископам Алексею и Александру.

Пий XI, поднявшись на такую высоту, с которой плохо видны очертания действительности, принимая очередную группу паломников из Польши, говорил:

«Польша в особенности всегда должна быть достойна своего старинного, почетного титула защитницы христианства»[57].

Во время понтификата Пия XI этот свой титул Польша оправдала сверх всякой меры.

Однако ответственные деятели «восточного обряда» понимали, что в конце концов все это ничего не стоит.

И вот 27 января 1938 года известный епископ «восточного обряда» Петр Бучис является к экзарху Московской патриархии, митрополиту Елеферию в Ковно и начинает с ним разговор о соединении церквей. Вообще, христианству нужно объединиться перед лицом пропаганды безбожия, и Римская церковь обращается к Православной Церкви, потому что она к ней ближе других. Бучис напоминает обо всем том, что сделал папа для русской эмиграции и русских вообще. Он вспомнил попытку привлечения к делу единения митрополита Евлогия, но последний отозвался такими словами, которые «здесь не повторяются». Были попытки самого Бучиса войти в сношение с русскими епископами в Америке, но из этого тоже ничего не вышло. Сочувственно отнесся митрополит Кедровский, но он оказался женатым, а этого Рим не допускает. Митрополит Елеферий заметил, что без единства веры нет почвы для соединения. П.Бучис отводит обвинение от Рима в том, что он равнодушен к вопросам веры. Он подчеркнул терпимость пап к обряду и указал, что папы защищали дело Кирилла и Мефодия от греков, отрицавших право за славянским языком. П.Бучис подчеркнул, что он постоянно спорит с латинскими священниками относительно обращения православных в латинский обряд. Продолжая свою мысль, митрополит Елеферий отметил, что не может быть соединения, пока папство будет претендовать на главенство, и назвал Флорентийский собор еретическим, что вызвало возбуждение со стороны П.Бучиса. И начался бесконечный, бесплодный спор на тему о примате папы, и выяснилось, что в данной обстановке говорить о соединении невозможно. П.Бучис предложил «штатское содружество» в деле борьбы с безбожничеством. Наконец, наступил драматический момент. Епископ Бучис спросил: «На что же рассчитывает Православная Церковь, предоставленная своим силам?» — и получил ответ, что «кроме слабых людей Сам Господь Иисус Христос ведет борьбу за Свою Церковь и что Он Сам и защитит ее». Это вызвало у епископ Бучиса усмешку: «Христос? Я не могу задать этого вопроса Христу и задаю его Вам, Ваше Высокопреосвященство». Епископ Бучис прибавил, что он сомневается, чтобы Христос помог тем, кто не осуществляет Его заповеди об единстве. Попутно был поднят вопрос об объединении православных со старообрядцами, но не был обсужден, так как вся встреча оказалась неудачной[58].

П.Бучис ведет в Литве и практическую работу. У редакции «Голос Литовской православной епархии» оказалась копия любопытного ответа П.Бучиса на письмо некоего православного от 7 апреля 1938 г., пожелавшего стать католиком «восточного обряда». В своем ответе П.Бучис указывает, что один Петр управлял Церковью и должен и теперь один ею управлять, «признавая это и подчиняясь Пию XI, преемнику св. Петра, вы уже становитесь католиком».

Дальше идут дела, относящиеся к устройству прихода, и заканчивается письмо весьма знаменательно. «На денежную помощь со стороны Рима нельзя и не надо рассчитывать, ибо Спаситель, посылая апостолов проповедовать Евангелие, велел не брать с собою денег. И их нет у верховного пастыря Вселенской Церкви»[59].

Надежда на материальную помощь — вот истинный двигатель «восточного обряда». Рим как будто этого не понимает, но те, кто возносит «молитву за папу», об этом напоминают.

Кроткий лик Христа снова, и в который раз, встретил строгий облик Римского первосвященника. Спокойствие и покорность воле Божией и верность церкви православного мира — вот что мешает римскому церковному аппарату, которому революция в России открыла такие перспективы, осуществить свои желания.

 
 
Глава двенадцатая
Катастрофа
 
Пий XI умер 10 февраля 1939 года.

Папа миссии, папа Запада и Востока сделал все, чтобы оторвать Восток от мысли соединения с Западом и скомпрометировать миссию Рима.

Смерть Пия XI нанесла сокрушительный удар клерикализму в Польше и «восточному обряду». Это в Польше прекрасно поняли, и уже 6 марта иезуит ксендз Ст.Беднарский, поддерживая настроение, писал в краковской газете об особом отношении Пия XII к Польше, которое он выявил 24 сентября 1936 года при открытии II Международного конгресса католических журналистов в Риме. Он говорил: «Нам кажется, что в намерениях Промысла Польша призвана к защите истинной европейской культуры» и призывал «великодушный народ стать стеной против тех, которые уничтожили частную собственность, смеют бунтовать против самого Бога и топчут и отбрасывают все святое[1].

Однако, статс-секретарь Пачелли, который стал папой Пием XII, принадлежал к иному роду людей. Ни Польша, ни «восточный обряд», ни вся сложная и, в конце концов, бесполезная работа возле вопроса о воссоединении православных этого политика чистой воды не интересовала так, как Пия XI. Надвигалась опасность войны. Европейский горизонт был темен, как ночь, и нужно было думать не об обращении православных, а о сохранении католичества, ибо в общей катастрофе может все погибнуть.

Хотя все это было ясно с первого дня, но секретарь Конгрегации для восточной церкви кардинал Тиссеран поспешил успокоить епископов «восточного обряда», указав на то, что Пий ХII будет продолжать дело своего предшественника. Действительно, в своей первой речи по радио Пий XII обратился также и к восточным христианам, «соединенным и несоединенным». Восток поспешил выразить ему свои чувства. Однако это был экзотический Восток — Антиохийский патриарх сирийского обряда кардинал Тапуни, миссия маронитов, делегаты мельхитов. В результате о. Я.Урбан вынужден был напомнить и остальному Востоку, особенно византийско-славянскому обряду, о необходимости выявить свои чувства[2].

Дело, столь энергично проводимое Пием XI, не могло сразу остановиться. 12 мая Пий XII обратился к кардиналу Тиссерану по поводу 950-летнего юбилея Крещения Руси. Столь значительное событие было, однако, отмечено не энцикликой, а простым письмом. Пий XII благодарит Бога за милосердие христианства, оказанное русскому народу, и выражает уважение «благородным душам, которые этот дар выпросили». Русский народ окружен славой, ибо он верен Иисусу Христу. Скорбя по поводу гонений в России, Пий XII обращается с молитвой к Богоматери, «которая этот народ так охраняет и любит», дабы была возвращена свобода веры и чтобы вообще правители народа были исполнены чувствам справедливости.

Кроме ранее намеченных трехдневных торжеств по этому поводу в Риме, Пий XII назначил еще службу по «восточному обряду» в соборе св. Петра на 21 мая, на которой сам папа не присутствовал.

Торжества были организованы украинской и русской коллегиями при участии польской коллегии. Службы происходили в церкви Al Yesu, причем 19 мая была впервые исполнена латинская месса Гречанинова. Торжества закончил кардинал Пеллегринетти 21 мая вечером большой речью. Речь оказалась весьма умеренной. Выразив сожаление, что пути России и папского престола впоследствии разошлись, кардинал говорил о значении принятия христианства Россией, которое совпало с тяжелой эпохой успехов мусульман на православном Востоке. Он отметил особенность христианства св. Владимира, которое было лишено исключительности Византии и Москвы. Не было высказано никаких сомнений в истинности христианской веры на Руси[3].

Корреспондент «Oriensa» значение этого торжества отметил двумя обстоятельствами. В соборе св. Петра служил восточную литургию русский епископ А.Евреинов в сослужении священников-украинцев, в присутствии значительного числа поляков. Всех их примирила «нейтральная почва римского космополитизма». Служба была, по желанию папы, у св. Петра, что свидетельствует о том значении, какое придает папа «вступлению Руси в семью христианских народов».

16 мая 1939 года архиепископ Лаодикийский, апостолический делегат А.Чиконьяни, уведомил секретаря Собора епископов в Америке, преосвященного Макария, в связи с протестом Собора епископов от 30 ноября 1938 года по поводу гонений на Православную Церковь в Польше, что Святейший Престол предпринял шаги, чтобы «выразить свое глубокое сожаление об этих событиях», и «что эти печальные события никаким образом не являются следствием соглашения между Святейшим Престолом и Польшей от 20 июня 1938 года, касательно «земель, церквей и часовен, некогда униатских, коих католическая церковь была лишена Россией[4].

6 июня Пий XII принимал группы русских и украинских паломников и русских эмигрантов во главе с епископом Евреиновым. Присутствовали Татьяна Сухотина, дочь Толстого, княгиня М.Волконская, Андронникова (урожденная графиня Шереметева), поэт В.Иванов и другие. Ничего специфического в отношении русского католицизма сказано не было[5].

Другое время и другие если не песни, то тональности.
В Польше все шло по старой дороге к бесславному концу.

10–12 марта гроб Андрея Боболы возили в Дубно, где были устроены большие торжества, там «при свете факелов апостол кресов восходил на приготовленный себе трон»[6].

В мае был уволен долголетний секретарь Синода Ю.Г. Рощицкий, которому припомнили талантливую борьбу в печати с католической пропагандой и который не подходил к новым обстоятельствам. Его заменил епископ Матвей, готовый решительно на все. Уволили и ректора интерната для гимназистов, архимандрита Феофана, несмотря на все его стремления соответствовать новому курсу.

9 мая умер Подляшский епископ Пшездецкий, инициатор «восточного обряда» на Подляшье, неудача которого уже ясно обрисовывалась.

9 июня под председательством митрополита Дионисия и при участии неизменных епископов «Матеуша и Тимотеуша», Матвея и Тимофея, состоялось первое заседание комиссии для перевода книг Св. Писания на польский язык. В этом митрополит Дионисий видел миссионерскую задачу Православной Церкви в Польше[7].

18 июня был отпразднован 40-летний юбилей пребывания в священном сане униатского митрополита А.Шептицкого. Однако на нем не было «представительства другого католического обряда — латинского», ввиду «обострения национальных отношений» между поляками и украинцами[8].

23 июня опубликован закон об урегулировании имущественного положения Православной Церкви. Ей оставлено только то, чем она фактически владела до 19 ноября 1938 года. Все, взятое государством в управление и захваченное католиками, было потеряно. Можно было поблагодарить и за это[9].

25 и 26 июня в Вильне состоялся конгресс Союза миссионерского духовенства в Польше, а 27–29 июня — продолжение Пинских конференций. Это была VII конференция духовенства по делам «восточного обряда», связанная с 600-летием Флорентийской унии и 100-летием воссоединения униатов с Православием. Избрали Вильно потому, что здесь в свое время велась особенно напряженная борьба между католиками и православными и, по-видимому, предполагалось Вильно сделать центром работы иезуитов в области «восточного обряда». Присутствовал Виленский митрополит М.Ялбржиковский, 5 епископов, а также приехавший из Литвы епископ Матулонис, бывший соловецкий узник. Священников «восточного обряда» было около тридцати человек, всего же присутствовало 150–158 человек. Из Галиции прибыло только двое молодых редемптористов и письмо от митрополита Шептицкого. Галиция явно поворачивалась спиной к «восточному обряду».

В день св. Петра и Павла была устроена процессия из собора к Острым Воротам, где помещается икона Остробрамской Божией Матери. В процессии участвовало и духовенство «восточного обряда» и, хотя оно двигалось молча, так как пело только духовенство западное, но все же это свидетельствовало о «братстве в вере разных народов и обрядов».

Свидетельствовал об этом и опечатанный православный храм св. Троицы, мимо которого шла процессия. Проходили и мимо исторической православной святыни, монастыря св. Духа, «крепости Православия» и участники процессии молились о том, чтобы в этой святыне «зазвучало “Te Deum” в благодарность за восстановление единства веры»[10].

Одним словом, все устраивалось как нельзя лучше. Правительство в конце концов организовало Православную Церковь по своему вкусу и пониманию. Новую форму церковности должна была наполнить содержанием иерархия типа епископов Матвея и Тимофея. Внутреннее разложение иерархии было налицо. История повторилась. Галиция отвернулась от «восточного обряда», и митрополит Шептицкий осудил погром Православия, — тем свободнее располагался «восточный обряд» на русской земле. Преград больше не было никаких, и «воссоединение» было только вопросом времени.

В этот момент германские войска вошли в беспечную Польшу и разгромили ее в две недели. В разгромленную страну вошли советские отряды, а Вильну заняли литовцы.

Повторяя слова французского иезуита Буду о надеждах католичества в России при Павле I, можно сказать: сон о воссоединении православных в Польше с «матерью всех церквей» оказался не только без будущего, но и весьма кратким.

 
* * *
 
Пий XI оставил тяжелое наследство.

