Богородица

Библиотека Cовременное обновленчество – протестантизм «восточного обряда»

Профессор Андрей КОЗАРЖЕВСКИЙ (†1995)
Церковнославянский язык — это чудо...


Из интервью православной газете МГУ «Татьянин день»

 

— Андрей Чеславович, многие высказывают мысль, что существуют как бы два Православия: одно — обрядовое, для простого народа, другое — для людей мыслящих. Как бы Вы прокомментировали это утверждение?

 — Эта идея реализуется сейчас в несколько ином виде. Наши неофиты, в том числе из числа духовенства, ведут себя как-то странно. Вместо того, чтобы вдуматься в вековые традиции, идущие от ранневизантийских отцов, которые простой народ безусловно принимает, вдуматься в нашу святоотеческую мысль, которая обогатила литургическую практику, они под лозунгами "для народа" начали сразу с реформаторской деятельности. Это неумно, это нескромно, это свидетельство лености богословской мысли. Возьмем приход Успенской церкви в Печатниках1. Они болеют типично интеллигентской болезнью, недаром же и прячутся за спину авторитетнейшего академика. Признавая, что многие молодые люди пришли к Церкви через этот приход, признавая искреннюю веру этих людей, нельзя не отметить в их деятельности изрядной доли гордыни. Она проявляется в замкнутости и своего рода элитарности. Как ни странно, здесь есть элемент какой-то незрелой в духовном отношении игры, например, в эти знаменитые "агапы". Может быть, я не прав, но мне кажется, что здесь есть элемент какого-то незрелого романтизма. Другое дело – приход в Столешниковом переулке. Настоятель его2 — зрелый человек, он знает, что делает, и сознательно внедряет протестантизм. Открывается бурная пропаганда с использованием крикливой пошловатой саморекламы в средствах массовой информации. Схожая позиция и у Российского Библейского общества, которое хоть и выпустило большое количество интересных книг, но само органически чуждо Православию и ориентируется даже не на фундаментальный протестантизм — лютеранство или англиканство, — а на баптизм. Чего стоит "Учебник греческого языка Нового Завета", совершенно антинаучный и пропитанный баптистским духом.

— Я помню, на Ваших занятиях по диалекту койне греческого языка мы сравнивали различные переводы Евангелия и приходили к интересным выводам...

 — Да, я не навязывал ничего в качестве исходного тезиса, но для всех, надеюсь, стало очевидным, что конгениальным греческому языку является церковнославянский. Мы поразились точности — и сюжетной и богословской — этого перевода, его красоте. Все это в гораздо меньшей степени присуще, скажем, латинскому или русскому переводам. Церковнославянский язык — это чудо, а его трудность и недоступность преувеличены. В массовой аудитории, подчеркиваю, в массовой, а не в камерных занятиях для узких специалистов, на своих лекциях по ораторскому искусству, по памятникам мировой истории я делал такой опыт: читал медленно на церковнославянском какой-нибудь из псалмов, например, мой любимый — "Господи, услыши молитву мою, внуши моление мое во истине Твоей...", просил сказать, что непонятно. Максимум — два вопроса. Потом — на русском языке в синодальном переводе читал какое-нибудь пророчество, например "Плач Иеремии" пророка Иезекииля, и спрашивал, что понятно. Выяснялось, что на слух — практически ничего. Вывод: трудности кажущиеся, они происходят не от языка как такового, а от авторского стиля. Это мое глубочайшее убеждение. Если мы посмотрим на церковнославянский язык не как на иностранный, которым нужно овладеть (ведь требуется овладеть, например, латынью), а как на язык, "живущий в наших генах", который нужно только "опознать", то нам будет намного проще.
 
— Но сейчас в ходу, кроме Синодального, и другие переводы.
 
— Я хорошо знаю перевод отца Леонида Лутковского. Автор не был филологом, перевод его очень неточен, к тому же неталантлив в художественном отношении. И все-таки он сделан с чувством душевного трепета церковного человека, без всякого панибратства со святыней. Совершенно скандальный, на грани кощунства перевод, который очень пропагандирует Библейское общество, и, конечно, приход в Столешниковом переулке3. Позволю себе некоторое сравнение. Известен русский перевод: "Отче наш, сущий на небесах..." Кстати, замечу, что делаются все реформы якобы "для простого народа", а цепляние за церковнославянский признается проявлением настроений узкоинтеллигентских кругов. Дело совершенно обратное. Скажите любой пожилой верующей: «Знаешь, петь-то надо не "Отче наш, иже еси на небесех", а "Отче наш, Ты, Который на небесах"», — интересно, что она ответит. Не нужно преувеличивать их незнание церковнославянского: от постоянного посещения церкви они постепенно овладевают не тонкостью, но сутью в передаче Священного Писания. Они ведут себя в храме очень сознательно, не бездумно. Я не люблю стоять на клиросе или в алтаре, где мне предлагают. Люблю стоять среди них, среди простого народа. Иногда даже, нарушая скромность, я смотрю на их лица, и мне радостно видеть, что они понимают богослужение.