Осуществляя с необычайной откровенностью планы иезуитов о подчинении России Риму и утверждая форму этого подчинения в виде «восточного обряда», он надолго пресек всякую возможность сближения Православия с католичеством. «Православие» католической церкви — это форма, лишенная содержания. Еще никогда Рим так откровенно не ставил примат власти, игнорируя догматическую сторону, пренебрегая добрыми нравами, вводя подделку под чужой обряд. Плохие средства служили дурной цели. «Восточный обряд» должен был быть голосом Православной Церкви, которым Рим стремился обмануть стадо в чужой овчарне. Это осуждено Евангелием и потому не имело успеха. Римские слова к тому же были опозорены польскими делами и на долгий срок потеряли всякое обаяние для православных. Так Божие дело не делается.

И совершенно правильно замечает такой доброжелательный и сдержанный человек, как профессор Н.Арсеньев:

«А пока мирные договоры и даже мирные споры и прения с братьями нашими из католической церкви затрудняются еще более гонениями на Православную Церковь в Польше, где насильственными мерами крестьянское население переводят в католичество (с декабря 1937 года в пограничной полосе Волыни), где православные церкви разрушаются с удвоенной силой (особенно в Холмщине, начиная с апреля 1938 года в течение двух только месяцев разрушено более 100 церквей) при поддержке и усиленном сочувствии местной католической Церкви, и при сочувственно-дипломатическом молчании Рима. В результате пробуждается в ответ ненависть, которая ведь есть очень плохая помощь при междуцерковных разговорах и прениях, но которая раз уже была вознесена со всей силой: именно через поругание латинянами святынь Константинополя (4-й “крестовый” поход!). То, что делается в Польше, не только разжигает ненужную совсем, давно уже долженствующую быть похороненной ненависть между двумя народами, но и является одним из самых ярких в наши дни нарушением свободы религиозной совести (после, конечно, Советской России, Красной Испании и Мексики). Никакими прежними преступлениями против религиозной совести эти новые преступления, делаемые сознательно, по холодному, истинно “фельдфебельскому”, расчету, без искорки истинного государственного смысла, оправданы быть не могут.

При этом нужно сказать, из чувства справедливости, что польский народ, в своем целом, ответственным за это сделан быть не может. Он даже мало об этом знает. И вместе с тем это, конечно, и великое преступление против того братского духа, который должен царить даже при спорах и вероучительных прениях между христианскими церквами». («Православная Церковь и западное христианство в наши дни»).

Все это послужило отчасти на пользу православным. «Восточный обряд» стал совершенно ясным. Он направлен на внутреннее разложение Православия и при этом в такое время, когда Православие переживает гонение в России. Несмотря на это, Православие даже в Польше оказалось сильнее и тверже, чем это представлялось Риму. Нужно признать, что орден иезуитов, который более трехсот лет стремился к такому способу пропаганды, потерпел жестокое поражение. Сопротивление, которое в течение столь долгого времени оказывал Рим иезуитам в этом вопросе, исторически оправданно.

Ясно, однако, что от этого дела его инициаторы не откажутся. Разгромленные в Польше, они станут собирать свои силы в другом месте для грядущего наступления на Россию.

Борьба с «восточным обрядом» — это не только борьба за независимость Православия, но для славян — это борьба за национальность.

Пока это, к сожалению, немногие понимают. Покойный Афинский митрополит Хризостом это прекрасно ощущал.

«Восточный обряд» в Греции появился в 1923 году, в связи с переселением греков из Турции. Епископ «восточного обряда» Калавасси прибыл с частью своей паствы в Афины. Всего оказалось около 2000 униатов на 6 миллионов православных. Имелось около 10 священников и 10 монахинь, и была устроена в Афинах малая семинария.

Митрополит Хризостом повел широкую агитацию против «восточного обряда», доказывая отсутствие у него права, оставаясь католическим, обряжаться в православную форму. 10 сентября 1930 года министр внутренних дел предписал униатам изменить свой внешний вид таким образом, чтобы они отличались от православных. В январе 1931 года распоряжением президента республики была установлена форма одежды православного духовенства, пользование которой другим исповеданиям воспрещалось.

Униаты не подчинились, и были привлечены к суду за «нелегальный прозелитизм среди православных».

Возник спор между православными, униатами и властью о том, кто имеет исключительное право на пользование одеждами и облачениями Православной Церкви. Униаты выдвинули положение, что язык богослужения, богослужебные облачения и проч. не являются собственностью отдельного народа или церкви, но общей собственностью христиан.

27 марта 1931 года Государственный совет отменил распоряжение министра внутренних дел и декрет президента, как не основанные на законе. Борьба на этом не прекратилась.

В проекте конкордата между Югославией и Ватиканом от 25 июля 1935 года, который вызвал такое возбуждение в Сербской Православной Церкви и сербском народе и не был утвержден Сенатом, в статье I было дано право католической церкви миссионерствовать во всех обрядах. Сербская церковь устами патриарха Варнавы, который во время борьбы Православной Церкви с правительством, в связи с проектом конкордата в Югославии, умер в Белграде в ночь с 23 на 24 июля 1937 г., заявляла неоднократно, что никакой католической миссии среди православных сербов она не допустит. В этом Церковь была поддержана всем народом.

Католическая церковь прекрасно понимает значение обрядов, и в закон о правовом положении Православной Церкви в Польше от 18 ноября 1938 года по требованию католиков было внесено правило, запрещающее вводить какой-либо новый обряд без разрешения правительства.

 
* * *
 

Катастрофа Польши, в частности, сопровождалась тем, что древнейшее русское Галицкое княжество возвратилось в состав наследства князя Владимира. Произошло это в смутный период Русской истории. Во всяком случае, пять миллионов униатов вошло в состав православного русского народа, переживающего ныне и внутренний, и внешний кризис. Это обстоятельство будет иметь значение в той церковной обстановке, которая сложится в России.

Греко-католики — это не «восточный обряд». Это историческая форма, в которую вылилось соглашение западнорусской православной иерархии и Рима в конце XVI века, с ней необходимо считаться как с историческим явлением. Ее будущее определится развитием духовной и религиозной культуры в России. Останется ли греко-католическое исповедание и далее отдельной формой церковности или сольется с Православием или католичеством — это покажет будущее.

Несомненно одно — национальная власть православного русского народа должна будет ясно сказать Риму, что вопрос воссоединения Западной и Восточной церквей — необходимейшее и неотложнейшее дело христианства. К этому ведут различные пути и имеются разные средства. Из этих средств, безусловно, должно быть устранено только одно — «восточный обряд», ибо «восточный обряд» — это средство не воссоединения, а окончательного разъединения.

«Восточный обряд» должен быть устранен из католический церкви в интересах общественного порядка, добрых нравов, религиозной свободы и религиозного мира в стране.

 

Югославия, Белград — Сремские Карловцы.

1934–1940 гг.

 
 
 
ЗАКЛЮЧЕНИЕ

После катастрофы

 
1

1 сентября 1939 года Германия объявила войну Польше, совершив налеты на ее города. Необычайно стремительное наступление немцев ураганом прошло по Польше, и все было сметено. Президент Республики, правительство, верховный вождь армии маршал Ридзе Смиглы уже 17 сентября перешли румынскую границу и, по существу, были интернированы. Маршал Ридзе Смиглы вернулся позднее в Варшаву и умер в ней, скрываясь под видом учителя. Мечты о великодержавии рассеялись как дым.

Несмотря на все насилия на религиозной почве в 1938 году, православное население оставалось лояльным. Поляков впоследствии терроризировали, и с ними посчитались галицийские украинские шовинисты.

Митрополит Андрей Шептицкий последние годы занимал позицию, которая не могла быть приятна Риму. Как мы видели, он осудил попытку судебного отобрания святынь от православных, сделанную католической иерархией в Польше.

Он выступил также с протестом против насилий, совершаемых над украинским населением на Волыни в 1938 году.

В своем пастырском воззвании от 20 июля 1938 года, которое было конфисковано правительством, он заявил:

«Печальные факты последних месяцев на Холмщине заставляют меня открыто выступить в защиту наших братьев, неуниатских греко-православных христиан Волыни, и призвать вас к молитвам о них и покаянию, призывая милость Божию с небес.

События в Холмщине рождают в душах наших православных, неуниатских братьев сомнение о возможности соединения церквей. И католическая церковь, таким образом, выступает как враждебная и для православного народа небезопасная сила. В глазах нескольких миллионов населения Польши святой престол является соучастником насилий. Создается новая пропасть между католической и православной церквами»[1].

Митрополит А.Шептицкий — личность своеобразная, одаренная и цельная. Он отдал свои большие духовные силы на укрепление и развитие униатской церкви в Восточной Галиции, но вместе с тем укрепил украинский национальный шовинизм, направленный против России. Это было хорошо при Австрии, но это создало осложнения уже при Польше, которая стремилась оградить своих волынских украинцев от галицийских влияний. Вот почему униатский клир Галиции не был допущен к участию в действиях «восточного обряда» на Волыни и Полесье. Польское правительство требовало от митрополита А.Шептицкого создания благоприятного настроения к Польше среди галичан. Это ставило митрополита в тяжелое положение, и он оказался чуждым как Риму, так и польскому правительству. Рим, оказывая ему всяческое внимание, несмотря на его более чем сорокалетнее пребывание в сане Львовского митрополита, тем не менее кардинальской шляпы ему не дал. Между тем в 1856 году униатский митрополит Левицкий был сделан кардиналом.

Роман-Александр Шептицкий был вторым сыном графа Ивана Шептицкого. После долгого сопротивления отца он в 1886 году вступил послушником в только что реформированный орден св. Василия. В 1892 году он был посвящен в сан пресвитера в Перемышле, в 1899 году он был назначен австрийским императором Станиславовским епископом, суфраганом Львовской митрополии, а через год он был возведен в сан Львовского архиепископа-митрополита.

Митрополит А.Шептицкий стремился к оживлению униатской церкви, восточных церковных традиций и препятствовал ее сближению с латинской церковью, в чем видел гибель своей церкви. Он был противником неженатого духовенства, что практиковалось в Станиславовской и Перемышльской епархиях.

Митрополит был сторонником умеренного пуризма и дожил до того времени, когда Рим, который в XIX веке выступал против самого слабого намека на пуризм, соглашается на абсолютный пуризм и просто навязывает украинской церкви московский обряд[2].

В этом было также расхождение с Римом, как и в том, что в 1938 году Варшавский митрополит Каковский и Рим отказались заявить протест против насилий в Польше, несмотря на обращение униатской интеллигенции.

Митрополит А.Шептицкий, обладая значительными средствами, тратил их на дела униатской церкви и церковного просвещения. Он был внуком знаменитого польского писателя А.Фредры и происходил из семьи польской поместной шляхты. На школьной скамье он являлся польским патриотом и, собственно, имел мало соприкосновения с украинскими идеями. Он обновил монашеские ордена басилианов и студитов, во главе которого поставил своего брата-поляка и католика, который перешел в унию.

Польские политики не весьма одобряли все то, что он сделал в развитие украинского национализма, и даже здесь, в эмиграции, писали об этом: «Чтобы снискать доверие украинцев, он сделался убежденным защитником их национальных и политических стремлений, смотрел одобрительно на крайние гайдамацкие выступления священников и неоднократно попадал, благодаря этому, в конфликт с интересами и правами польского государства. Под конец своей долгой жизни, потрясенный злодеяниями украинской молодежи, которая под охраной немецкой армии уничтожала польское население на Волыни и в Малопольше, вынужден был в специальном пастырском послании призвать, к сожалению безрезультатно, своих соотечественников опомниться»[3].

В результате соглашения Молотова с Риббентропом от 23 августа 1939 года сферы влияний в бывшей Польше были разделены между Германией и Советской Россией и советские войска в сентябре месяце 1939 г. заняли Волынь и Полесье, которые по Рижскому договору 1921 года вошли в границы Польши, а также Восточную Галицию со Львовом.

Советское правительство вначале вело себя в Восточной Галиции сдержанно и осторожно и не причиняло особого беспокойства митрополиту А.Шептицкому, которого окружило даже известным вниманием. Несомненно, однако, что тот неожиданный поворот истории, в результате которого Восточная Галиция оказалась в пределах России, должен был заставить митрополита задуматься над правильностью того пути, по которому он вел народ Галиции. С одной стороны стояло около 4 миллионов униатов, с другой стороны — многомиллионная масса православного народа всех трех ветвей, которые в течение последних десятилетий переживали необычайные гонения на Православие в России, результатами которых стремился воспользоваться Рим при помощи «восточного обряда».

«Восточный обряд» в результате немецко-польской войны исчез без остатка, не оставив даже каких-либо достойных внимания воспоминаний в памяти народа. Какова же судьба унии? Этот вопрос, несомненно, стоял перед дряхлеющим митрополитом, который уже потерял способность передвижения и, сидя в кресле, мог с беспокойством смотреть на все то, что надвигалось на унию в Восточной Галиции.

Согласие между Гитлером и Сталиным продолжалось недолго, всего один год и девять месяцев. И 22 июня 1941 года Россия подверглась внезапному нападению Германии — во второй раз на протяжении первой половины XX столетия. Уже 30 июня Львов оказался свободным от советской администрации, 30 июня 1941 года небольшие части украинских повстанцев заняли Львов и провозгласили обновление украинской самостоятельности. На этом факте необходимо вкратце остановиться.

Четвертый универсал украинской Рады в Киеве 22 января 1918 года провозгласил независимую и самостоятельную Украинскую народную республику на землях России. В мирном договоре, который был заключен советской властью с центральными державами в Брест-Литовске 9 февраля 1918 года, Украинская народная республика была признана Германией, Австрией, Болгарией и Турцией. Однако вне границ этой республики оставалась в пределах Австро-Венгрии Восточная Галиция. Представители Галиции добились того, что Восточная Галиция и Западная Буковина должны были образовать особую коронную землю Австро-Венгрии с особым сеймом во Львове и с отдельной украинской администрацией. Все это оказалось построенным на песке, так как в сентябре 1918 года капитулировала Болгария, и это было началом капитуляции центральных держав.

В связи с этим в ночь с 31 октября на 1 ноября во Львове произошел государственный переворот. Этому предшествовало Учредительное собрание 18 и 19 октября 1918 года, в котором приняли участие митрополит А.Шептицкий, бывший членом палаты господ Австро-Венгрии, а также епископ Станиславовский Гр. Хомышин и Перемышльский Иосафат Коциловский. Председательствовал председатель украинской парламентской фракции Евгений Петрушевич, который впоследствии и был избран президентом Западно-украинской народной республики, которая имела желто-голубой флаг и герб — на желто-голубом поле золотой лев. Одним из главных вопросов при образовании Западно-украинской республики был вопрос об ее объединении с Украинской державой, во главе которой тогда стоял гетман Скоропадский. Учредительное собрание решило этот вопрос отложить, так как гетман Скоропадский стремился к федерации с Россией, что и было объявлено актом от 14 ноября 1918 года, и, кроме того, его положение было неопределенно, так как назревало восстание под предводительством С.Петлюры, которое и вспыхнуло 15 ноября 1918 года. В результате этого восстания Киев был занят войсками С.Петлюры, под командой полковника австрийской службы Е.Коновальца 1 декабря того же года. В Киеве была образована Директория, а в январе 1919 года был созван так называемый Трудовой конгресс, ввиду угрозы со стороны наступления большевиков. Актом Национальной рады в Станиславове от 3 января 1919 года и актом Трудового конгресса в Киеве было 22 января 1922 года на Софийской площади провозглашено объединение Западной Украинской Народной Республики с Украинской народной республикой в Соборную независимую и суверенную украинскую республику[4].

Все это продолжалось недолго. 21 ноября Львов, после ожесточенных боев, был занят польскими войсками, а засим Восточная Галиция, под традиционным названием Малопольши, вошла в состав Польской Республики, утвержденной в Версале и в дальнейшем, несмотря на протесты украинцев, страны-победительницы признали Восточную Галицию составной частью Польши. Поляками при заключении Версальского договора была обещана автономия, но засим Восточная Галиция стала Львовским воеводством, и началась борьба между поляками и украинцами, вносившая большие осложнения в жизнь новорожденной Польской Республики.

Восстановление Украинской народной республики, которое имело место во Львове 30 июня 1941 года, в сущности, не имело никаких последствий, так как уже 31 июня вступили германские войска, и началась сложная и трагическая игра немецкого правительства с украинским народом и его интеллигенцией в Галиции.

1 июля 1941 года митрополит А.Шептицкий обратился с пастыр­ским воззванием, которое начиналось словами:

«Волею Всемогущего и Всемилостивого Бога в Троице Единого началась новая эпоха жизни Державной Соборной Самостийной Украины.

Национальное Собрание, которое состоялось вчерашнего дня, утвердило и провозгласило этот исторический факт.

Извещая тебя, украинский народ, о том, что услышаны наши молитвенные просьбы, призываю тебя проявить верность Всевышнему, верность Его Церкви и послушание власти». Находилась также фраза: «Приветствуем немецкую армию как освободительницу от врага»[5].

Это воззвание было перепечатано в эмиграции газетой «Час» 29 июня 1947 года, но последняя фраза выпущена.

Таким образом, митрополит А.Шептицкий вместе с народом Восточной Галиции стал на сторону немцев. Это было продолжение той традиционной политики, которая влекла деятелей Восточной Галиции искать поддержки у немцев. Галицийская интеллигенция, воспитанная австрийцами и поляками, считала себя интеллигенцией западной и этим гордилась. Униатская церковь объединяла ее с Римом и отделяла от православного народа на землях России, над Днепром. Униатская интеллигенция Галиции как-то не давала себе отчета о последствиях наличия двух исповеданий в одном и том же народе. В момент вступления немцев во Львов и несомненной уверенности в германской победе интеллигенция Восточной Галиции очертя голову бросилась в неизвестность. Под прикрытием немецкой армии и тогда еще нераскрытых тенденций Германии в отношении славянских земель галицийская интеллигенция сочла себя господином положения и распорядителем на землях так называемой Великой Украины. Вслед за оккупацией немцами ближайших губерний Волынской, Киевской и даже перехода за Днепр за немецкими войсками шла масса галичан в качестве администраторов оккупированных земель. Считая себя высоко стоящими как в смысле общей культуры, так и политического развития, галичане в высшей степени не только пренебрежительно, но и презрительно стали относиться к сплошной массе украинского населения, которую они считали несознательным элементом.

 
2

В результате раздела Польши между Германией и Советами из польских областей было сделано Варшавское генерал-губернаторство, во главе которого был поставлен Франк. Впоследствии к генерал-губернаторству была присоединена Восточная Галиция. Франк в первое время вел себя сдержанно и, по-видимому, не разделял основных взглядов национал-социализма в отношении метода управления оккупированными областями. Франк знал, что предстоит поход Германии на Россию, и, по-видимому, считал себя кандидатом на пост возглавителя немецкой администрации на Украине. Впоследствии все сложилось совершенно иначе, и оккупированные земли Украины поступили в ведение Розенберга.

Автокефальная Православная Церковь в Польше, возглавляемая митрополитом Дионисием (Велединским) потеряла Волынскую, Полесскую и часть Гродненской епархии, то есть, в сущности, все. Она сохранила небольшое количество приходов по ту сторону Вислы, в Варшаве и некоторую сплоченную массу православных на Холмщине и Подляшье. В связи с этим митрополит Дионисий 23 ноября 1939 года обратился с письмом к архиепископу Берлинскому и Германскому Серафиму (Ляде), которое заканчивалось словами:

«В связи с вышеизложенным я сообщаю Вам, что со дня вступления Вашего в управление я отказываюсь от дальнейшего управления названной церковью»[6].

Архиепископ Берлинский и Германский Серафим прибыл в Варшаву и застал Митрополита Дионисия удаленным от дел, но вместе с тем обнаружилось, что намечаются новые пути Православной Церкви в генерал-губернаторстве, и эти пути сводились к пополнению иерархии украинцами. Архиепископ Серафим покинул Варшаву, и приходы в генерал-губернаторстве не были объединены с приходами Германской епархии. Была образована Автокефальная церковь генерал-губернаторства, во главе которой оказался тот же Митрополит Дионисий, который и принес присягу Франку. Закулисной стороной этого, с церковной точки зрения, весьма странного обстоятельства было то, что, по-видимому, митрополит Дионисий произвел благоприятное впечатление на Франка и последний, надеясь в будущем получить в свое управление оккупированные земли с Киевом, желал иметь при себе митрополита Дионисия как будущего возглавителя Православной Церкви и Киевской митрополии.

В развитие этих проектов в октябре 1940 года профессор И.Огиенко был хиротонисан во епископы Холмские и Подляшские с возведением в сам архиепископа и наречением Илларионом. Ему был возвращен собор Рождества Богородицы в Холме, отобранный от православных иезуитами в 1918 году. В феврале 1941 года архимандрит Паладий Видибида-Руденко был хиротонисан во епископы Краковские и Лемковские с возведением в сан архиепископа. Впоследствии ему был прибавлен еще и титул Львовский. Таким образом, совершенно ничтожная по размерам Варшавская епархия была в генерал-губернаторстве разделена на три епархии: Варшавскую, Холмско-Подляшскую и Краковско-Лемковскую. Во главе стоял митрополит Дионисий при двух архиепископах. Что это значило — это выяснилось из письма митрополита Дионисия, как митрополита Православной автокефальной церкви в бывшей Польше, на имя немецких властей от 15 июля 1942 года. В этом меморандуме митрополит Дионисий пишет:

«Я никак не могу согласиться с утверждением, что будто бы то обстоятельство, что я принес присягу и был признан господином генерал-губернатором Франком главой автокефальной церкви в Генерал-губернаторстве, уменьшает границы моей церковной юрисдикции только до границ этой области. Такое утверждение я считаю канонически совершенно неоправданным. Здесь смешивается понятие канонической юрисдикции с понятием гражданской компетенции. В момент моей присяги у генерал-губернатора ныне освобожденные восточные земли, что входят в мою митрополию, еще не находились в сфере немецких интересов... Я никак не могу признать правильным тот взгляд, что я не имею канонических и церковно-практических оснований совершать те или иные действия за границами Генерал-губернаторства в вопросах моей церковной юрисдикции и соединенных с ней прерогатив и полномочий, которые мною, как главой поместной автокефальной церкви, понимаются и которые вытекают из тех обязанностей, которые возлагает на меня достоинство, которое я несу»[7].

Однако все это не отвечало тем тенденциям, какие устанавливала оккупационная немецкая власть, совершенно отделяя земли, прилегающие к Днепру, от генерал-губернаторства. Вскоре выяснилось, что вообще духовенство бывшей Варшавской митрополии не допускается в области, лежащие за Бугом, и что немецкое правительство желает управлять украинскими землями при помощи своей администрации и в своих целях. Надежды митрополита Дионисия на кафедру Киевского митрополита и даже смутные мечты о кафедре Московского патриарха, в случае занятия Москвы немцами, были только мечтами, свидетельствовавшими о непонимании действительного положения вещей*.

Церковная жизнь пошла иными путями, и на этих путях было много трагического.

По вступлении советской власти в Польшу Волынская епархия вошла в состав Московской патриархии. B Москву ездил архиепископ Алексей, в Москве был хиротонисан во епископы Львовские архимандрит Пантелеймон (Рудык), и Экзарх Украины со стороны Москвы архиепископ Николай посетил как архиепископа Алексия (Громадского), так и остальных — архиепископа Александра (Иноземцева), епископа Поликарпа (Сикорского), епископа Симона (Ивановского), епископа Антония (Марценко), и все они дали письменное заявление о вступлении в юрисдикцию Московской патриархии. Епископ Поликарп неоднократно сослужил епископу Николаю и вместе с ним хиротонисал в Луцком соборе секретаря Духовного Собора Почаевской лавры Вениамина (Новицкого) во епископы[8].

Война немецко-советская все изменила. Перед самой войной архиепископ Алексий был советской властью арестован и с большим трудом сохранил жизнь. После ликвидации советской властью на территории бывшей православной церкви в Польше организацию церковной жизни принял на себя архиепископ Алексий, так как о допуске к управлению митрополита Дионисия не было речи. Образовалась так называемая автономная Украинская церковь, состоявшая из достойных иерархов. Церковь эта была в номинальной связи с Московской патриархией. Во всяком случае, ничего другого в это переходное время сделать нельзя было. Церковная жизнь с трудом налаживалась, но вмешались галицийские националисты-униаты. Первые два месяца после провозглашения самостоятельной украинской власти во Львове 31 июня 1941 года немецкие власти не препятствовали устраивать всевозможные гражданские и церковные торжества по этому поводу, но засим появилась немецкая администрация, и все было прекращено.

Митрополит Дионисий разошелся с архиепископом Алексием, который на соборе автономных украинских епископов в Почаеве 19 июля 1941 года получил титул митрополита. Не имея возможности самому возглавить украинскую церковь, митрополит Дионисий выдвинул архиепископа Луцкого Поликарпа. 24 декабря 1941 года митрополит Дионисий издал декрет, в котором архиепископ Поликарп назначается «временным администратором Православной Автокефальной Церкви на освобожденных землях Украины». Надо отметить, что никакой автокефальной украинской церкви на Украине в это время не существовало. Автокефальная украинская церковь получила свою организацию 1 января 1919 года от директории Украинской народной республики, но фактически этот закон осуществлен не был. Засим автокефалия была утверждена всеукраинским православным церковным «собором» 14 октября 1921 года, когда был возведен в митрополиты протоиерей, и при этом лишенный сана, Липковский в прямое нарушение всех канонических правил и церковных традиций Православной Церкви. В грамоте от 12 (25) марта 1922 года Св. Патриарх Тихон подробно осведомил Вселенскую Патриархию об этом происшествии. По выражению Патриарха, лица, желающие организовать украинскую автокефальную церковь, добивались этой цели, действуя самочинно с дерзновенным попранием при этом освященных веками древних апостольских правил, отвергая преемственность неоскудевающей в св. Церкви Божественной Благодати и глумясь над верой православных людей и святостью церковных установлений. Таким действием и было «поставление» через возложение рук пресвитеров, некоторого числа мирян, в том числе и женщин, на лишенного сана бывшего протоиерея Липковского и возведение в звание всеукраинского архиепископа и Киевского митрополита. К этому нужно добавить, что Киевская митрополия никогда не была автокефальной, так как вначале она являлась епархией Вселенского патриарха, а после 1686 года вошла в состав Московской патриархии.