"Отче наш, Сущий на небесах" — вот как тактично перевел Святитель Филарет. Ужасен перевод Льва Толстого, за которым, по существу, и идет Кузнецова. Самая настоящая вульгарная "толстовщина". Перевод Л.Толстого: "Отец, чтобы было Твое Царство, пусть будет Твоя воля" и т.д. У Лутковского — "Отец наш, да прославится Имя Твое..." Помилуйте, "Да святится" — это одно, "Да прославится" — совсем другое.

"Святится" — это проявление нашей любви. Вообще, "Отче наш" — это средоточие всех добродетелей. "Иже еси на небесех" — вера, "Да святится Имя Твое" — любовь, "Да приидет царствие Твое" — надежда, "Да будет воля Твоя" — премудрость, "Хлеб наш насущный даждь нам днесь" — воздержание, "Не введи нас во искушение" — твердость.

Перевод 92-го года Кузнецовой гласит: "Отец наш Небесный... не подвергай нас испытанию, но защити нас от зла". Совершенно неправильный перевод, хотя она говорит, что идет от подлинника. Молимся мы не о том, чтобы не было искушений (ведь мы закаляемся ими), а чтобы Бог дал нам силы их перенести. И должно переводить не "От зла" (хотя это грамматически возможно), а "от лукавого".

Или возьмем газетный перевод одним игуменом "Символа Веры". "Ожидаю воскресения мертвых". Извините за грубость, сидит в кресле и ожидает. "Чаю воскресения мертвых" — точнейший перевод. Не просто надеюсь, не просто жду, а еще и уверен в Божьей справедливости — вот что выражает "Чаю". "Отчаяться" — значит потерять всякую веру. Этот же переводчик предлагает вариант "Исповедую одно крещение", что совершенно неправильно. "Едино крещение". Мне непонятен страх перед этим словом — "едино"4.

Жаль, что многие не понимают и не хотят понимать смысла богослужения. Так, например один известный иерарх, находящийся ныне на покое, но сохраняющий за собой профессорство в Петербургской Духовной Академии5, позволил себе вот какие высказывания. Замечу, что эти суждения по узкоцерковным литургическим вопросам он опубликовал в газете, зарекомендовавшей себя с антиправославной позиции. И не он один совершает сейчас такие недостойные действия. Вот его странные слова: «Наши прихожане стоят, переминаясь с ноги на ногу, перед закрытым алтарем. Они не слышат, что там читает священник, а чаще и не понимают, что там происходит. В нашем богослужении остаются всего два светлых момента — когда все поют Символ веры и "Отче наш" — это совершенно недостаточно».

Как? Два светлых пятна? В нашей Литургии? Евхаристии? Как может православный архиепископ говорить такое? Дальше следует очень выразительный панегирик современному католицизму и с таким восторгом, что ясно слышится: "А почему бы и нам не совершать Таинство Евхаристии посреди храма, в окружении всех верующих?" Я бы на месте уважаемого иерарха добавил одно: "А почему бы наши двух-трехчасовые богослужения, в которых весомо каждое слово, не довести до 45 минут, в течение которых совершается месса в католических храмах?"

 

Примечания составителей

1. Настоятель – священник Г. Кочетков.

2. Священник А. Борисов – президент Российского Библейского общества.

3. Перевод В. Н. Кузнецовой.

4. Здесь речь идет об игумене Иннокентии (Павлове), сотруднике Российского Библейского общества и Библейского Богословского института (см. его «перевод» Символа Веры в газете «Сегодня» (13. 08. 94), а также комментарии к нему в сборнике «Сети "обновленного православия"». М. 1995. С. 96). Сей игумен, именующий себя «филологом» и переводящий на разговорный русский язык Священное Писание и церковнославянские богослужебные тексты, регулярно выступает по католическому радио «София» со своими «филологическими» изысканиями, которые позволяют судить об уровне новых переводов Священных библейских текстов, подготавливаемых в РБО, и о том, во что превратятся богослужебные тексты нашей Церкви, если подобные игумены-«филологи» возьмутся за их русификацию. Приведем несколько образцов «филологического творчества» практикующего о. игумена, прозвучавших по «Христианскому церковно-общественному каналу» 8 января 1996 г. Игумен Иннокентий, назвав церковнославянский язык иностранным (!), выразил надежду, что «пройдет еще годик-другой, и мы будем иметь нормальный перевод Священного Писания, по крайней мере Евангелия, на нашем родном языке и божественную службу...» и предложил в качестве примера свой «перевод» ангельской песни «Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение»: «Слава наверху Богу, мир на земле и в людях добрая воля». Выражение «ветхий человек» о. игумен предложил заменить на «старый человек», и в заключение передачи высказал поистине непревзойденный «филологический анализ» языка богослужения в нашей Церкви: «церковнославянский язык – это церковная феня!».

5. В вышедшей в конце 1995 года книге заштатного архиепископа Михаила (Мудьюгина) «Русская православная церковность» автор называет использование в богослужении церковнославянского языка не много не мало... «одним из сатанинских ухищрений».