Митрополит Дионисий, иерарх с высшим образованием, прекрасно понимал, что никакой автокефальной украинской православной церкви нет и что, кроме того, он не имеет никаких канонических полномочий назначать администратора несуществующей автокефальной церкви. Тем не менее выработанный план приводился в действие. В начале февраля 1942 года в Пинск к архиепископу Александру приехал архиепископ Поликарп со словесным разрешением митрополита Дионисия на хиротонию двух протоиереев — Никанора Абрамовича и Ивана Губы — во епископы*. 9 и 10 февраля протоиерей Никанор Абрамович при пострижении получил имя Никандра и был хиротонисан во епископы Чигиринские, а протоиерей Иван Губа, получив имя Игоря, — во епископы Уманские. Тогда же был хиротонисан архимандрит Георгий (Коренистов). Все эти иерархи образовали собор украинских епископов. На этом соборе архиепископы Поликарп и Александр получили права митрополитов, и, кроме того, состоялось роковое постановление:

«Считаясь с 68-м правилом Св. Апостолов, запрещающих епископу, пресвитеру и диакону от кого бы то ни было принимать вторичное рукоположение, и имея в виду 52-е правило Св. Апостолов о принятии кающихся — принимать священников и диаконов (епископов не осталось) украинской автокефальной церкви, рукоположенных иерархией 1921 года, в сущем сане»[9].

Таким образом, независимо от того, правильно или неправильно хиротонисаны епископы Никандр и Игорь, которые в дальнейшем в Киеве хиротоносали ряд других епископов и из которых некоторые не отвечали каноническим правилам, признание действительными липковских посвящений, а равно признание церковной организации 1921 года автокефальной украинской православной церковью, делало все построение в Пинске лишенным всякого канонического основания, самопроизвольным действием, не влекущим за собой никаких канонических последствий.

В результате оказалось две церковных организации — правильно канонически образованная Автономия Украинской Православной Церковью, возглавляемая митрополитом Алексием, и церковное общество, неправильно себя называвшее автокефальной православной украинской церковью во главе с митрополитом Поликарпом. Обе эти церковные организации были признаны немецкими властями, причем в Киеве преимущество было отдано автономным епископам, и епископ Пантелеймон был сделан управляющим Киевской епархией. Большинство святынь, вместе с Софиевским собором, в Киеве оказались в руках Автономной иерархии, за которой шел народ, поняв недопустимость тех действий, какие были совершены в свое время прот. Липковским и которые подорвали авторитет Автокефальной украинской церкви. Церковная организация во главе с митрополитом Поликарпом оказалась в круге интересов украинского национального объединения, во главе которого стояли так называемые бандеровцы. Митрополит Поликарп вместе со своим духовенством оказался послушным орудием очень сложной политической игры, которая в результате украинско-немецко-польских отношений внесла большие осложнения в жизнь населения. Митрополит Алексий оказался в исключительно тяжелом положении, так как против него велась агитация, как против врага Украины, и он вынужден был пойти на соглашение с митрополитом Поликарпом, которое выразилось в особом акте от 8 октября 1942 года в Почаеве. В этом акте любопытно указание, что «Украинская Автокефальная Православная Церковь имеет общение со всеми Православными Церквами через Его Блаженство, Блаженнейшего Митрополита Дионисия, который, до времени созыва Украинского Поместного Собора, является местоблюстителем Киевского Митрополичьего Престола»[10]. Нужно признать, что в это время не было предела церковно-каноническим импровизациям. Это соглашение, которое признавало благодатным липковские посвящения, не было принято автономными украинскими епископами и народом за пределами территории бывшей Варшавской митрополии. При этом надо заметить, что епископ липковского посвящения в сане архиепископа Иван Теодорович управлял украинской епархией в Америке и Канаде. Это соглашение не только не прекратило, но обострило борьбу украинских националистов с автономной церковью. Посредником между автокефалистами и бандеровцами являлся автокефальный епископ Платон (Артемюк) в Ровно, который два раза ездил в их штаб и был встречен с почетом. В результате этих церковных осложнений 7 мая 1943 года по дороге из Кременца в Дубно был из засады убит митрополит Алексий вместе со своими спутниками. Немного времени спустя, в августе того же 1943 года, ночью из соборного здания во Владимире Волынском неизвестные люди забрали автономного епископа Мануила (Терновского), который и был повешен в лесу. Бандеровцы издали листок, в котором писали, что «казнили» епископа Мануила за измену своему народу. В соответствии с распоряжением немецких властей был созван собор автономных епископов, который главою избрал епископа Дамаскина.

Автокефалисты считали митрополита Дионисия создателем их церкви, и ему был поднесен титул «Украинского патриарха», который впоследствии был аннулирован.

Поражение немцев ликвидировало все эти трагические явления в церковной жизни на Украйне, и как автономные, так и автокефальные епископы оказались в эмиграции. Автономные епископы, отказавшись от всяких прав на свои бывшие кафедры, соединились с епископами Русской Зарубежной Церкви под главенством митрополита Анастасия, автокефалисты продолжают свое самостоятельное существование, не имея признания ни одной поместной церкви. Русская Зарубежная Церковь также отказала в признании автокефальной организации.

Архиерейский собор Русской Православной Церкви за границей 25 апреля (8 мая) 1946 года признал: «Все изложенное вынуждает рассматривать церковную организацию так называемых автокефалистов как безблагодатное общество, от общения с которыми надо всячески оберегать православную паству»[11].

Автокефалисты сами усложняют свое положение. Они отправили в Америку епископа Мстислава Скрипника, который возглавил собою Канаду, вступив в литургическое общение с самосвятским архиепископом Иоанном Теодоровичем, который, признавая свое неестественное положение, даже склонен был подвергнуться вторичной хиротонии, будучи правильно поставленным пресвитером[12]. В самой автокефальной организации произошел раскол, так как крайние группы стремятся вернуться к практике 1921 года и тех «канонов», которые установил липковский «собор» и которые противоречат каноническому праву. Раскольники образовали отдельную церковную общину в Ашафенбурге (Бавария), причем к ним присоединился епископ Григорий (Огийчук). Вся эта группа исключена из церковного общения, а епископ Григорий и семь пресвитеров лишены священного сана и отлучены от церкви. Кроме них отлучены также семь мирян[13]. Однако это раскола не прекратило, и этот раскол поддерживается некоторыми левыми группами, связанными с униатами.

Закончилась и церковная деятельность 74-летнего митрополита Дионисия, который без всяких канонических оснований вмешался в жизнь Православной Церкви на русских землях во время немецко-советской войны и создал большие осложнения, подорвав канонический авторитет так называемой Украинской автокефальной Православной Церкви. Он устранен от управления православной церковью в Польше и изолирован, вопрос идет о соединении этой епархии с Москвой, так как при наличности тесной зависимости Варшавы от Москвы нет никаких возможностей удержать небольшую православную епархию в Польше вне зависимости от Московской патриархии[14].

 
3

1 ноября 1944 года в то время, когда Восточная Галиция снова была занята советскими войсками, умер митрополит А.Шептицкий. В похоронах приняли участие представители советской власти в лице Хрущева, и был даже венок от Сталина. Похороны носили вполне церковный характер, и советское правительство не делало никаких препятствий для производства выборов нового униатского митрополита. Митрополитом был избран Иосиф Слипый.

Политика Советской России в церковном вопросе представляет собою глубокий интерес для социолога, как и все, что совершается в Советской России. Идеи Ленина и его продолжателей, на основе которых должно быть создано не только новое общество, но и новый человек, связь которого со всей русской духовной традицией должна быть прервана, несмотря на все усилия пропаганды, на приспособление для этой цели всей системы образования, перестройки быта и прямых насилий, развиваются, однако, в двух направлениях. С одной стороны, действительно, создаются новые формы жизни и вырабатываются новые духовные навыки, создается почва для новой психологии, а с другой стороны, жизнь властно поворачивает на такие пути, которые являются продолжением путей общественного и государственного развития России. Предоставление некоторой свободы Православной Церкви в России и поддержка церковного канонического строя является вынужденным отклонением политики Советов в церковном вопросе. Произошло это под влиянием событий военной катастрофы и желания сгладить установившиеся в Европе мнения о положении Церкви в России, ибо насилие над совестью — наиболее чувствительный нерв европейского общественного сознания. Но независимо от этого, ослабление и затушевывание религиозных насилий и переход на иной путь соблазна является победой русской национальной традиции, которая в этих условиях, пока мнимой свободы, свидетельствует о такой линии общественного развития в России, которая не только не укрепляет советскую идеологию, но действует против нее.

Церковная уния, которую с конца XVI века с такими осложнениями на землях Западной России насаждал Рим, вместе с правительством королевской Польши, а засим Австрии, должна была полонизировать православное население в Польше и завершить собою польско-литовскую государственную унию 1569 года, которая предшествовала унии церковной. Однако эта сохранившаяся в Восточной Галиции, после раздела Польши, уния стала воспитательницей украинского национализма, острие которого оказалось направленным не только против России, но и против Польши. Польша испытала это в полной мере в момент своего восстания из гроба после Первой мировой войны и при этом в обстановке, когда Россия перестала быть на время фактором мировой политики. Трудно сказать, на что рассчитывали идеологи унии в XIX веке. Если австрийские политики мечтали об оторвании от России Юго-Западного края по Днепр, то ведь этот край, который стали называть «Украиной», являлся православным. Для него в XX веке уния являлась совершенно чуждой и непонятной. Встреча двух исповеданий — православного и униатского — при наличности католического прозелитизма, стоящего за спиной унии, дала бы такие же осложнения, какие дал «восточный обряд» в Польше. Это повлекло бы за собой религиозную борьбу католичества с Православием, чего в России не было.

Таким образом, оказывается, что 360-летнее существование унии на землях Восточной Галиции являлось одним из препятствий объединения украинского народа, несмотря на то, что, по утверждению украинских историков и политиков, именно уния развила и укрепила национальное самосознание украинского народа. Униатские историки идут еще далее. Они утверждают, что уния являлась единственным способом включить украинский народ в рамки западной культуры, отделить его от того, что является в России наследием Византии и, по словам историка С.Томашевского, это сделало бы Украину передовой нацией среди государств Европы. Даже в наши дни представители той же галицийской идеологии утверждают, что «падение Киевской державы произошло не только благодаря суздальским или татарским нападениям, но в не меньшей мере благодаря долголетней подрывной работе Византии». И дальше: «Если огромная часть народных масс стала на сторону чужого царя Петра Первого, а не своего гетмана Мазепы, то корни этого несчастья покоятся в том, что Византия уничтожила идею собственной, родной украинской законной короны, благодаря чему украинский народ видел в польской или московской короне законченную, Богом данную и тогдашней церковью, общественным мнением и психологией освященную власть»[15].

Украинский народ галицийскими политиками поставлен перед неосуществимой задачей. Для того чтобы образовать независимую государственность, он должен освободиться от последствий тысячелетней своей связи с общерусской восточно-византийкой православной традицией и всецело подчинить себя западной традиции и западным церковным влияниям. Можно думать, что культура — это платье, в которое народ может переодеться в любой исторический момент.

Ныне всеми признано, что разделение церквей — результат не столько церковных споров и недоразумений, сколько того, что народы пошли разными путями и были воспитаны в началах романо-германской и византийской культур.

Малороссы должны стать одним целым. Малороссия должна включить в себя и Восточную Галицию и в этом случае уния является большим осложнением. Осложнение было бы еще и в том, что, если бы на освобожденной от большевиков территории открылась возможность инославной пропаганды, то эту пропаганду Рим вел бы не для униатской церкви, а для себя. Минувшая война при встрече интеллигенции Восточной Галиции с интеллигенцией Малороссии обнаружила расхождение бытовых привычек и различие психологии внутри одного и того же народа, причем униатская интеллигенция невольно возрождала традиции королевской Польши, когда Православие являлось мужицкой верой. Если бы мечтания галицийских националистов осуществились, то правящим слоем оказались бы униаты, под которым лежал бы громадный пласт православного народа, являющийся большим соблазном для пропаганды Рима через унию. Вот почему ликвидация унии в Восточной Галиции являлась предпосылкой объединения малороссов и как бы исторической необходимостью. Уния, являясь проводником украинского национализма, сама себя обрекала, ибо формы развития малороссов за пределами Восточной Галиции давно переросли галицийский провинциализм. Политическая свобода и духовная независимость малороссов связаны с сохранением того исторического объединения народов Восточной Европы и Азии, которое совершено общими тяжкими усилиями народов России. Идея, стремящаяся разбить это единство, — есть идея, подрывающая основы бытия украинского народа. Немцы были побеждены только потому, что русское государство не кончалось на Волге. Стоит ли говорить о силе и значении государства, которое кончается даже не на Волге, а где-то на Донце. Уния по своему содержанию провинциальна и узка в сравнении как с Православием, так и католичеством. Узка и ее национально-государственная программа.

Вместе с тем ликвидация унии в Восточной Галиции обычными методами насилий советской власти явление трагическое, лишним бременем отягчающее историю русского народа. Образование Инициативного комитета соединения греко-католической церкви с церковью православной и деятельность этого комитета нисколько не оправдывают насилий советской власти, но все же должны остановить на себе внимание. Группа духовных лиц, во главе которых стал униатский священник, известный богослов доктор Гавриил Костельник, изменила своей церкви. Не так давно, в 1932 году, доктор Г.Костельник был одним из главных деятелей на униатском съезде во Львове, где председательствовал митрополит А.Шептицкий, куда не были приглашены иезуиты. Съезд этот имел своей задачей противопоставить старую унию формам нового «восточного обряда» и указать, что старая уния является ценностью для будущей судьбы малороссов. Доктор Г.Костельник в своем докладе «Идеология Унии» утверждал, что уния всегда была средством денационализации, являясь политическим фактором. Между тем для будущего России уния не имела никакой политической программы. В прошлом и настоящем Речи Посполитой польской уния должна была объединить польскую и русскую крестьянскую массу, а дворянство и правящий класс должны были перейти в католичество, что в свое время и произошло. Какая же задача стояла перед унией в России? Серьезно говоря — никакой, если не считать ее средством католической пропаганды. Сама галицийская уния была раздираема борьбой двух тенденций — восточной и западной. Станиславовский епископ Гр. Хомышин в своем чрезвычайно резком пастырском обращении о византизме в 1931 году прямо утверждал, что сохранение восточных форм в униатской церкви есть прямой путь ее ликвидации. Он и епископ Перемышльский И.Коциловский стремились к возможному приближению униатского обряда к обряду римскому. С необычайным упорством и против всех народных привычек старались ввести целибат среди духовенства. Не трудно себе представить, каким странным явлением была бы униатская церковь в ее латинском облике на просторах Малороссии. Помимо всего она была бы соблазнительным средством католической пропаганды. Вот почему советская власть нашла опору в некоторой части униатского духовенства и тем освобождала себя от некоторой части упреков в насилии. Нужно определенно сказать, что Брестская уния 1696 года разделила и духовенство и народ, подняла Русь на Русь. Ликвидация ее в 1839 году народ объединила. Уния в Восточной Галиции украинский народ разъединяла. Это бесспорный исторический факт. Трагизм только в том, что выполнение задачи объединения народа совершено в путях насилия и при помощи безбожной власти, что компрометирует все дело.

Ликвидация унии в Восточной Галиции имела место на церковном Соборе, который состоялся 8 марта 1946 года во Львове, в историческом храме Св. Юра. Перед этим, 24 февраля, в Воздвиженской церкви Киево-Печерской лавры была совершена хиротония униатских священников — о. А.Пельвецкого во епископы Станиславовские и о.Михаила Мельника во епископы Перемышльские, каковую епархию переименовали в Самборско-Дрогобицкую. Львовским епископом оставался епископ Макарий. На Соборе присутствовало 216 священников. Собор был открыт о. Г.Костельником*, перед тем награжденным митрой. Это свидетельствовало о внутреннем распаде в самой униатской церкви.

«Навсегда прискорбная по выражению папы Пия IX, «измена» митрополита Иосифа Семашко в 1839 году, когда уния была ликвидирована на Соборе в Полоцке, нанесла очень тяжелый удар Риму. В настоящее время, после насилий над православным народом в Польше в 1938 году, каковые насилия совершались не только при равнодушии католического духовенства, но до некоторой степени возбуждались последним, трудно Риму протестовать против насилий советской власти в Восточной Галиции в 1946 году. Трудно потому, что советская власть является врагом религии, а Польша утверждала и утверждает себя оплотом христианства на Востоке. Рим сам себя связывает в борьбе с властью враждебной религии. Поведение епископа д’Эрбиньи в Москве в 1925 году укрепило собою не христианство против безбожия, а советскую власть. Рим давно поставил крест на Галицийской унии как на средстве обращения православных в католичество. В результате иезуитами был создан «восточный обряд». Папа Пий XI так и не постиг глубокой пропасти между своими чистыми побуждениями и сомнительной практикой иезуитов, которые считали старую унию совершенно негодным средством для католической миссии в России.

Вторая мировая война смела без остатка все, что было создано «восточным обрядом» в Польше. Перекроив географическую карту Европы, она ликвидировала унию в Восточной Галиции. Здесь опять оказалась налицо «прискорбная измена» высоко стоящих и видных представителей униатского духовенства. Без этой измены советская власть оказалась бы в большом затруднении. Эта потеря для Рима весьма значительна потому, что ликвидирован последний центр славянской унии в Европе. Будущее можно определить или как решительное столкновение католичества с советским безбожием, или как встречу католичества и Православия в освобожденной от безбожной советской власти России. Ни «восточного обряда», ни унии между Православием и католичеством в России в складывающейся исторической обстановке представить себе нельзя. Никогда не было так ясно, что соединение церквей должно быть осуществлено иными средствами.

Рим как будто бы этого еще не понимает.
Центр униатства переносится за океан.
 
4

Украинская униатская церковь особенного значения за океаном не имела, теперь она должна такое приобрести. Значительное количество беженцев из Восточной Галиции оказалось в оккупированной американцами и англичанами части Германии. Беженцы эти являлись польскими подданными, и потому на них не распространялись условия Ялтинской конвенции о репатриации советских граждан. В силу этого вся масса украинцев — советских подданных пошла под высокую руку галичан, которые своим иммунитетом охраняли последних. Все управление эмиграцией и все ее средства оказались в руках галичан. Все они владели немецким языком, и в рядах галицийской эмиграции оказалось значительное количество старых политических деятелей. Духовная жизнь украинской эмиграции оказалась в полной зависимости от галицийской интеллигенции. Она по-своему понимала пути развития украинской нации, ставила свои особые задачи с необычайной резкостью и грубостью. Основная задача — это расчленение и ликвидация России, независимо от борьбы с советской властью. Ликвидация советской власти является только этапом на путях ликвидации России. Это очень смело, но совершенно нереально с точки зрения недавнего русского опыта, когда Россия, как народ, разгромила немцев силой своего национального единства. Это противоречило общемировым интересам и тенденциям развития мира, который стремится не к разъединению, а к объединению. Галицийская идея вывести украинский народ из огромнейшего здания величайшего государства в мире, выходящего на все моря и океаны, и поселить его в староукраинском доме с окнами на Днепр и Вислу — идея столь же маленькая, как мала сама Восточная Галиция. Судьбе угодно, чтобы эти разрушители России и общего дома народов, населяющих Россию, оказались вне Европы. Они стремятся за океан. Рим прекрасно понял, что в Европе галицийские политики глубоко провинциальны и никакого значения иметь не могут. Но за океаном они являются силой, достаточной для укрепления и развития погибшей в Европе униатской церковной традиции. Уния, существовавшая в Галиции 350 лет, закончила свое существование, и этот конец на фоне грандиозных мировых событий, в сущности, не произвел никакого впечатления. За океаном нужно, на всякий случай, сохранить унию в качестве источника возможного влияния в будущем на тот украинский народ, который, по мыслям галичан, должен явиться составной частью какой-то страны народов между морями — Балтийским и Средиземным.

Это будущее украинское государство средних размеров после церковной катастрофы при советской власти, почем знать — может явиться достаточно подготовленным для восприятия унии, которую нужно укрепить и наново оборудовать после разгрома ее в Восточной Галиции.

Оставшийся вне Галиции единственный униатский епископ Иван Бучка оказался в Европе. Перед самой войной он по поручению митрополита А.Шептицкого был послан на визитацию украинских греко-католиков в США, в Канаде и Южной Америке. Он возвратился после войны в Рим и был сделан апостолическим визитатором в Западной Европе для униатов в Германии, каковыми оказались униаты исключительно из Восточной Галиции.

По статистике украинского информационного бюро, среди украинской эмиграции в американской зоне оккупированной Германии, числится 68,6% униатов, православных 30,4%. В британской зоне 65% униатов и 35% православных. Таким образом, превалирующим исповеданием явилось исповедание униатское, ликвидированное в Галиции, и теперь в эмиграции униаты считают Православие орудием советской политики. В Америке униатская церковь особого значения не имела.

Основателями униатской церкви в Америке явилась карпато-русская эмиграция, которая после 1880 года, в связи с насилием венгерской власти, стала покидать Карпатскую Русь, в особенности из Мукачевской и Пряшевской епархий. В Америке карпатороссы организуют свою епархию. К ним присоединяются прибывающие униаты из Галиции. В 1907 году в Америку униатским епископом был назначен Сотер Ортинский, которой пытался объединить карпатороссов и галичан. Из этого ничего не вышло, так как карпатороссы были русофильского настроения и вообще имели наклонность к Православию. В результате произошел раскол между галичанами и карпатороссами, и 10 000 карпатороссов перешло в Православие. В 1916 году епископ Сотер Ортинский умер, и для Рима было ясно, что эти две группы карпатороссов — сторонников России и галичан — врагов России — необходимо разъединить. В 1924 году были назначены отдельные епископы: К.Богачевский — епископом галичан с центром в Пенсильвании в Мингале и Василий Такач — с центром епархии в Филадельфии. Несмотря на то, что Василий Такач у себя на родине поддерживал тесные связи с католическими духовными властями, он, сделавшись епископом тех униатов, которых в Америке называли «русинами», под давлением своей паствы отделился от галичан. Карпатороссы и до сего времени, по словам украинской газеты, «и слышать не хотят заверений о том, что они украинцы». Епископ В.Такач умирает в мае текущего года. На место его епископом назначен Данило, посвященный еще в 1946 году. На будущее галицийские националисты смотрят без особых надежд.

«При новом епископе Даниле, — утверждает “Украинська трибуна”, — или наступит полная, национальная гибель “русинов”, а вместе с тем и греко-католической церкви в чужом море, или разгорится присыпанная пеплом граница, в которой еще тлеет украинское национальное сознание прикарпатского народа».

«Настало время, — продолжает газета, — чтобы между “угро-русинами” в Америке зажглось ясное солнце. Без национального сознания нет силы в церкви, гибнут язык, традиции, обряд, народность. Необходимы сознательное украинское духовенство, украинское печатное слово, дабы спасти греко-католическую церковь и народность закарпатских украинцев в Америке»[16].

K этой задаче — спасать греко-католическую церковь закарпатских украинцев в Америке — присоединяется необходимость вообще укрепить униатскую церковь после ее ликвидации в пределах самой Галиции. В связи с этим центр ее переносится в Канаду, куда стремятся направить главную массу украинской униатской эмиграции. Канада и до сего времени являлась сосредоточием украинской эмиграции, между прочим, также и из Киевской и Волынской губерний эмигранты стремились также в Канаду, страну просторную и земледельческую. Однако канадская униатская церковь особого значения не имела. В настоящее время Канада является центром униатства.

21 июня папа Пий ХII при посредстве апостолического делегата на Канаду уведомил, что епархиальный архиерей экзархата Средней Канады Василий Ладика возведен в сан архиепископа за свои заслуги перед украинской униатской церковью в Канаде и перед украинским народом. Таким образом, греко-католическая церковь в Канаде стала архиепископией или митрополией, и она обнимает две епархии: одну на востоке, а другую на западе Канады.

27 мая текущего года в импозантном соборе Св. Михаила в Торонто была хиротония двух униатских епископов: Исидора Борецкого во епископа экзархата Восточной Канады и Андрея Роборецкого — в епископы-суфраганы экзархата Средней Канады. В хиротонии принимали участие униатский епископ Ладика и епископ, бывший суфраган в США, Амвросий Савившин, который еще 13 апреля стал епископом Западной Канады с центром в Эдмонте. К этому нужно добавить, что история униатской церкви в Канаде начинается всего лишь с 1912 года, когда, по ходатайству митрополита А.Шептицкого, был создан украинский униатский экзархат в Канаде, во главе которого первоначально стоял епископ Никита Будка, впоследствии возвратившийся в Галицию и ныне вывезенный советской властью[17].

Таким образом, в Канаде образуется центр униатской церкви.

Образуется в Канаде и центр украинского православия. Как было уже отмечено, православной епархией в Канаде с 1924 года управлял архиепископ Иоанн Теодорович (Самосвят), который в оправдание благодатности иерархии, созданной в Киеве в октябре 1921 года, даже написал небольшой труд, который свидетельствует о богословских познаниях автора, в силу чего его утверждение, что указанная иерархия является благодатной, в высшей степени странно. В Канаду был командирован собором так называемой украинской автокефальной церкви, во главе которой стоит митрополит Поликарп, ныне проживающий в Германии, епископ Мстислав Скрипник, которому был дан титул архиепископа. 22 и 23 ноября в Виннипеге состоялся собор, и на этом соборе главою православной церкви в Канаде был избран указанный епископ Мстислав. На соборе этом не произошло объединения с так называемой украинской автокефальной церковью, а означенная церковь названа «церковью-сестрой родной по духу и стремлению»[18]. К этому нужно добавить, что в Канаде оказался и митрополит Илларион (Огиенко), который именует себя «Митрополит Холмский и Подляшский, Архиепископ-Элект Киевский и Переясловский». Он обращается к «всечестному духовенству и всем боголюбивым верующим» и в своем обращении, с одной стороны, опровергает, как он выражается, «оскорбительные сплетни» в том смысле, что он «будто бы приехал в Канаду обращать украинцев к Московскому Патриарху и что будто бы его направили советофилы». Он заявляет, что с Московским Патриархом он не имел и не имеет ни малейших отношений и что в Канаду он приехал только для того, «чтобы послужить украинскому народу и его церкви и помочь ей соединиться в единую, чисто православную церковь»[19]. Таким образом, в Канаде, в том же самом Виннипеге, оказались архиепископ Мстислав, опирающийся на чрезвычайный собор, и митрополит Илларион, который подписался: «Смиренный богомолец за лучшую судьбу украинского народа. Украинский митрополитальный православный собор в Виннипеге». Что из всего этого выйдет — сказать трудно, но несомненно только одно, что в украинской православной церкви нет единства и намечаются тенденции, для нее опасные.

В самой оккупированной Германии униатская церковь, опираясь на Рим, заняла более влиятельное положение, чем Церковь Православная. С самого начала в Мюнхене оказался апостолический визитатор и администратор украинцев-униатов в Германии о. Николай Вояковский. Засим прибыл епископ Иван Бучко. Все это указывает на то, что украинской униатской церкви за границей в настоящее время придается особое значение. Вместе с тем галичане понимают, что наличность двух вероисповеданий является препятствием к действительному объединению украинского народа, и поэтому со стороны униатов выдвигается мысль об объединении двух вероисповеданий. Вопрос ставится довольно просто.

«Если западные католики и протестанты находят общий язык и место общей работы для обороны против наступающего врага, который для достижения своей цели в противовес христианской вере создал для себя красное московское лжеправославие, — то тем паче оба украинских вероисповедания должны создать национальное объединение украинской соборной церкви. Различия абстрактно-догматического значения должны отойти на дальнейший план, чтобы освободить место для конкретной задачи — общей обороны нашего народа — перед опасностью национальной гибели.

Владыкам наших обоих вероисповеданий принадлежит решительное слово для разрешения этого ныне жизненного церковного украинского вопроса. Украинские верующие низы уже действуют сообща»[20].

Все это весьма примитивно и наивно. Это свидетельствует о необычайном падении церковного сознания и ответственности среди современных галицийских деятелей. Газета «Час», которая поместила эту статью, является влиятельным органом галицийских униатов. И несомненно, в Канаде будут делаться попытки к этому церковному «объединению», к стремлению отодвинуть на второстепенный план «абстрактно-догматические различие» обоих вероисповеданий.

Рим усиливает униатскую церковь в Канаде и этим стремится восстановить те потери, которые понесены в Восточной Галиции. Делается попытка в этом направлении и в Европе. Так, греко-католическая семинария, во главе которой стоят ксендз-инфулат Василий Лаба и ксендз-администратор Александр Малиновский, по оставлении Львова в течение некоторого времени находилась в Гиршберге под Вайльгаймом в Баварии, ныне эта семинария перенесена в Голландию в Куленборг. Открытие семинарии происходило в очень торжественной обстановке. Освящение совершил апостолический визитатор для униатов в Западной Европе епископ И.Бучко, в присутствии делегатов кардинала да Йонга, архиепископа Утрехта и апостолического нунция в Гааге, монсиньора Гиоба. Были делегаты также от вице-премьера и министра юстиции. Были получены телеграммы от папы и кардинала Тиссерана, секретаря Конгрегации восточной церкви, известного деятеля «восточного обряда»[21].

С другого конца света сообщают, что в Шанхае имеется специальная миссионерская организация, которая подготовляет миссионеров для России на тот случай, когда это станет возможным. Эта организация состоит из 11 священников «восточного обряда» и возглавляется английским иезуитом священником Вилсоцким. Эти миссионеры прибыли в Шанхай из Англии. Они получили специальную подготовку. Знают не только русский язык, но русскую историю и традиции. Они должны находиться в постоянном общении с повседневной русской жизнью и понимать русский характер. Большинство из них — русские. В последнее время в Китай бежала значительная группа жертв советского террора, и среди них работают миссионеры[22].

Одним словом, для Рима все остается по-старому. Несмотря на то, что «восточный обряд» в Польше уничтожен до корня, что ликвидирована униатская церковь в Восточной Галиции после 350-летней истории, несмотря на то, что весь мир потрясается назревающими событиями, которые требуют усилий защитников европейской христианской культуры, Рим продолжает оставаться на старых позициях миссионерской работы среди православных, укрепления униатской церкви в Канаде, подготовки будущих миссионеров для России, освобожденной от советской власти, несмотря на то, что все эти методы осуждены историей и кроме страданий народа и огорчений для того же Рима ничего на протяжении длинных веков не дали и дать не могут.

Единение христианского мира и единение христианских церквей повелительно диктуются всем ходом всемирной истории. Православный мир это давно ощущает, но он считает, что это единение может произойти только в путях взаимного понимания и любви.

В настоящий момент нет места для чьей-либо гордости, а есть место для сознания взаимных ошибок и поисков истинного пути для возвращения к церковному единству. Это церковное единство явится духовным единством всего человечества западной культуры, к которой принадлежит и Россия с ее оригинальным и глубоким содержанием духовной жизни. Вместе с тем должно быть покончено с теми утверждениями, которыми до сих пор пользуются униатские писатели. В небольшой брошюре по поводу 350-летнего юбилея Брестской унии некий Петр Исаев утверждает:

«Будущее церковной унии вообще зависит от политического будущего Украины. Если Украина окажется под влиянием Западной Европы и западная культура там постепенно восторжествует, то вместе с этой культурой постепенно и добровольно восторжествуют и западные церковные влияния. В случае же, если Украина останется в сфере московско-азиатской культуры на длинное время, то там вообще уничтожат всякую церковь, всякую Украину, оставивши, в крайнем случае, на карте ее имя»[23].

Этой мысли можно противопоставить иную, и эта иная мысль является и творческой, и созидательной.

Русская культура не является культурой московской и азиатской. Это есть культура, где преломились и выявились начала и Запада, и Востока. Борьба с безбожием и с коммунизмом есть общая задача человечества, и в этом залог того, что в полной мере возродится после общих страданий западноевропейская христианская культура, которая обнимает собой и Россию, и тогда Украина станет реальностью, опираясь на украинский народ, общего этнического корня с народом русским, на Православную Церковь, которая в течение веков не только духовно окормляла народ, создавший величайшее государство в мире, но и утвердила величайшую по богатству и разнообразию общерусскую культуру.

 

Июль 1948 года.

Бавария
 
 
ПРИМЕЧАНИЯ
 
 
Глава 1

1. Священник А.Около-Кулак. Крестный путь // Китеж. Русский католический вестник. Выходил в Варшаве с июня 1927 по сентябрь 1931. 1929. № 1–3. С. 16.

2. Там же. С. 19.

3. Ks. dr. D. Kolpinskij. Pocz№tki katolicyzmu wschodniego obrz№dku w Rosji. usg. Koњciуі katolicki w Rosji Poznaс, 1932. 124.

4. В Польше в Радоме до войны было 4 православных церкви, из них одна бывший костел, одна домовая гимназическая. После войны из двух оставшихся одна разобрана, другая занята под клуб резервистов. Местный нотариус Рогусский выступил в защиту православных и рассказал о Тамбове //Воскресное чтение. Варшава: Синод. канц., 1928. № 35.

5. Ks. Adrjan Boudou (иезуит). Stolica Swiкta a Rosja. Krakуw. 1928. Пер. с франц. Т. I. С. 18.

6. Там же. С. 23.

7. Юрий Самарин. Современный объем польского вопроса // Газета «День» (И. Аксакова), 1863. № 38, 21 сент., Москва.

8. A.Boudou. Цит. соч. Т. I. С. 33.

9. Труды IV Съезда русских академических организаций за границей. Часть I. Белград, 1929. С. 104 и сл.

10. Там же. С. 111.

11. Шмурло Е.Ф. Посольство Чемоданова и Римская курия. Записки Русского научного института в Белграде. Белград, 1932. С. 13 и сл.

12. Ключевский В. Курс русской истории. Ч. III, изд. 2-е. С. 64.

13. Kapitan Тr. Mac. Gullach. Przeњladowanie chrzeњcijaсstwa przes bolszewism rosyjski // Пер. с англ. Krakow: Изд. Иезуитов, 1924. С. 415.

14. Ks. dr. D. Kolpinskij. Цит. соч. С. 25.

15. На страницах печати // Слово (газета Варшавской митрополии). Варшава, 1934, № 68 (18 ноября).

16. A.Boudou. Цит. соч. Т. II. Краков, 1930. С. 412.

17. Там же. С. 416.
18. Там же. С. 441.
19. Там же. С. 455.
20. Там же. С. 469.
21. Там же. С. 458.

22. A.Boudou. Цит. соч. Т. I. С. 188–189.

23. Там же. С. 197.

24. Ks. Jan Urban (иезуит). Makryna Mieczyslawska w њwietle prawdy. Krakуw, 1923. С. 1, 12, 25, 26, 27, 40 и др.

25. A.Boudou. Цит. соч. Т. I. С. 443.

26. Там же. С. 462–463.
27. Там же. С. 465.
28. Ks. Jan Urban. Цит. соч. С. 59.
29. Там же. С. 71.
30. Там же. С. 73.
31. Там же. С. 74.
32. Там же. С. 82.
33. Там же. С. 117, 139.

34. (Николаев К.Н., анонимно). Воссоединение униатов с Православной Церковью в 1839 г. Конкордат Рима с Россией в 1847 г. — Варшава. Синод. типогр. (64 с.), 1931, С. 14–15.

35. A.Boudou. Цит. соч. Т. II. С. 259.

36. Там же. С. 260.
37. Там же. С. 261.
38. Там же. С. 267.
39. Там же. С. 572.
40. Там же. С. 561.
41. Там же. С. 624.
42. Там же. С. 634.
43. Там же. С. 644.
 
 
Глава II
1. Воскресное чтение. 1931. С. 256.

2. Кн. Евгений Трубецкой. Религиозно-общественный идеал западного христианства в XI веке. Идея Божеского Царства в творениях Григория VII и публицистов его современников. Вып. I. Киев, 1897. С. 100.

3. Там же. С. 103.
4. Там же. С. 141.
5. Там же. С. 144.
6. Там же. С. 146.
7. Там же. С. 235.
8. Там же. С. 236–237.
9. Там же. С. 309.
10. Там же. С. 286.
11. Там же. С. 287.

12. Рудольф Зом, проф. Очерк истории церкви. Пер. с 18-го немецкого изд. Варшава, 1914. С. 89, 91.

13. Воскресное чтение. Варшава, 1931. С. 470 и сл.
14. Николаев К.Н. Цит. соч. С. 8 и сл.
15. Воскресное чтение. Варшава. 1931. С. 470 и сл.

16. Pamiкtniki I Konferencji kaplanskijei w sprawie unji koњcielnej w Piсsku. Piсsk. 1931. С. 109–110.

17. Ks. dr. Jan Wiњlicki. Umowy Lateraneсskie. Lublin. 1930. С. 33. (Там же и Конкордат с Италией.)

18. Слово (Варшава). 1931. № 3; Воскресное чтение. 1931. С. 310.

19. Бокль. История цивилизации в Англии. СПб., 1895. С. 366 и сл.

20. К.Н. (К.Николаев). Дьявол на улицах городов Испании //Воскресное чтение. 1931. № 26.

21. Церковные ведомости. Ср. Карловцы (Югославия). 1925. № 21–22.

 
 
Глава III
1. Kapitan Тr. Mас Gullach. Цит. соч. С. 256.
2. Там же. С. 142.
3. Там же. С. 143.
4. Там же. С. 306.

5. Karewicz Т. Z dziejуw гсау unijnej w Rosji. Kosciуі katolicki w Rosji. Warszawa, 1932.

6. Там же. С. 44.
7. Там же. С. 46.
8. Там же. С. 47.
9. Там же. С. 53.
10. Там же.
11. Китеж. Варшава, 1929. С. 65.
12. Ks. dr. D.Kolpinskij. Цит. соч. С. 26.

13. Oriens. 1934. С. 107 и сл., ст. о. J.Urban’a.

14. Там же.
15. Ks. dr. D.Kolpinskij. Цит. соч. С. 27.
16. Там же. С. 29.
17. Там же. С. 30.
18. Oriens. 1936. С. 171 и сл., ст. А.Новицкой.
19. Ks. dr. D.Kolpinskij. Цит. соч. С. 29.

20. Богословия. Науковий тримисячник. Львив, 1931. Т. IX. Кн. 4. С. 290 и сл.

21. Oriens. 1935. С. 65, ст. Лихаревой.
22. Там же.
23. Kapitan Mac Gullach. Цит. соч. С. 316–317.

24. Вера и народ. Журнал русских католиков. Париж, 1924. № 8–9, ст. П.Волконского; Слово. Варшава, 1935. № 19, ст. В.Заикина.

25. Ks. dr. D.Kolpinskij. Цит. соч. С. 33.
 
 
Глава IV

1. Р.-М. de Belloy. S.J. Pie XI et le retour а l’uniti de l’Orient separi. Orientalia Christiana. ? 55, 1929. С. 6.

2. Там же. С. 6.
3. Там же.
4. Там же.
5. Там же.
6. Там же. С. 7.

7. Stanislaw Kutrzeba. Polska Od rodzona (1914–1928) wydanie 3. Варшава, 1928. С. 33, 41, 45.

8. Возрождение (Париж) от 11 ноября 1935, ст. Д.Н. Любимова.

9. A. Ponikowsа.Wizytator — Nuncjucz — Kardynaі — Papieї // Kurjer Warszawski. 12 февраля 1939 г.

10. Oriens. 1939. С. 35.
11. Там же.
12. De Belloy. Цит. соч. С. 6; Речь. 6.12.1923.

13. Акты Польской Республики за 1918–1921 гг. / Пер. под редакцией сенатора Н.М. Рейнке со статьями Ю.П. Кистера и К.Н. Николаева. Изд. Русского комитета в Варшаве. 1921. С. 39 и сл.

14. Церковные ведомости. Ср. Карловцы (Югославия), 1922. № 3.

15. Бантыш-Каменский. Исторические известие о возникшей в Польше унии. М., 1805. С. 18, 19–20, 27, 32.

16. Самарин Ю.Ф. Газета «День». Москва, 1863, 21 сент.

17. Ks. Stan. Laski. Jezuici a obrzudek wschodni //Oriens, 1935. С. 38–43, 74–79, 99–103.

18. Kurjer Warszawski. 12 фев. 1939.
 
 
Глава V

1. Pisma Stolicy Apostolskij. T. V. Lublin, 1938.

2. Там же.
3. Там же.
4. Китеж. 1928. С. 68.

5. Домбровский. Пий XI и униатское движение. Вильно, 1930. С. 29.

6. Przeglud Katolicki. Warszawa. 1927. С. 450.
7. Oriens. 33/14.
8. Воскресное чтение.

9. Пирлинг. Россия и папский престол. Т. I. М., 1912. С. 116.

10. Н.J. Lubienski. Droga na. С. 17.
11. Там же. С. 25.

12. Шмурло Е. Римская курия на русском православном Востоке в 1609–1654. Прага, 1928. С. 30, 31, 32–38.

13. Lubieсski. Оp. сit. 37.

14. Томашивский С. Про идеи, героив и политику. Львив, 1929. С. 75–76.

15. Костельник Г. о. Идеология унии. Унийни з’изд. у Львови, 1938. С. 95.

16. Тихомир Остоич. Зaxapиja Орфелин. Београд, 1923. С. 103.

17. Гр. Хомишин. Еп. Станиславивски. Про византийство. Пастирский лист. Станиславив. 1931. С. 27, 35.

18. Парвов А. Папские буллы по греко-униатскому вопросу. СПб., 1888. С. 58.

19. Acta apostolis sedis. Т. XX. С. 416.

20. Окружное Патриаршее и синодальное послание 1895 г. //Воскресное чтение. 27/669.

21. Воскресное чтение. 26/4761.
22. Ilystrowany Kurjer Codzienny. Krakуw, 29 мая 1939 г.
23. Oriens. 38/65.
24. Oriens. 33/129.
25. Oriens. 33/37, 38.
26. De Belloy. Цит. соч. С. 12.
27. Там же. С. 17.
28. Вера и Родина. Париж, 1924, март. С. 42.

29. Przeglud katolicki. 1927. С. 451, Варшава.

30. Oriens. 33/44.
31. Oriens. 38/30.
32. Oriens. 33/23.
33. Oriens. 34/23, 35, 183.
34. Oriens. 37/76.
35. Oriens. 36/61.
36. Oriens. 36/48.
37. Oriens. 33/29.
38. Oriens. 38/118.

39. Вестник русского христианского движения. 1933, январь. С. 20.

40. Воскресное чтение. 1925/494.
41. Китеж. 1927, № 1.
42. Воскресное чтение. 29/757.
43. Воскресное чтение. 25/167.
 
 
Глава VI

1. Домбровский А. Альбертинская обитель о.о. иезуитов восточного обряда. Китеж, 1929. № 9–12. С. 14.

2. Мануjло Грбич. Карловачко Влодичанство. Карловац, 1890. Т. Ь. С. 220.

3. Oriens. 33/16.
4. Воскресное чтение. 25/388.

5. Кар. Mac Gullach. Цит. соч. С. 258.

6. Pisma Stolicy Apostolsk. T. V. Люблин, 1938. С. 6.

7. Кар. Mac Gullach. Цит. соч. С. 250.

8. Церковные ведомости. Ср. Карловцы, 1923. № 9–10. С. 12.

9. М. д’Эрбиньи. Церковная жизнь в Москве. Париж, 1926. С. 12.

10. Там же. С. 13.
11. Там же. С. 16.
12. Там же. С. 20.
13. Там же. С. 100.
14. Там же. С. 106.

15. Жевахов К., кн. Воспоминания. Т. II. С. 323.

16. Antoni Starodworski. Tragedija Cerkwi Prawosіawnej w Z.S.R.P. Варшава, 1934. С. 85, 86.

17. М. д’Эрбиньи. Цит. соч. С. 23.

18. Там же. С. 39, 41, 57.
19. Там же. С. 51.
20. Там же. С. 69.
21. Там же. С. 78.
22. Там же. С. 115.
23. Там же. С. 109.

24. Konkordat Polski ze Stolici Apostolski. Biblioteka religijna. Львов, 1925. С. 5.

25. Там же. С. 169.
26. Przeglid Katolicki, Warszawa, 1927. C. 450.

27. Ks. E.Likowski. Unia Brzestra. 2-е изд. Варшава. 1907. С. 267–268.

28. Oriens. 33/142.

29. A.Boudou. Op. cit. С. 590.

30. Там же. Т. II. С. 117.

31. Pamietnik VI konferencji. Piсsk.1939. С. 44.
32. Konkordat etc. С. 298.
33. Oriens. 33/76

34. Pamietnik VI konf. С. 39 и 46.

35. Воскресное чтение. 27/157
 
 
Глава VII
1. Oriens. 33/129.

2. Окружное патриаршее и синодальное послание 1895 г. //Воскресное чтение. 30/700.

3. Oriens. 35/3.
4. Oriens. 33/95.
5. Oriens. 38/61.
6. «Путь». Париж, № 51. С. 75, рецензия.
7. Oriens. 38/41.
8. Воскресное чтение. 25/32.
9. Воскресное чтение. 25/23.
10. Воскресное чтение. 25/835.
11. Воскресное чтение. 25/617.
12. Воскресное чтение. 25/718.
13. Воскресное чтение. 27/51.
14. Воскресное чтение. 27/101.
15. Воскресное чтение. 27/622.
16. Воскресное чтение. 26/91.
17. Воскресное чтение. 26/90.
18. Воскресное чтение. 28/314.
19. Воскресное чтение. 25/800.
20. Воскресное чтение. 27/101.
21. Там же.
22. Воскресное чтение. 26/291.
23. Воскресное чтение. 28/119.
24. Воскресное чтение. 28/148.
25. Воскресное чтение. 26/490, 755.
26. Воскресное чтение. 26, № 16, облож.
27. Воскресное чтение. 27/5, облож. 6.
28. Oriens. 33/32.
29. Воскресное чтение. 26/691.
30. Воскресное чтение. 27/306
31. Воскресное чтение. 31/328.
32. Воскресное чтение. 31/356.
33. Воскресное чтение. 28/271.
34. Воскресное чтение. 28/148.
35. Воскресное чтение. 28/119.
36. Oriens. 33/123.
37. Воскресное чтение. 31/721.
38. Воскресное чтение. 31/632.
39. Воскресное чтение. 31/678.
40. Воскресное чтение. 31/661.
41. Воскресное чтение. 27/169.
42. Воскресное чтение. 27/283.
43. Воскресное чтение. 27/578.
44. Воскресное чтение. 28/13.
45. Воскресное чтение. 28/555.
46. Воскресное чтение. 27/471.
47. Oriens. 38/120. 48; Воскресное чтение. 28/149.
48. Воскресное чтение. 28/516.
49. Воскресное чтение. 30/391.
50. Воскресное чтение. 30/279.
51. Oriens. 36/63.
52. Oriens. 37/31.
53. За свободу. Варшава. 16.03.1929.
54. 3а свободу. Варшава. 04.03.1929.
55. За свободу. Варшава. 01.03.1929.
56. Воскресное чтение. 29/564.
57. Воскресное чтение. 30/344.
58. Воскресное чтение. 30/164.
59. Воскресное чтение. 27/651.
60. Воскресное чтение. 31/469.
61. Воскресное чтение. 33/40.
 
 
Глава VIII
1. Воскресное чтение. 25/395.
2. De Belloy. Op. cit. С. 11.
3. Там же. С. 18.

4. Jan Urban. Welehradzkie utopie. Краков, 1909. С. 4.

5. De Belloy. o. с. С. 11.

6. Путь (журнал). № 13. Париж.
7. Китеж. 1928. С. 22 (№ 1–2).

8. Энциклопедия «Rerum Orientalium» по-польски // Pisma Stolicy Apostolskiej. Т. V. Люблин, 1938.

9. Китеж. 1928. С. 63.
10. Oriens. 33/20.
11. Oriens. 33/19.
12. Oriens. 38/27.

13. Oriens. 39/57. Полный текст см: Деяния Второго Всезарубежного Собора. Белград 1939. С. 337 и след. Пер. Н.Ф. Степанова.

14. Oriens. 33/127.
15. Oriens. 35/29.
16. Oriens. 36/60.
17. Pisma Stolicy Apostolskiej. Т. V. Люблин, 1938. С. 13 и сл.
18. Там же.
19. Oriens. 37/27.
20. Pamiкtnik VI Piсskiej Konferencji. C. 45.

21. Przeglud Katolicki, 1927, Warszawa. C. 451.

22. H.Lubieсski. Цит. соч. С. 70.
23. Там же. С. 42.
24. Там же. С. 46.
25. Oriens. 36/159.

26. Косоноцький В. Процес за православнi церкви. Варшава 1930.

27. Там же. С. 5.

28. Толстой Д., граф. Римский католицизм в России. Т. II. С. 361 и сл.

29. Ks. В.Likowski. Dzieje Koњcioіa unickiego na Litwie a Rusi. Варшава, 1906. Т. II. С. 44.

30. Воскресное чтение. 30/237.
31. Косоноцький В. Цит. соч. С. 49.
32. Китеж. 1930. № 9–12. С. 3–4.
33. Dzieс Polski. Warszawa, 1930. С 32.
34. Воскресное чтение. 31/235.
35. Там же.
36. Там же.
 
 
Глава IX
1. Китеж. 1930. № 1.
2. Наша жизнь. 8 марта 1930 г.
3. За свободу. 22 февраля 1930 г. и 19 марта 1930 г.
4. Воскресное чтение. 30/204.
5. Китеж. 1930. С. 141.

6. Китеж. 1929. № 9–12. С. 12.

7. Pisma Stolicy Apostolskiej. T. V. Люблин, 1938. С. 16.
8. Там же. С. 16.
9. Oriens. 34/25.
10. Китеж. 1930. С. 79.
11. Oriens. 33/19.
12. Китеж. 1930. С. 101.
13. Воскресное чтение. 30/501.
14. Slowo. Wilno, 1932. С. 3.
15. Воскресное чтение. 30/519.
16. Воскресное чтение. 31/310.
17. Китеж. 1930. С. 31.
18. Воскресное чтение. 30/503.
19. Китеж. 1931. С. 39.
20. Воскресное чтение. 31/77.
21. Ст. Н.Добрянского //Слово. 1934. № 40.
22. Воскресное чтение. 31/733.
23. Воскресное чтение. 31/134.
24. Oriens. 33/25.
25. Oriens. 39/62.
26. Воскресное чтение. 31/599.

27. Pamietnik 1-ej Konferencij Kapіanskijei w sprawie uniji koњcielnej w Piсsku. Piсsk, 1931. С. 20, 26 и сл., 47.

28. Там же. С. 93, 100.
29. Там же. С. 122.
30. Pamietnik II Konferencij. Piсsk, 1932.
31. Слово. 1931. № 15.
32. Воскресное чтение. 31/648.

33. Pamietnik III Konferencij. Piсsk, 1933. С. 19.

34. Там же. С. 116.
35. Там же. С. 124, 126, 128, 134.
36. Там же. С. 140.
37. Там же. С. 74 и сл.

38. Вестник Русского христианского движения. 1927. № 11. С. 19.

39. Вестник Русского христианского движения. 1928. № 4. С. 30.

40. Вестник Русского христианского движения. 1932. № 1. С. 17, 18.

41. Вестник Русского христианского движения. 1933. № 1. С. 21, 22.

42. Слово. 1932. № 21.
43. Oriens.

44. Wiktor Piotrowicz. Unja czy demonstracija. Wilno, 1931. С. 23, 33, 34, 64.

45. Nowe formy unyi koњcelny w Polsce. Sіonim, 1932. С. 32, 63, 86.

46. Henryk Ignacy Lubeсski. Droga na Wschуd Rzymu. Warszawa, 1932. С. 84, 102, 103, 109.

47. Dyskusia prasowa wokуі ksiкџki // Droga na Wschуd Rzymu. Warszawa, 1933. С. 24, 30, 65.

48. Oriens. 34/27.
49. Там же.
50. Китеж. 1931. № 1; Oriens. 34/110.

51. Русско-американский православный вестник. Нью-Йорк, 1936, октябрь.

 
 
Глава X
1. Oriens. 33/9–10.
2. Oriens. 36/124.
3. Воскресное чтение. 33/108–109.
4. Воскресное чтение. 33/206.
5. Воскресное чтение. 33/58.
6. Oriens. 34/61.
7. Pamietnik IV Piсsk. konferen. C. 107.
8. Oriens. 35/35.
9. Католический вестник. Харбин, 1936. С. 178 и сл.

10. Pisma Stolicy Apostolskiej. T. V. Люблин, 1938.

11. Oriens. 37/163.
12. Oriens. 38/45.
13. Oriens. 38/67.

14. Вейдле В. Тютчев и Россия // Русские записки. Париж. Июнь 1939. С. 144.

15. Слово. Варшава. 33/46.
16. Китеж. 1927. С. 53–56.
17. Oriens. 36/15.
18. Oriens. 34/156.

19. Oriens. 37/19 Русские поля. Сеаттль, 1936. № 42.

20. Карпато-русское слово. 1936, 15 марта.
21. Воскресное чтение. 1929. № 37.
22. Oriens. 36/19.
23. Там же.
24. Oriens. 35/81.
25. Oriens. 37/81.
26. Там же.
27. Там же.
28. Там же.

29. Pamietnik VI Konferencij. Piсsk, 1939. С. 110.

 
 
Глава XI

1. Бантыш-Каменский. Исторические известия о возникновении в Польше унии. М., 1805. С. 67, 68, 69, 102.

2. Volumina legum. T. IX.
3. Последние новости. Париж, 14.09.1934.
4. Воскресное чтение от июня до конца 1930 г.

5. Ilustrowany Kurjer Codzienny, 28.06.1937 и сл.

6. Слово. 25.11.1934.
7. Слово. 9.10.1934.
8. Слово. 1936. № 39.
9. Там же.
10. Слово. 1936/47.
11. Oriens. 37/24.
12. Oriens. 37/50.
13. Слово. 11.04.1937.
14. Oriens. 37/25.
15. Воскресное чтение. 1935. № 7, прил.
16. Oriens. 39/9.
17. Сегодня. 11.10.1937.
18. Воскресное чтение. 35/105.
19. Слово. 1936. № 3 и 9.
20. Россия. Нью-Йорк, 14 марта 1936.
21. Слово. 1936. 28.06.1936.

22. Слово. 1934. № 57.

23. Воскресное чтение. 30/663.
24. Oriens. 37/178.
25. Oriens. 36/159, 286.
26. Oriens. 34/53.
27. Унiйний з’iзд у Львовi. Maтepiяли зiбрав i упорядкуваво. В.Кугабський. Львив, 1938. С. 16–18.

28. Церква i нарiд. Кременец, 1938. С. 89.

29. Oriens. 37/14.

30. Унiйний з’iзд. С. 259.

31. Oriens. 37/14.
32. Oriens. 39/120.
33. Kurjer Warszawski. 16.01.1938.
34. Воскресное чтение. 1937/620, 634.
35. Воскресное чтение. 1937/648.
36. Слово. 1938. № 3.
37. Церква и нарид. 1938. С. 119.
38. Русский голос. Львов, 38/13.
39. Церква и нарiд. 1938. С. 140.

40. Chodynicki. Koњciуі prawosіawny w Rzeczpospolitej Polskej. Варшава, 1934. С. 188–192.

41. Oriens. 36/34.
42. Oriens. 36/11.
43. Oriens. 35/55.
44. Oriens. 37/12.
45. Время. Београд, 14 мая 1939.
46. Слово. 38/13.
47. Kurjer Warszawski. 19.04.1938.
48. Oriens. 38/65.
49. Oriens. 38/69.
50. Слово. 1938. № 22.
51. Меч. Варшава, 1938. № 21.
52. Слово. 1938. № 28.
53. Слово. 1938. № 24.
54. Русский голос. Львов, 1938. № 32.
55. Oriens. 38/150.
56. Oriens. 38/134.
57. Слово. 1938. № 23–24.
58. Новая Заря. Сан-Франциско, 26 марта 1938.
59. Свет. Пенсильвания, 12.05.1938.
 
 
Глава XII
1. Ilustrowany Kurjer Codzienny. Краков, 6 марта 1939.
2. Oriens. 39/65.
3. Возрождение. Париж, 20.06.1939.
4. Наша газета. София, 11.12.1939.
5. Oriens. 39/100.
6. Oriens. 39/120.
7. Wiadomoњci. 1939. С. 24.
8. Oriens. 39/120.
9. Wiadomoњci. 1939. С. 28–29.
10. Oriens. 39/103.
 
 
Заключение

1. Винтер Эдуард. Византия та Рим у боротьби за Украину. 1906–1939 гг. / Пер. с нем. на украинский. Прага, 1904. С. 205–206.

2. Там же. С. 179.
3. Placуwka. Май 1946. № 9. (Издавался во Франции.)
4. Календар-альманах на 1948 рик. Аугсбург, 1948. С. 122 и след.

5. Senex. Украинська православна церква в часи другои свитовои вийны. 1939–1945. Мюнхен, року Божого 1946. (Ротаторное издание.) С. 11.

6. Там же. С. 8.
7. Там же. С. 10.

8. Раневский С. Украинская Автокефальная Церковь. Типография пр. Иова Почаевского в Свято-Троицком монастыре. Jordanville, 1948. № 4. С. 10 и 11.

9. Senex. Украинська православна церква в часи другои свитовои вийны. 1939–1945. Мюнхен, року Божого 1946. (Ротаторное издание.) С. 11.

10. Там же. С. 40.

11. Церковная жизнь. Издается ежемесячно при Архиерейском Синоде Русской Православной Церкви за границей. Мюнхен, 1947. № 3–4. С. 4.

12. Раневский С. Цит. соч. С. 20.
13. Украинска трибуна. Мюнхен, 9 ноября 1947.
14. Недиля. Ашаффенбург, Бавария, 20 июня 1948.

15. Проблеми. Журнал национально-державнои думки. Грудень 1947 года, Мюнхэн, С. 30.

16. Украинська трибуна. Мюнхен, 1 июля 1948.
17. Украинська трибуна. 17 июня 1947.
18. Недиля. 18 января 1948.
19. Недиля. 1 февраля 1948.
20. Час. 9 мая 1948. Фюрт (Бавария).
21. Express. Мюнхен, 17 июля 1948.
22. Slovo Polskie. Мюнхен, 31 января 1948. № 4/145.

23. Петро Исаив. Брестейська Уния 1596. В 350 роковины. Мюнхен-Миттенвальд, 1946. С. 32.

 
 
ИСТОЧНИКИ
 
Русский язык

Бантыш-Каменский. Исторические известия о возникновении в Польше Унии. М., 1805.

Бокль. История цивилизации в Англии. СПб., 1895.

Вера и Родина. Журнал русских католиков. Изд. Общества Св. Иоанна Златоуста. Лион, 1924.

Воскресное чтение. Еженедельный журнал. Изд. Варшавской Митрополии. Редактировал митрополит Дионисий. Выходил с 1920 до 1938 г. До 1934 г. имел церковно-политический отдел.

Вестник Русского студенческого христианского движения. Париж, 1927 (№ 11); 1928 г.; 1932 (№ 17 и 18); 1933 (№ 1).

Вейдле В. Тютчев и Россия. Русские записки. Париж, 1934. июнь.

Прот. С.Булгаков. Лозаннская конференция и папская энциклика // Путь. Париж, 1928. № 13.

Домбровский А. Пий XI и униатское движение. Вильно, 1929.

о. М. Д-Эрбиньи. Церковная жизнь в Москве. 1926.

Кн. Н.Д. Жевахов, товарищ обер-прокурора Св. Синода. Воспоминания. Том второй. Новы Сад (Югославия).

Католический вестник. Харбин, 1936.

Ключевский В.О. Курс русской истории. Ч. 3. Изд. 2.

Китеж. Русский католический вестник /Под ред. прелата Антония Около-Кулака. Варшава, 1929–1933.

Пирлинг. Россия и папский престол. Т. 1. М., 1912.

Степанов. Отношение Ватикана к экуменическому движению. Деяния II Всезарубежного Собора Русской Православной Церкви за границей. Белград, 1939.

Самарин Ю.Ф. Иезуиты и их отношение к России. 3-е изд. М., 1870.

Труды I Съезда русских академических организаций за границей. Белград. Изд. Русского научного института. Вып. 7. 1929.

Трубецкой Евгений, князь Религиозно-общественный идеал западного христианства в XI веке. Вып. 1. Киев, 1897.

Толстой Д., граф. Римский католицизм в России. Том 2.

Шмурло Е. Римская курия на русском православном Востоке 1609–1654 г. Прага, 1928.

Шмурло, Е. Посольство Чемоданова и Римская курия. Труды Русского научного института. Белград. Вып. 7.

Хомяков А.С. О Церкви. Берлин, 1936.

Анонимно (К.Н. Николаев). Воссоединение униатов с православной церковью в 1939 году и конкордат Рима с Россией в 1947 году. Варшава, 1931.

 Латинский, французский и польский языки
Akta Apostolis Sedis, t.t. XX и XXI.

P.M. de Bellov S.S. Pie XI et le retour а l’unitu de l’Oriente suparu. Orientalia Christiana, vol. XVI, I.

Ks. Adrian Boudou. Stolica Њwiкta a Rosja. T. I. Krakуw, 1928; T. II. Krakуw, 1930.

I.Chodyniecki. Koњciуі Prawosіawny w Rzeczypospolitej Polskiej. Warszawa, 1934.

Dyskusja prasowa okoіo ksinїki «Droga na Wschуd Rzymu». Warszawa, 1933.

Kapitan Mac Goulach. Przeіadowanie chrzeњciaсstwa przez bolszewizm rosyjski. Krakуw, 1924.

Koњciуі Katolicki w Rosji. Warszawa, 1932.

Kutrzeba Stanisіaw. Polska Odrodzona. Warszawa, 1928.

Konkordat Polski z Stolici Apostolski Biblioteka Religijna. Lwуw, 1925.

Ks. Edward Likowski. Nnia Rrzeska. Warszawa, 1907.

Ks. Edward Likowski. Dzieje Koњcioіa Unijackiego. Warszawa, 1909. C. I и II.

Henryk I. Zubieсski // Droga na wshуd Rzymu. Warszawa, 1932.

Nowe formy Unji њoњcielney w Polsce-Sіonim, 1932.

Pamietniki Piсskiej Konferencji Kapіaсskiej w sprawie unji. Т. I–VI. Piсsk, 1932–1939.

Piotrowicz Wiktor. Unje czy demonstracja. Wilno, 1931.
Piњma Stolicy Apostolskaj. Т. V. Lublin, 1938.
Starodworski Antoni. Tragedia Cerkwi Prawosіawnej w Z.R.S.R. Warszawa, 1934.
Ks. I.Urban. Makryna Meczyslawska w switle prawdy. Krakуw, 1923.
Ks. I.Urban. Welihradzkie utopije. Krakуw, 1909.
Wolumina Legum. Т. XI.

Oriens. Журнал двухнедельный. Орган восточной ветви ордена иезуитов. 1933–1939 гг. Krakow, Warszawa.

 Украинский язык

Богословія. Науковий тримісячник. Вид. Богословське наукове Товариство. Львів, 1931. Том IX. Ч. 4.

О. Гавриїл Костельник. Ідеологія Унії. Збірник. Унійний З’їзд у Львові. Львів, 1932.

Володимир Косоноцький. Процес за православні церкви. Варшава, 1930. Видання Української Парляментарної Репрезентації.

Пастирський лист Гр.Хомишина, Єпископа Станиславівського, про Візантійство. Станиславів, 1931.

Томашівський С. Про ідеї, героїв і політику. Львів, 1929.

Унійний З’їзд у Львові. Матеріяли. Львів, 1938.

Гр. Хомишин, Єпископ Станиславівський. Пастирський лист про Візантійство. Станиславів, 1931.

Церква і нарід. Крем’янець. 1934–1938.

Сенекс. Українська Православна Церква в наси другої світової війни. 1939–1945 р.р. Мюнхен, Року Божого 1946.

 Сербский язык

Остоич Тихомир. Захария Орфелин. Београд, 1923.

Грбич Мануйло. Карловачко Владичанство. Т. І и II. Карловац.